С добрым утром, Марина - Андрей Яковлевич Фесенко
Марине приятно было сидеть, не двигаясь, расслабив мускулы, и все же она вскочила на ноги:
— Так я сбегаю узнаю, в чем там дело!
— Не надо, посиди лучше со мной, — остановила ее женщина.
Эту просьбу она сопровождала неторопливо-спокойными, мягкими движениями рук. На вид ей было лет двадцать пять, но, казалось, знала она и понимала в жизни несравненно больше, чем Марина. Такое очевидное преимущество ей давало материнство, которое уже полностью владело всеми ее помыслами.
— Наверно, очень страшно? — негромко спросила Марина.
— Что — страшно? — не поняла женщина, наблюдая, как закатное солнце все щедрее заливало золотисто-ярким светом гремякинскую улицу.
— Да в роддом!.. Мучиться ведь придется.
— А-а, это! Нам, женщинам, не миновать своего. Коль хочешь стать матерью, надо пройти через боль и муки.
Женщина вдруг тихонько охнула, прикусила нижнюю губу, осторожно прижала руки к животу. Марина еще никогда не видела такой испуганно-тревожной, беспомощной и в то же время настороженно-радостной улыбки.
— Толкнулся! — сказала женщина и, вздохнув, расслабилась. — Предупредил: мол, ждите, скоро на свет появлюсь…
Марина теперь испытывала какое-то особое, трогательно-волнующее расположение к этой молодой гремякинской женщине, ждущей своего часа, чтобы подарить миру ребенка. Она опять поинтересовалась:
— Это первенец будет?
— Первый.
— Как его назовете?
— Да мы ж с Васей уже решили. Если мальчик — Юрием будет, если девочка — Валентиной.
— В честь космонавтов Гагарина и Николаевой-Терешковой?
— Ага. Вася предложил.
Солнце уже опустилось за домами, над Гремякином начинал полыхать закат. Зарозовел шпиль обелиска напротив конторы, зарозовели столбы с электропроводами. И лицо женщины тоже как бы чуть-чуть зарумянилось, посвежело. Должно быть, чтобы не замечать времени и не волноваться в ожидании, когда, наконец, появится машина, она заговорила с Мариной охотно и доверчиво:
— Мне давно хотелось ребеночка, да не ладилась жизнь с Васей. Жена я ему была и вроде не жена. Мучилась, страдала. Работал он тогда в строительной организации, месяцами дома не показывался, с бабами путался. Ох и наплакалась я!..
Женщина покачала головой, как бы затрудняясь найти нужные слова, которые выразили бы то, что пришлось пережить и что теперь, слава богу, уже позади. Марина забыла даже об усталости — разговор отвечал каким-то тайным мыслям, тревожившим ее, когда она задумывалась о себе, о своем будущем. Ей вспомнился долговязый, некрасивый мужчина с плоскими, вытянутыми скулами, не раз привозивший на мотоцикле свою жену в кино, и она нетерпеливо воскликнула:
— Неужели он ни с чем не считался, ни капельки вас не уважал?
На лице женщины появилась улыбка: должно быть, вопрос прозвучал преждевременно. Она продолжала, потому что неудержимо хотелось поделиться своим добрым настроением:
— Вася, он какой человек? К нему надо подходить с душевностью и лаской. А я прежде, когда он еще трактористом был в колхозе, все покрикивала на него, все командовала: сделай то, займись этим, сбегай туда-то. К дому хотела покрепче привязать. А ему такой нажим не нравился, раздражался он, норовил куда-нибудь уйти со двора. Механизаторы — народ, конечно, крепкий, но им здорово достается, особенно в посевную. Как чертяки работают, даже не бреются! Мне бы помягче с ним обходиться… А тут еще у нас ребеночка не было. Уж так хотелось, так хотелось. Если бы появился ребеночек, может, у нас по-другому сложилось бы… Словом, не было для Васи радости в доме. Ушел он от меня к буфетчице. А год назад вернулся. Опять трактористом стал работать в Гремякине. Я ему все простила, и теперь живем…
Женщина опять улыбнулась, но улыбка была уже иной — задумчивой, ласковой, счастливой. Помедлив, Марина спросила:
— А что ж его заставило вернуться?
— Даже и не знаю. Может, мое прощение. Мы, женщины, должны уметь прощать. Другая попрекала бы его, срамила, а я только и сказала: «Хочешь, Вася, настоящего счастья? Так давай вместе создавать, на дороге оно не валяется!» И он понял. Он, оказывается, все может понять, когда к нему относишься помягче, сердечнее. Уж я теперь на него не кричу, не командую, а только произнесу «Василек, Василечек» — он и тает, как воск. А узнал, что будет ребеночек, и вовсе ошалел от радости. Воду сам носит, полы моет, тяжести не дает мне поднимать.
Признания молодой женщины до того разволновали Марину, что она тоже невольно стала посматривать в сторону конторы. Машины все еще не было. Между тем женщина начинала тревожиться, нет-нет да и прикусывала губу, прижмуривалась, затем устало и виновато улыбалась. Марина взяла ее руку, как бы успокаивая.
А закат уже догорал; откуда-то с полей, из-за домов, наплывали сумерки, пока робкие, хрустальные. И тише сделалось на улице, во дворах…
— Что ж он, Вася-то? — умоляюще произнесла женщина. — Сказал — мигом, а сам…
Муж ее появился внезапно, будто вырос из-под земли, запыхавшийся, разгоряченный. Марина заметила, что плоское, удлиненное лицо его выражало крайнюю степень тревоги. Он едва кивнул ей и тут же склонился над женой:
— Как чувствуешь себя, Аня?
— А ничего, Василек, ничего.
— Вот разгильдяй этот Илья Чудинов! — с досадой ругнулся Василий. — Председатель приказал ему немедля ехать, а у него машина не в порядке. Принялся подвинчивать, а я огородами — к тетке Наталье. Вот огурчиков дала, возьми в роддом…
Он все заглядывал жене в глаза, то садился, то вскакивал на ноги, подхлестываемый желанием услужить ей, сделать приятное. Когда Анна слегка поежилась, он бросился в дом, вынес белый платок с узорами и накинул ей на плечи.
— Да не надо, Вася! — запротестовала она, но не очень настойчиво, так как суетливость и забота мужа растрогали ее.
— Бери, пригодится! Зачем я его покупал? В сундуке держать? Что мы — скопидомы?..
Василий постоял перед женой, длиннорукий, согнувшийся, поглядел на Марину и хотел было опять побежать в гараж.
Но бежать не пришлось — подъехал голубой «Москвич». Илья Чудинов был недоволен предстоящей поездкой в район. Василий сцепился с ним ругаться, но вдруг махнул на шофера рукой, усадил в машину жену и примирительно сказал:
— Смотри, осторожней вези.
— Ладно, не княгиня! — огрызнулся Илья, включая скорость.
— Я тебе шею сверну, ежели что! — прокричал Василий и тут же стих, опустив плечи, вытянувшись, как журавль.
Машина тронулась, а через минуту уже скрылась в сгущавшихся сумерках…
Марина пошла домой. Ей казалось, что она увидела двух самых счастливых на земле людей и как бы соприкоснулась с их жизнью. Почему-то она сразу поверила и в доброе сердце Анны, настрадавшейся без мужа, в одиночку, и в неловкую, суетливую заботливость Василия, в котором проснулось благородство. И чем больше она думала об этом, тем больше ей хотелось помочь в создании чужого счастья…
На другой день
