Вилис Лацис - Безкрылые птицы
Пароход вышел в открытое море. Навстречу катились зеленоватые волны Северного моря. Громадная порожняя посудина медленно переваливалась с борта на борт, но ни одна стрела еще не была спущена; от качки судна они неистово грохотали.
Надвигалась ночь. Пароход был большой и незнакомый. Никто не знал, где что находится. Спустить стрелу задача нелегкая, а для экипажа «Уэстпарка», состоявшего на этот раз из толпы совершенно незнакомых между собой людей, — это было совсем невозможно. От лебедок наверх вдоль мачт тянулся целый лес тросов. Люди смотрели вверх, им казалось, что они разобрались в этой путанице тросов и канатов, и становились к лебедке. Решили, что стрела поднимается вверх стоймя вдоль мачты, на деле же, когда отпустили трос, высоченная деревянная стрела упала на палубу, переломившись в нескольких местах. Один обломок, около восьми футов длиной, перелетел через командный мостик, шлюпку, будку радиста и упал на кормовой палубе, до смерти перепугав стюарда, подвешивавшего в этот момент к вантам мешок с мясом.
Штурманы в отчаянии развели руками и отстранили всех от лебедок.
По правде говоря, этих растерявшихся матросов и нельзя было винить: что они могли знать на чужом судне? Расчетливые судовладельцы разрешали вербовать команды только в последний день, поэтому люди не имели возможности своевременно познакомиться с пароходом.
Стемнело, а стрелы задней мачты так и не были спущены и закреплены, их оставили до утра; и они с адским шумом бились всю ночь о мачту.
Второй штурман пришел в кубрик приглашать первую смену — трех матросов — на вахту. Большая часть людей уже погрузилась в тяжелый пьяный сон, остальные, устало облокотившись на стол, дремали, — они и не думали становиться сейчас к штурвалу или дрогнуть на баке, следя в темноте за огнями судов, и звонить в сигнальный колокол. Пусть эту ночь штурманы сами постоят у руля.
Наконец, штурман остановил на палубе нового плотника, Нильсена:
— Вы встанете за руль!
— Не желаю! — прорычал Нильсен.
— А я говорю, вы встанете!
Так как у штурмана имелся револьвер и никого из матросов вблизи не было, Нильсену оставалось только повиноваться. С тяжелой головой, чувствуя непреодолимое отвращение к работе, он пошел за штурманом к рулю. Штурман назвал курс. Нильсен ничего не слышал, ухватившись дрожащими, ослабевшими пальцами за ручки штурвала, он склонился над ним и задремал, затем испуганно встрепенулся, несколько раз повернул штурвал и стал так держать. Пароход крутым поворотом взял влево.
Штурман тем временем отмечал на карте пройденный путь. Когда он возвратился на мостик, Нильсен повернул «Уэстпарк» в противоположную курсу сторону и направил его прямо на Флиссингенские мели. Взглянув на компас, штурман, побледнев, кинулся к штурвалу, оттолкнул Нильсена и переложил руль до конца в противоположную сторону.
— Иди проспись, отребье! — прикрикнул он на Нильсена.
Тот только того и ждал. Едва не свалившись с трапа вниз головой, он кое-как спустился и потащился в свой кубрик.
То, что пароход повернул назад, совсем не было случайностью: этот маневр Нильсен позаимствовал у старших моряков. Штурман мог сегодня поставить к штурвалу одного за другим всех матросов — и все они поворачивали бы пароход обратно, — только таким образом добивались они, чтобы их оставили в покое.
Волдис совсем не был пьян, но когда встретил на палубе первого штурмана, стал пошатываться. Конечно, его немедленно послали к штурвалу. С бьющимся сердцем шел Волдис за штурманом.
Стоять у руля! Но как быть, если он ни разу в жизни не держал в руках штурвала? Теперь единственное спасение — притвориться пьяным до бесчувствия. Волдис состроил жалкую физиономию и двигался так, как будто у него не было костей.
В таком виде его поставили к штурвалу. Штурман назвал курс, показал на компас, и Волдис больше не спускал глаз с острия стрелки. Штурвальное колесо поворачивалось легко, это можно было сделать одним пальцем.
Волдис, как и всякий новичок, не умел определить послушность судна и так круто поворачивал руль, что тут же должен был исправлять свою ошибку. Пароход шел зигзагообразно, бросаясь из стороны в сторону. Штурман чуть не ежеминутно взглядывал на компас, но ничего не говорил, считая, что Волдис пьян. Три-четыре деления вправо или влево от курса — с этим приходилось сегодня мириться.
Пользуясь представившейся возможностью скрыть свою неопытность, Волдис старался как можно менее круто поворачивать колесо, и вскоре сообразил, что «Уэстпарк» имеет тенденцию тянуть влево. Через час он уже умел определить, насколько поворачивать колесо штурвала. Теперь пароход не описывал больше кривых, меньше стучала рулевая машина, и рулевая цепь грохотала гораздо реже.
Когда он отстоял два часа, штурман почти приветливо попросил его:
— Не постоите ли вы еще два часа? Других не стоит теперь будить, все равно они не смогут держать курс.
Волдис согласился. В следующие два часа он уже совсем освоился с управлением и делал вид, что постепенно вытрезвляется. Теперь уже не нужно было притворяться. А когда сменились штурманы, Волдиса опять некому было сменить, и он простоял у руля еще два часа. Наконец пришел боцман и освободил его.
Смертельно усталый, Волдис упал на койку, но теперь он был уверен, что больше уже не осрамится.
Так Волдис стал матросом…
***Утром, в первый день пасхи, отоспавшиеся матросы приступили, наконец, к работе. Разделились на смены — по трое в каждую смену. Получилось так, что в одной вахте с Волдисом оказались Браттен и Каннинен. Когда в двенадцать часов пришел их черед выходить на вахту, финн улегся на копку и заявил:
— Не знаю, как другие, а у меня сегодня первый день пасхи. Я не пойду.
И не пошел. Штурманы поворчали, но не пришли за ним. Волдису с Браттеном пришлось работать за троих. Обычно рулевые, когда их трое, меняются через час двадцать минут. Теперь уже Браттен простоял у штурвала два часа, его сменил на такой же срок Волдис. Освободившийся рулевой через каждые полчаса должен был бегать на квартердек и смотреть на лаг: сколько узлов прошел пароход.
Бедному Нильсену не повезло с самого начала. Первый штурман пригласил его наверх к спасательным шлюпкам:
— Смотрите, для этой шлюпки нужно сделать дощатую крышку; материал лежит в кладовой. Здесь вам хватит работы на несколько дней; затем нужно будет переделать внутреннюю дверь в моей каюте.
— Да, да… — лепетал Нильсен, переминаясь с ноги на ногу. — Можно будет сделать, господин штурман…
— Тогда принимайтесь за работу.
Это было легко сказать, но не так-то легко сделать. Нильсен, предполагавший, что дело ограничится черенком для метлы и клиньями, долго перекладывал из одной руки в другую поделочный материал, не зная, с какого конца начать. Сделать крышку для лодки — по форме, с закругленными концами — было не так-то просто.
Наконец, разыскав старый заржавевший рубанок, он начал строгать доски. Работал не спеша, чтобы отдалить момент, когда придется сознаться в своей беспомощности.
Но Нильсен был достаточно умен и не стал заходить так далеко. После обеда он явился к штурману с окровавленной рукой: он порезал пилой ладонь… Руку промыли, перевязали, и теперь никто не имел права требовать, чтобы Нильсен работал топором и долотом. До самого Барридока крышка для шлюпки не изготовлялась. Мрачное настроение нового плотника несколько рассеялось.
***По всему было заметно, что Каннинен решил задавать тон в матросском кубрике. Когда вторая смена — Ирбе и еще двое — приготовились выйти на вахту, он встал в дверях и загородил выход из кубрика:
— Сегодня пасха, никто не должен выходить на вахту! Кто пойдет, получит вот этим… — он показал на свою финку.
Он задержал вторую смену на четверть часа.
Когда вернулись Волдис с Браттеном, Каннинен встретил их насмешками:
— А, вот они, примерные! Штурман поманил пальцем, и вы готовы в огонь и воду! И это моряки? Ха! Мы таких сумеем проучить.
Волдис пристально посмотрел на него.
— Ну, чего уставился, как баран на новые ворота! — взревел финн, хватаясь опять за рукоятку ножа. — Уж не думаешь ли ты медаль заслужить за свое рвение?
Волдис опять взглянул на финна:
— Нечего про медаль болтать. Если тебе совесть позволяет, чтобы другие работали за тебя, то хоть не мешай им. Или стыдно стало одному бездельничать — хочешь остальных втянуть?
Каннинен, не спуская глаз с Волдиса, угрожающе медленно тащил из ножен финку.
— Дьявол! Ты еще будешь стыдить меня? Откуда ты такой взялся? — Он подошел ближе.
Волдис поднялся, оставив недопитой кружку с кофе. Браттен и остальные обитатели кубрика, затаив дыхание, смотрели на происходящее.
