Ярослав Галан - Об этом нельзя забывать:Рассказы, очерки, памфлеты, пьесы
Читатели разводят руками: на какую это психологическую Европу советует им ориентироваться Хвылевый? На Европу Маркса? Зачем же тогда убегать от марксистской, революционной Москвы? Певец «голубой Савойи» недвусмысленно подмигивает и в «Вальдшнепах», подсовывает читателям ответ. Этот ответ они услышат из уст молодой адептки Муссолини и Донцова ...
«Безумная любовь» вылилась теперь в безумную ненависть к Украине. Плененный психологической Европой Муссолини и Гитлера, Хвылевый применяет методы, рекомендованные несколько столетий назад флорентийским учителем фашистского диктатора Муссолини. Когда над головой Хвылевого нависает буря, он кается, он бьет себя в грудь, он «осуждает свои ошибки». Хвылевый рассчитывает на то, что один такой шаг вперед даст ему возможность сделать очередных десять шагов назад.
Харьковский Макиавелли, который до сих пор считал нужным называть нэп корнем всяческого зла и трагедией революции, переживает теперь трагедию вместе с нэпманами. С их исчезновением иссякает источник его творчества, узкая социальная база хвылевизма еще больше сужается, к тому же всадники интервенционного апокалипсиса безнадежно застряли где-то на подступах к санитарному кордону.
Идейному отцу Хвылевого — Дмитру Донцову — повезло больше, нежели его харьковскому воспитаннику. Деятельность Донцова не только не вызывала возражений со стороны правительства Пилсудского, но, напротив, она шла по линии интересов и стремлений руководящих сил тогдашней Речи Посполитой. Донцов умел использовать благоприятную конъюнктуру. Прибрав к рукам львовский журнал «Литературно-научный вестник» («Лiтературно-науковий вiсник»), он делает из него трибуну воинственного национализма. То, что у Хвылевого звучало, как намек, в «Вестнике» гремит, как иерихонская труба. Тут вы уже не найдете завуалированных призывов образца «ориентации на психологическую Европу» и «бегства от психологической Москвы». Вместо «ориентации» на Европу Донцов провозглашает службу Европе, а «бегству от Москвы» он противопоставляет недвусмысленное наступление на Москву.
Надо сказать, что донцовской слабости к Западу было почти столько же лет, сколько и слабости Грушевского. Донцов в 1914 году подвизался в «Союзе освобождения Украины» и показал себя очень оперативным исполнителем поручений немецкой разведки. В 1918 году он дослужился до того, что из рук генерала Эйхгорна получил ответственный пост в правительстве Скоропадского. Постигнув таким образом все технические детали службы Западу, он, недобровольно впрочем, приехал во Львов и тут посвятил свои силы «теории».
Прежде всего Донцов открывает «жаждущую душу» фаустовского человека, которая, по его мнению, «могла родиться лишь в цивилизации, созданной историей Европы». Характерными чертами этого созданного Донцовым «человека Запада» являются, по его словам, «полнота самоотречения и абстрактного, чисто спортивного наслаждения действием, дух экспансии и творческого энтузиазма...».
Обрисовав всеми красками радуги портрет «человека Запада», Донцов берет черную краску и рисует... Москву.
Не рисует, а чернит. Русских он относит к «расе квёлых, народу плебею». Приблизительно такой же диагноз дает Донцов и русской литературе. Чтобы чего доброго у Альфреда Розенберга не возникло сомнений относительно лояльности его львовского подголоска, подголосок этот чернит грязью не только Москву, не только русских, но и весь славянский мир, для которого этот ученик фашистского дьявола находит только одно определение — «бесхребетный». Не щадит Донцов и Украины, ее он издевательски называет «Провансом», а народ ее «бесхарактерным и безвольным рабом».
Донцов забрасывает Украину грязью в прозе, Евгений Маланюк — в стихах. Уже не только слово «Москва» вызывает у этих «тож-европейцев» пароксизм бешенства; такой же эффект дает слово «Украина», «украинский народ». Если история их чему-нибудь и научила, так только этой ненависти. Переполненные ею, они в своем больном воображении рисуют уже картину мести, картину, сделанную по западным, разумеется, образцам. Европеизированный Донцов придумывает более утонченные методы расправы со «взбунтовавшейся чернью», нежели мог их придумать недостаточно еще европеизированный Грушевский. Донцов вызывает дух Торквемады, перед его восхищенным взором горят уже огни «святой инквизиции», он слышит уже железные шаги так тепло воспетых им завоевателей-конкистадоров. Он нетерпеливо ждет, когда эти конкистадоры принесут на мечах народам России и Украины- судьбу ацтеков. Для тех, кто уцелеет, он готов восстановить крепостничество и печатает в своем журнале статью, которая должна обосновать введение в будущей фашистской Украине «права первой ночи».
Наконец, день Донцова наступает. Западные конкистадоры во главе с Адольфом Шикльгрубером идут войной на Восток. Идут, если верить Донцову, «для абстрактного, чисто спортивного наслаждения действием». Но прошло немного времени, и даже некоторые ученики Грушевского, последователи Хвылевого и воспитанники Донцова раскусили «абстрактное, чисто спортивное наслаждение деяний» Гитлера.
И произошло еще одно, чего восхвалители жаждущей души «фаустовского человека» и враги Москвы никак не ожидали. Многомиллионная армия западных конкистадоров потерпела позорное поражение, а обреченная Донцовым «раса квелых плебеев» разнесла в пух и прах империю, перед которой встала на колени едва не вся донцовская Европа... Безапелляционно осужденная Донцовым «бесхребетная душа» показала свою настоящую силу на полях Подмосковья, Курска, Корсуня...
Кое-кому могло казаться, что события последних лет окончательно положили конец низкопоклонству перед Западом. Но нет. Это низкопоклонство будет существовать так долго, как долго за сконструированным Черчиллем железным занавесом будут жить, плодиться золотые идолы донцовых. Тут дело не во вкусах. Маршалу Чан Кайши наверняка не импонируют традиции Великой французской революции, и он, наверное, не дал бы и одного китайского доллара за реликвии, оставшиеся от генерала Вашингтона, однако это не мешает ему смотреть с величайшим преклонением на город Вашингтон, и все свои надежды возлагать на англосаксонских сверхчеловеков, которые у него же под носом насилуют китайских студенток...
Мы не делим мир на Восток и Запад, мы знаем, что линия раздела проходит сегодня через все континенты, все страны, что она затрагивает каждое человеческое сердце. Мы знаем, что есть двеАмерики, что есть две Европы. Мы на стороне Европы Джордано Бруно, Галилея, Мюнцера, Ньютона, Марата, Гарибальди, Гюго, Маркса, Энгельса, Либкнехта, Пастера, Роллана, но мынепримиримые враги Европы инквизиции Карла V, Борджиев, Екатерины Медичи, Наполеона III, генерала Галифе, Бисмарка, Вильгельма II, Муссолини, Гитлера, Франко и Цалдариса. Мы знаем, почему те, кто сегодня низкопоклонствует перед Западом, низкопоклонствует именно перед той, другой Европой, как знаем и то, почему люди доброй воли в Европе и за ее границами почитают и любят Москву.
Празднуя восьмисотлетие Москвы, мы не идеализируем ее прошлое, но мы не забываем и о том, что в самые черные дни царского и боярского произвола никто ни в Москве, ни под Москвой не устраивал процессов ведьм и что никому здесь и в голову бы не пришло делать из десятков тысяч ни в чем не повинных людей живые факелы во славу Иисуса. За восемьсот лет существования этой столицы не было в ней также ничего такого, что хотя бы слегка напоминало резню гугенотов...
Одновременно мы помним о том, что в этом городе люди умели ценить свободу и отдавать за нее жизнь. 1612 и 1812 годы никто не вычеркнет со страниц истории.
На московских баррикадах 1905 года запылала заря новой эпохи, на баррикадах Октября родилась новая Москва, столица первого в истории человечества социалистического государства — надежда, гордость и любовь всех людей с честью, с совестью.
История, особенно история последних тридцати лет научила нас, в частности, тому, что любовь к Москве есть любовь к Украине, что ненавидеть Москву — значит ненавидеть Украину. Длинен путь от Грушевского до бандеровских бандитов, но он все тот же. Грушевский и его Центральная Рада опирались на штыки Вильгельма II, бандеры и мельники — на штыки Гитлера. Сегодня националистический сброд вспарывает животы галицийским детям во славу очередных своих хозяев с Запада. У них меняется только тактика, а методы остаются те же: методы предательства, провокации.
