Сергей Черепанов - Родительский дом
Вскоре чуткое ухо Согрина уловило приближающийся рокот автомашины. Приподняв голову, он увидел, как из перелеска, по давно заросшей полевой дорожке, вывалился колхозный молоковоз. Затормозив машину, Колька Саломатов вышел из кабины на полянку, воровато оглянулся вокруг и достал из-под кузова порожнее ведро. «Наверное, в радиаторе мало воды, — сообразил Согрин. — Не налил вовремя, разиня!» Однако, зачерпнув воды, Колька не стал отвинчивать пробку радиатора, а, снова оглянувшись вокруг, залез на верх цистерны и добавил воду в молоко. Так он повторил три раза, из чего Согрин понял, что парень наверняка намерен поживиться. И промолчал бы, не стал бы его отвлекать, как вдруг спасительная мысль озарила голову. Таки дождался удачи! И, приподнявшись от родника, громко крикнул:
— Ты, сукин сын, чего тут вытворяешь?
— А-а! — испуганно попятился Колька. — А, дед Прокопий! Я ничего…
— Как это «ничего»! Молоко по количеству вроде в порядке, зато жирность тю-тю! На коров или на доярок поклеп! Вот пойду сейчас в правление, доложу Гурлеву, в тюрьму сядешь, варнак!
— Неужели донесешь, дед Прокопий? — срывающимся голосом спросил Колька. — На первый раз прости за ошибку!
— Ошибка-то, поди уж, не первая! Ишь, как навострился болото доить. Люди трудятся, ты же их грабишь! — И затем ровнее добавил: — Ты ведь не из простой породы, из раскулаченной. Тебе за малый промах скидку не дадут! Затаился-де кулацкий последыш!
— Теперь такого в помине нет! — возразил Колька, понурив голову и опустив плечи. — Но все же прошу, дед Прокопий, не выдавай! Я за то тебя, дед Прокопий, отблагодарю…
— Чем это можешь ты рассчитаться?
— Не знаю! Как скажешь…
— Ну, если уж только услуга за услугу, — мягче и дружелюбнее произнес Согрин. — Как прежде рядились: баш на баш, без придачи! За грех-то грехом рассчитайся!
— Какой же грех?
— Пустяковый. Сделай и на всю жизнь замолчи.
— Какой же пустяк, дед Прокопий, если навек замолчать? — отходя от испуга, спросил Колька. — На худое дело я не решусь, дед Прокопий!
— Воровать молоко разве не худо?
— Ладно, я подумаю, дед Прокопий.
— Смотри, парень! — погрозил пальцем Согрин. — Я тебе доверюсь, а не пытайся меня обмануть. Сболтнешь, пеняй на себя! Я сяду в автобус и в город укачу, а тебе тут жить надо дальше. И ведь ничего против меня не докажешь! Слова к делу не пришивают.
— Лишь бы по силам.
— Сила не нужна, только смекалка.
— Не пойму никак? — насторожился Колька. — Мудрено говоришь.
— Я на свой бывший дом глядеть не могу! — решительно сказал Согрин. — Он, как бельмо! Ясно! Буду рад, если однажды сгорит дотла…
— Его скоро начнут ломать, — понял Колька. — Без поджога…
— А мне охота, чтоб он сгорел! Гнилье, хлам, но лучше огню предать, чтобы ни бревном, ни доской, ни ржавым гвоздем ничто не напоминало старую жизнь. Мало в ней было хорошего! Вот и возьмись… Исполнишь как нужно, так еще в придачу к сегодняшнему проступку новый мотоцикл получишь! Я не скупой…
— Там же дети! — построжел и вскинул голову Колька.
— Дождись, покуда их переселят. Дом останется пустой, брошенный, никто его охранять не станет. Вроде, произошел такой случай: кто-то мимо шел, ненароком бросил окурок. Для верности можно бензину плеснуть…
— Этак ты сам управишься, дед Прокопий!
— Мне нельзя! Сразу на подозрение возьмут. К той поре я уеду.
— Да-а, дорого ты с меня запросил, дед Прокопий, — вдруг насмешливо сказал Колька. — Дурачка нашел!
— Значит, трус ты, Николай Саломатов! — раздраженно, сквозь зубы, процедил Согрин. — Воровать горазд, больше ничего!
— Верно, трус я, дед Прокопий, — спокойно согласился Колька, — однако не подлец! Надо было сходить к Павлу Иванычу и признаться, как вчера нечаянно из цистерны молоко на землю пролил и недосдал на завод, чем сегодня три ведра воды доливать. Выговор схлопотать не хотел. Ну, зато сразу за два проступка придется отвечать. Он меня отругает, взыщет, сколь следует, зато поджигать не прикажет!
— Вот и дурак ты, Колька, — поневоле перешел на шутливый тон Согрин. — Чему поверил! Глупость принял всерьез! Мне ведь делать-то нечего. Ах, думаю, стервец, какой пакостью занимается! И дай-ко, думаю, я его припугну! Небось, душа в пятки ушла!
— Не так страшно, сколь совестно, дед Прокопий! По твоему виду никто бы не понял, что в смешки намерен играть…
«Выходит, не очень весело так «шутить», — скорбно подумал Согрин, когда за перелеском затихло рокотание мотора молоковоза. — Нипочем стал страх! Совесть оказалась в цене. Это у Саломатовых совесть!»
Колька уехал.
Он снова прилег на полянку у родника, опираясь на локоть, но удовольствия от окружающей его благодати уже не почувствовал. Паук продолжал плести в обвислых ветвях прозрачную сеть. Старался, бегая вверх и вниз. В его труде было много терпения, хитрости и сноровки, а все-таки вот хлестнет порывом резкий ветер, прольется дождь, и ничего тут на ветвях не останется…
7
Есть люди, которых как ни украшай, ни отбеливай, а нет к ним никакого расположения. Внешне они вполне благопристойные, вежливые, обычные люди, зато внутреннее их существо всегда словно погружено в мрак, в глазах холод, в словах, всегда точно подобранных, округленных, что-то намеренное, вынужденное, неискреннее. И не возникает поэтому к ним ни сочувствия, ни доброжелательства, ни уважения к их возрасту и положению. Таким казался Прокопий Согрин прежде, и таким же увидел его Чекан теперь. После завтрака шли с Володькой на стройку водонапорной башни, в конец села, и встретили Согрина на большаке. Тот медленно, но твердо ступая на мощеную дорогу, направлялся, очевидно, в лес и Федора Тимофеевича не узнал, мельком окинув его равнодушным взглядом.
— Давно он гостит здесь? — спросил Чекан, когда Согрин достаточно удалился.
— Со вчерашнего дня, — ответил Володька.
— Позвали на свадьбу?
— Свадьбы не будет!
— По какой же причине?
— Просто так. Не хотим. Вот вы-то, Федор Тимофеич, для себя свадьбу справляли?
— Не удалось. Обстоятельства были иные.
— У нас тоже есть обстоятельства… — не договорил Володька.
— По-моему, так Павел Иваныч уже согласился.
— Деваться некуда. И перестал возражать. Вроде бы я его вынудил.
— Возможно!
— Но почему? — горячо произнес Володька. — Родители ведь не отдел кадров, не на производство сноху нанимают, чтобы требовать: заполни сначала анкету, напиши автобиографию, представь справку о состоянии здоровья да приложи две фотокарточки размером таким-то!
— Верно! — засмеялся Чекан.
— Если я люблю девушку и она меня любит, то совсем не интересно, кто ее дед! И отец, насколько я его понимаю, печется теперь не столько о том, что было у него в прошлом с кулаком Согриным, как о том, чтобы нынешний Согрин не повлиял на Таню своим богатством.
— Меня такая проблема тоже волнует, — серьезно сказал Чекан. — Я где-то слышал очень емкое выражение: прежде мы страдали от нужды, а сейчас начинаем страдать от сытости! Все в жизни должно быть разумно, рационально, гармонично. Мы уже достаточно много накопили материального богатства, оно продолжает стремительно развиваться, и человек, который его создал, обязан им управлять, не делая себе вреда. Да, надо иметь добротные и красивые вещи, хорошее жилье, нарядную одежду, запас денег на случай необходимости, но не быть их рабом, не ставить все это конечной целью своего труда. Однобокое желание только «иметь» — это мещанство, обывательщина, житейская узость. Все это, привнесенное из прошлого, на вид не опасное, а между тем, если заглянуть чуть поглубже, оказывается: вслед за поклонением вещам и деньгам идут стяжательство, бесчестие, одиночество и еще кое-что покрупнее. Павел Иваныч и Согрин — совершенно противоположные личности. В прошлом у них была классовая борьба. От нее еще что-то осталось в памяти у того и другого. А содержание самой борьбы изменилось, перешло в идейное качество. Наше поколение стремится передать жизнь в надежные руки своих детей.
— К чему вы клоните? — недоверчиво покосился Володька. — Если хотите поддержать отца против меня, то напрасно тратитесь.
— Как раз напротив! — улыбнулся Чекан. — Я обеими руками голосую за любовь, как за источник чистоты и добра.
— Есть матери, которые при рождении бросают детей, чтобы они им не мешали, но приходят другие люди, этих детишек берут и воспитывают. Потом, когда дети становятся взрослыми, то кто им дороже?
— Наверно те, кто их любил!
— А Согрин только теперь хватился, что у него есть внучка. За что его уважать? Кому нужно его наследство, как случайно найденная на дороге сумка с деньгами? Присвоишь ее, потом мучайся: ведь взял чужое! В этом я за Танюшку ручаюсь!
