Георгий Баженов - Хранители очага: Хроника уральской семьи
По-настоящему она разрыдалась на третий день, когда Марья Трофимовна улетала с бабкой Тимохой в Сургут — Марья Трофимовна налегке, бабка Тимоха с Лехиными денежками в кармане. «Аккурат я поспела», — улыбалась бабка. Марья Трофимовна поцеловала Варюху, сказала: «Ну, ничего, ничего, Варь… Жизнь — она всегда жизнь. Ничего…» — а Варюха, и когда Марья Трофимовна поцеловала ее, и когда они пошли уже с бабкой к самолету, и когда самолет коротко разбежался, и когда взлетел уже и скрывался в снежном мерцании, Варюха стояла и шептала только одно: «Спасибо, мама. Спасибо. Спасибо, мама…»
15. МАРИНА И МАРИНКА
Всю странность своей идеи Витя осознал позже, а тогда, за неимением другого выхода, все казалось ему вполне естественным. Как только объявили регистрацию билетов, они с Маринкой подошли к стойке, и Витя начал изучать пассажиров. Он заранее решил, что это должен быть не мужчина, — тому сразу покажется, что тут дело ребяческое, несерьезное. Не старушка, — хлопотное дело, не возьмется. Не мать с ребенком, — придет в ужас от безответственности отца. Не молодая женщина, — та слишком сосредоточена на себе, не поймет. Не слишком какая-нибудь юная девушка, — нельзя доверить, сама еще девчонка. Не старик, — начнет мораль читать. Но кто? Лучше всего, решил Витя, обычная девушка лет двадцати — двадцати трех, с чувством юмора и с современным взглядом на жизнь, для нее это будет вроде как эксперимент на материнство, а заодно и на отзывчивость. Тут было несколько таких девушек, в этой длинной очереди, но нужна была еще такая, чтобы сама заинтересовалась ими, чтобы хоть раза два — пусть даже мельком — взглянула на них; нужно встретиться с ней взглядом, а потом ты идешь к ней, и она уже как будто знакомая тебе, не может уже просто так фыркнуть или отшить тебя; улыбаться снисходительно, пожалуй, будет, но выслушает, деваться некуда.
В первой девушке, которая понравилась Вите, он ошибся сразу же, — она, когда он подошел к ней, в сторону с ним отходить не стала, а сказала убийственным тоном:
— Простите, молодой человек, но я на вокзалах не знакомлюсь.
Вторая девушка, хотя и отошла с Витей в сторонку, но как только услышала, о чем он говорит, покраснела мучительно и стала решительно отказываться. Витя и так, и этак с ней — ни в какую. Он спросил у нее:
— Ну если логично рассуждать, чего здесь особенного?
Она ответила:
— Конечно, если просто рассуждать, то ничего особенного, но ведь… как же это, такая ответственность — а вдруг? — нет, нет, нет…
Витя отошел от нее (Маринка все это время стояла рядом с ними и снизу вверх заглядывала девушке — «тетеньке» — в лицо); и вот они с Маринкой опять стояли в стороне, а девушка — в очереди, но что-то в ней, видимо, происходило, какая-то мучительная борьба, изредка она поглядывала на Витю с Маринкой, а как только встречалась с ними взглядом, отворачивалась, но не могла долго не смотреть на них — стыдно ей было своего отказа и своей «трусости» (она ведь была как раз из тех, о ком с первого взгляда можно сказать: вот современная девушка, без предрассудков, но и без этих ваших таких-сяких-этаких…); и потом, по Витиному лицу было видно, что он серьезно нервничает, до посадки оставалось минут пятнадцать… Девушка, зарегистрировав билет, неожиданно — даже для себя самой — подошла к ним, спросила:
— А точно, что встретят ее в Свердловске?
— Ну разумеется! — обрадовался Витя. — Как же иначе?!
— А как хоть тебя зовут? — наклонилась она к Маринке.
— Маринка, — ответила та.
— Ой, неужели?! — искренне удивилась девушка. — А меня тоже Марина.
— Ну вот видите, — еще больше обрадовался Витя, — Тут, как говорится, судьба. А вы отказываетесь. Дело-то плевое…
— Мужчинам все всегда просто, — сказала девушка, — а вы представьте себя на моем месте?
— Запросто!
— Тетенька Марина, — подняла к ней свои большущие глаза Маринка, — это правда-правда совсем-совсем легко. Мы здесь сядем, полетим, а там нас Сережа встретит.
— А кто это — Сережа?
— Ну, наш Сережа. Я вам покажу его.
— Это младший брат моей жены. Он вас там увидит. Я дал две телеграммы: простую и «молнию». Не беспокойтесь.
— Страшно все-таки! — засмеялась весело девушка.
— Страшно замуж выходить, — сказал Витя.
— Это для кого как, — продолжала смеяться девушка. — Вот это-то как раз и не страшно.
Тут объявили посадку, Витя пробился через контроль и проводил их к самому трапу.
— А это, видимо, нашей Маринки багаж? — вошла уже в роль девушка.
— Ах, да, совсем из головы вон. — Витя протянул ей маленький чемодан. — Не знаю даже, как благодарить вас. Верно, судьба как-нибудь сама отблагодарит вас за добро. Ничто в мире не проходит бесследно.
— Да вы философ! — вновь весело рассмеялась девушка.
— Граждане, граждане, проходите, не толпитесь, граждане…
— Ну, — поцеловал Витя Маринку, — бабушке от нас огромный привет, поцелуй ее за нас. Письмо помнишь где лежит?
Маринка кивнула.
— Папа, а наклонись, пожалуйста, — попросила она. Витя наклонился, и Маринка в самое ухо зашептала ему: — Папа, ты скажи мамочке, чтобы выздоравливала поскорей… Это… знаешь еще… Папа… а вы скоро приедете?
— Скоро.
— Папа, — продолжала Маринка шепотом, — и еще… поцелуй маму… я больше никогда-никогда не буду ее огорчать… правда-правда…
— Ну вот и умница! Ну, беги. Счастливо добраться! — помахал он девушке. — Спасибо вам еще раз! Если бы вы знали, как выручили нас…
Перед тем как войти в самолет, обе Марины — маленькая и большая — обернулись и помахали на прощание рукой: Маринка, когда махала, взглядывала на тетю Марину и как бы с хитрецой улыбалась; что уж там такое хитрое мерещилось ей, трудно сказать, но, с другой стороны, если и был кто, кому это путешествие доставляло неизъяснимое наслаждение своей необычностью и авантюризмом (в ее понимании — тайной), — так это была Маринка.
Ох как она весела была, радостна и неудержима в своих чувствах, когда самолет был уже в воздухе и Москва осталась далеко позади. Вот уж чего никак не ожидала «тетенька», так это встретить в четырехлетней девочке такую умницу, хохотушку, проказницу, шутницу, а главное — умницу, и теперь, видя это, чувствуя на своих коленях этого маленького, теплого, верткого, любознательного человечка, она ощутила, что где-то под самым сердцем у нее волнами ходила странная дрожь, дух захватывает от волнения (чисто женского) — так ей вдруг, впервые с такой острой силой захотелось иметь такую же девочку! То есть до этого всегда, если она и чувствовала что, так это желание любви, нежности, мужской заботы и ласки, а тут вдруг остро почувствовала — хочется быть матерью, иметь вот такую девочку — боже, вот именно такую, ведь это, наверное, удивительное счастье — быть матерью такой девочки?!
И что еще ей понравилось — пассажиры смотрели на нее как на действительную мать, особенно те, кто сидел подальше от них — они ведь не слышали, как Маринка называла ее «тетя», и в то время, когда они смеялись обе — каждая от ощущаемого по-своему счастья, — пассажиры поглядывали на них с понимающе-ласковой улыбкой. «Они думают, я мать…» — взволнованно думала она, польщенная этой мыслью, хотя и понимала, что тут есть некий оптический обман; пусть обман — все равно приятно, в этом и проявилось, собственно, ее искреннее желание — на грани возможно-невозможной мечты — быть, или, вернее, стать матерью точно такой вот девочки…
Обычно от Москвы до Свердловска два часа лету, но на этот раз летели они через Киров, так что в Свердловске оказались через четыре часа. Из всего того, что было в Кирове, интересным ничего не показалось, а вот в Свердловске «интересность» преследовала их с первого шага. Началось с того, что Сережа не встретил Маринку. Ни Маринка, ни Марина долго не верили, что это так и есть на самом деле. Маринка, например, была убеждена, что Сережа где-то спрятался и следит за ними.
— Это ведь прямо горе с ним! — разводила она ручонками. — Все-то бы ему поиграть, побаловаться! Никакой серьезности, господи…
И на эти слова «тетя» Марина еще улыбалась, даже смеялась поначалу, но вскоре по лицу ее пробежала тень озабоченности наполовину с искренней растерянностью.
— Ой, да вы не расстраивайтесь, тетя Марина! — старалась успокоить ее Маринка. — Найдется, никуда не денется. Ведь вот какой бестолковый… — приговаривала она, пока «тетя» Марина, держа ее за руку, ходила и по зданию аэровокзала — из конца в конец, из новой половины в старую, — и по аэровокзальной площади, и подходили они к камере хранения, и к багажному отделению, и к остановке автобусов, такси, — нет, нигде Сережи не было. И прежде чем «тетя» Марина вконец расстроилась и у нее от детски унылого и потому сильнейшего страха-растерянности задрожали губы, прежде этого они ходили вдвоем к начальнику вокзала, объяснили ему, что к чему, начальник отослал их к дежурному по вокзалу, дежурный спросил: «Как у него, говорите, фамилия?» И очень удивился, когда «тетя» Марина в свою очередь спросила у Маринки: «А как фамилия у вас?» И когда Маринка ответила, дежурный сказал озабоченно-задумчиво: «Гм, странно, понимаете ли… Очень странно…» — и очень пристально взглянул на Марину. Он тем пристальнее смотрел на нее, что Сережа, разыскиваемый по радио, так и не подошел к «Справочному бюро», куда его приглашали прийти, — и вместо сочувствия или доброжелательности на его лице ясно читалась полицейски-проницательная подозрительность. Почти плачущая взрослая девушка и успокаивающая ее крохотная девочка — тут было, что вызывало подозрение: «Гм, гм, понимаете ли…» А они, когда ушли от дежурного по аэровокзалу, оказались в привокзальном скверике, «тетя» Марина присела — как бы вслепую — на скамейку, закрыла лицо руками и расплакалась самыми горькими слезами.
