Андрей Островский - Напряжение
— До свидания, — услышал он ее приглушенный голос откуда-то издали. Ее уже нет, она исчезла, а он, постояв еще для чего-то, повернулся и вышел на улицу…
11
На партийном собрании Быков делал доклад. Разбирая работу оперативных групп, он высказал неудовольствие затянувшимся расследованием дела Красильникова. Самолюбивый Шумский ерзал на стуле и, едва дождавшись конца собрания, пошел объясняться.
— Вы же прекрасно знаете, Павел Евгеньевич, что мы не бездельничаем, — обиженно гудел Шумский, подсовывая прихваченные с собой телеграммы Чупреева. — Зачем же сразу с трибуны! Как будто мы нарочно тянем резину. Нам это дело Красильникова уже самим… Вот оно где… — Шумский постучал ребром ладони по шее.
— Сядь, сядь, не кипятись, — миролюбиво проговорил Быков, доставая очки. — «Отдыхаю хорошо, беспокоюсь экзамены. Валентин». «Здоров, погода неважная, вышлите дополнительно сто. Валентин»… Расточительно живет парень, ничего не скажешь, — и отложил телеграммы.
Шумский насупился, не желая отвечать на шутку, сказал:
— Я серьезно, Павел Евгеньевич.
— Я тоже серьезно. — Быков облокотился на стол, изучающе посмотрел на Шумского. — А ты можешь мне ответить, что за брюки были в портфеле Красильникова? Откуда у него рубашки, куда он все это нес? Чьи это вещи?
— Так ведь…
— Обожди, не перебивай. — От миролюбивого тона ничего не осталось. Быков заводился сразу, и Шумский пожалел, что полез с объяснениями. — Сыщик ты или нет? Откуда у Красильникова такие деньги перед получкой? Что за странная записка в кармане? Хорошо, Чупреев сидит там, а что делает Изотов? Ты говоришь — не тянете резину. А вот мне звонят из парткома завода, где работал этот Красильников, спрашивают, найден ли преступник. Что я могу ответить? Ничего. Два месяца прошло, какое там два, больше, а что у нас есть?
— Но вам же хорошо известно, сколько мы потратили времени на розыск Камневых! А Гуняева? — не сдавался Шумский.
— Я сейчас не об этом, Алексей Иванович. Что сделано, то сделано. Но важен результат, а его нет…
Шумский вышел в коридор, натолкнулся на Галочку.
— А я вас ищу, вам телеграмма.
Не успокоившись еще от разговора с Быковым, Шумский рывком распечатал бланк, прочитал:
«Поздравляю днем рождения Николая, деньги возьмите ящике письменного стола. Валентин».
И тут же вернулся к Быкову.
Обыск в квартире Михайловых делали тщательно. Изотов осторожно переставлял баночки, флакончики, коробочки на трельяже, желая сохранить порядок, существовавший до их прихода. Шумский копался в платяном шкафу, с особым пристрастием рассматривая рубашки Михайлова. Но схожих с теми, которые были в портфеле Красильникова, не нашел. Эксперт, приехавший вместе с Изотовым, снял на пленку отпечатки пальцев, оставленные на электрической лампочке, хрустальном фужере, на бутылках из-под «Столичной».
Михайлов, чернявый, рослый человек, молча и с отвращением наблюдал за обыском. Он стоял возле большого письменного стола, скрестив руки на груди, и хотел казаться непринужденным, но не мог: Шумский видел напряженность в его черных глазах, видел неестественную скованность. От шкафа Шумский перешел к письменному столу. Михайлов не пошевелился. Шумский открыл ящики, бегло осмотрел их, задвинул.
— Извините, я хочу посмотреть и те тоже, — Шумский кивнул на тумбу, которую прикрывал собой Михайлов.
— Там ничего существенного нет, — твердо сказал Михайлов, бледнея. — Чертежи, которые посторонним смотреть не рекомендуется.
— Во-первых, я не совсем посторонний; во-вторых, я думаю, что если бы-это были особо секретные чертежи, их бы вам домой не дали.
Михайлов не ответил, но и не двинулся с места.
— Отойдите в сторону, — грубо сказал Шумский, Михайлов презрительно хмыкнул, качнул головой и отошел к окну.
Во всех трех ящиках, лежали чертежи, переплетенные в картон. Шумский вынул их. У задней стенки нижнего ящика он нашел завернутый в тряпку пистолет.
Это была чешская «збройовка».
— А вы говорите — ничего существенного, — Шумский повертел на ладони пистолет. — Разрешение на оружие есть?
— Нет, — таким же твердым голосом ответил Михайлов.
— Жаль, — вздохнул Шумский. — Вы же наверняка знаете, что незаконное хранение оружия карается.
Михайлов промолчал.
— Откуда у вас пистолет?
— С войны, трофейный… Валяется в ящике…
— Оно видно, что валяется, — Шумский щелкнул затвором, — то-то он такой чистый, в масле.
Михайлов, не разнимая рук, молча повернулся спиной к Шумскому.
Спускаясь с лестницы, Шумский сказал Изотову:
— Теперь самый раз ехать в Геленджик. Закажи мне сегодня же билет, а сам займись Михайловым.
* * *Нину Гавриловну Чупреев встретил на улице. Она поздоровалась с ним торопливо, без обычной своей приветливости, и Чупреев, видя ее озабоченность, спросил:
— У вас что-нибудь случилось?
— Меня зачем-то срочно вызывают в милицию.
— Ну и что же? С пропиской что-нибудь?..
Нина Гавриловна пожала плечами:
— Но я ведь здесь не прописана.
— Может быть, им понадобились какие-нибудь сведения об отдыхающих, — безразличным тоном проговорил Чупреев. — Хотите, я провожу вас в Геленджик?
Женщина помялась, думая о чем-то своем, ответила нерешительно:
— Мне бы не хотелось затруднять вас…
— Ну, пустяки какие… Мне все равно делать нечего.
— Если так, я буду рада.
В милиции Михайлову приняли сразу. Увалень дежурный — ни военной выправки, ни четких движений — молча проводил ее в маленькую комнату с двумя распахнутыми настежь оконцами и оставил. Нина Гавриловна села возле обшарпанного стола, на котором одиноко лежала пластмассовая пепельница с придавленным окурком, осмотрелась: чисто, но неуютно, казенно. Голые стены, покрытые до половины синей масляной краской, на подоконниках горшки с сухой землей и чахлой зеленью, в углу железный ящик — сейф.
Вошел порывисто Шумский, мельком, но с любопытством взглянул на Михайлову из-под мохнатых бровей, стукнул тяжелой крышкой сейфа, достал бумаги, потом уселся и сказал своим низким голосом:
— Нина Гавриловна Михайлова. Так? — Она кивнула, стараясь сохранить спокойствие. — Нам хочется познакомиться с вами…
Чупреев не пошел в здание милиции. С Ниной Гавриловной они условились, что он будет ждать ее в соседнем сквере. Откинувшись на глубокую спинку скамейки, в тени под акациями, он закрыл глаза и стал думать. Он знал о приезде Шумского еще накануне, виделся с ним, разговаривал. Знал о предстоящем допросе Нины Гавриловны и сейчас беспокоился за нее не меньше, чем она сама.
Прогулка к дольменам сблизила их. Чупреев не мог подавить в себе чувства, вспыхнувшего в нем при расставании в тот вечер. И сейчас ему явственно виделся ее профиль, рисованный лунным светом, вспоминался ее голос, смех… Кто же такая Нина Гавриловна? Неужели эта женщина?.. Нет, он ничего не мог сказать ни «за», ни «против». Каждый раз, расставаясь с ней, он восстанавливал мысленно их разговор, пытался и в случайно брошенной фразе отыскать подтверждение своим догадкам или, наоборот, отвергнуть их. И все же интуитивно, сердцем чувствовал: не виновата она, что-то не то здесь. Но разве можно в его работе полагаться на сердце? Тем более что оно…
Тени переместились, стали длиннее и гуще. Чупреев сходил в столовую, наскоро пообедал, купил газету и вернулся в сквер. Но читать не мог — глаза скользили по строчкам, не видя их. Почему так затянулся допрос? Если все ясно, то он не должен быть таким долгим. Значит… Или они разминулись, пока Чупреев ходил обедать? Он встал, прошелся по улице мимо милиции, заметил в окне спину Нины Гавриловны и понял, что не может подавить в себе все возрастающее беспокойство.
В сквер он больше не пошел, бродил до угла и обратно, насвистывая для собственного успокоения, пока наконец вдалеке не показалась знакомая фигура.
Подойдя к Нине Гавриловне, Чупреев заметил, что лицо ее заплакано.
— Не знаю… что-то произошло, мне не говорят что, но случилось неладное… В Ленинграде.
— О чем же вас спрашивали?
— О муже, наших отношениях, перебирали всех моих родственников, знакомых… И почему-то очень интересовались Красильниковым.
— А кто это Красильников? — небрежно спросил Чупреев.
— Есть у меня дальний родственник. — Чупреев отметил слово «есть» и вздохнул облегченно. — Так, седьмая вода на киселе. Откуда я знаю, где он и что делает? Я уже полгода его не видела…
— Ну так что же вы волнуетесь? — повеселев, сказал Чупреев. — Успокойтесь, — и взял ее под руку.
— Нет, знаете, я чувствую, что все это неспроста, меня в чем-то подозревают, но не понимаю в чем. Ах как неприятно… Я буду сейчас же звонить мужу.
