Антонина Коптяева - Том 6. На Урале-реке : роман. По следам Ермака : очерк

«Конечно, Оренбургу далеко до столицы! Очень даже замечательный город Петроград, — думал Федор Туранин, посматривая по сторонам. — Главное дело, все дома большие и красивые. Церквей полно, и сады везде».

Народ на тротуарах — толпой. Много солдат. Есть у кого спрашивать дорогу к штабу революции. И снова погружался Туранин в свои мысли: «Такая страна большая. Такие города громадные. А Ленин один… Что же это за человек, если его — не царя, не богача толстосума, даже не генерала — по всей стране знают? Любят, конечно, не везде. Дутовцы — те его живьем бы в землю закопали. А мы? Вот приехали и трясемся, но не от страху, а сами не поймем отчего. В жар и холод кидает. Слова его знаем, дело знаем, а как подойти к нему?»

Забыл Федор Туранин о жене и малых детишках, идет по людной улице между высоко нагроможденными домами, а сердце колотится так, что даже одышка появилась.

Смольный поразил железнодорожников огромностью, непонятной простотой, даже строгостью. И не суетливая уличная толпа топала по коридорам навстречу, а сразу видно — свои люди: большерукие, серьезные рабочие, матросы, солдаты, как будто прямо из окопов выскочившие.

Герман рванулся к одному, к другому:

— Скажите, товарищи, где тут к Ленину?.. Делегаты мы из Оренбурга.

Крупно шагавший матрос остановился, посмотрел внимательно.

— Забастовщики?

— Бастуем.

— Вот в этой комнате Яков Михайлович Свердлов. Идите к нему, а он к Ленину проведет.

— Слышали о Свердлове!.. — Герман обрадованно полез в карман за документами (пакеты — это все затвердили намертво — «только в личные руки»).

Молодой человек, буйно кудрявый, в пенсне, с мальчишескими, чуть вывернутыми губами, выслушал матроса и обернулся к делегатам: кожаная куртка, в руках бумаги, в глазах озабоченность.

— Немного придется подождать. Занят Владимир Ильич. Посидите. Отдохните. — Особо задержался взглядом на изнуренном лице Туранина. — Как там сейчас?

— Обстановка тяжелая. Однако не сдаемся.

— Владимир Ильич очень интересуется положением в Оренбурге. И мы все тоже волнуемся за исход забастовки, за судьбу товарищей, арестованных Дутовым.

И по тому, как Свердлов, отложив свои дела, начал расспрашивать о Кобозеве, о Цвиллинге и Джангильдине, оренбуржцы сразу почувствовали, какое большое значение придают в центральном штабе большевиков их борьбе с ненавистным атаманом Дутовым.

Едва шагнув через порог, Федор Туранин завертел головой, угадывая среди людей, находившихся в комнате, Владимира Ильича, и сразу облюбовал представительного товарища, запакованного в скрипучую блестящую кожу, перетянутую по-военному ремнями. Но Лениным оказался небольшой проворный человек, светлолобый, скуловатый, со слегка прищуренными острыми карими глазами. Так и сказал:

— Я — Ленин. Будем знакомы, товарищи железнодорожники! Рад приветствовать героев-оренбуржцев. Вы в самом деле герои! И ополчились по-настоящему, по-рабочему против этого ставленника Антанты Дутова.

— Во-во! Ополчились! — подтвердил Герман, добывая запрятанный в потайном кармане пакет Кобозева. — Однако с оружием, Владимир Ильич, у нас плохо. И военных, настоящих командиров, не хватает. Нету.

— Нету или не хватает? — потребовал уточнения Ленин, с озорновато-сочувственной улыбкой следя за усилиями Германа достать пакет.

Федор Туранин, едва осваиваясь с мыслью, что это вот и есть тот Владимир Ильич, в которого он поверил двенадцать лет назад и ради которого не пожалел бы жизни, тоже полез в карман за письмом стачечного комитета.

— Да вы садитесь, садитесь! — предложил Ленин. — Знаете что? Давайте-ка знакомства ради выпьем чайку горячего. С сахарином, между прочим, и хлеба по осьмушке. Я сегодня тоже еще не завтракал. Вот и кстати.

«Небогато завтракает председатель Совнаркома, — мелькнуло у Федора, — не так, как Гераська в придворном календаре вычитывал…»

— А вы где работаете? В депо? — спросил его Ленин.

— Нет, в главных железнодорожных мастерских. Кузнец я, — сдерживая ухающий бас, ответил Федор. — С фронту недавно. В артиллерии был.

— Громкие профессии, и… голос соответственный. — Ленин засмеялся, и Федор сразу почувствовал себя раскованно, легко. — Семья есть? Дети?

— Четверо. Старший у Джангильдина агитатором.

— Джангильдин очень яркая фигура — стойкий, мужественный революционер. Ваш сын у него хорошую школу пройдет.

Чай был горячий, хотя чаем и не пахло, а кусок черного хлеба, похожий на воробышка в руке кузнеца, исчез мгновенно, хотя Федор Туранин старался показать, что принял угощение только из вежливости. Владимир Ильич прочитал письма оренбуржцев, взял какой-то бланк, нахмурив густые, с рыжинкой брови, написал несколько строк и, держа в руке маленький листок бумаги, снова взглянул быстрыми глазами на Федора:

— Бастуем, значит, упорно? А что атаман?

— Всех мобилизовал против: и буржуев, и начальство из управления железной дороги. Меньшевики и эсеры тоже ему прислужничают, стараются, из кожи вон лезут.

Ленин склонил голову набок:

— Как же прислужничают?

— Ревком помогли арестовать. На допросах вместе с жандармами. Семенов-Булкин, которого к нам Мартов прислал, прямо землю носом роет от усердия.

— И успешно?

Федор вздернул угловатые плечи, поморщился:

— Прошли те времена. Народ теперь видит, что меньшевики и эсеры за буржуазию, у Дутова даже стукачами работают. Газеты ихние какой только грязью не поливают и нас и вас… — Федор стушевался было, заметив резкое движение Ленина, но добавил упрямо, чтоб услышать по этому поводу веское его слово: — Пишут, дескать, и шпион немецкий, и деньги у кайзера взял, и узурпатор.

— Скажи на милость! Даже деньги взял?

— Взял, говорят. Я Семенову-Булкину на собрании ответил: ежели Ленин получил у кайзера деньги, чтобы в Россию приехать, да ему же потом морду набить, так за это он молодчина. Революция у нас победит, и к ним, к немцам, перекинется!

— Правильно: кайзер недалекий политик, он заинтересован только в том, чтобы мы содействовали прекращению войны на Восточном фронте и развязали ему руки на западе. Что будет дальше, он, конечно, не представляет. Вот я не догадался насчет денег! — Ленин качнулся в кресле и расхохотался так, что, глядя на него, рассмеялись смутившиеся было Бебин и Герман, заулыбался и Свердлов, который, стоя у стола, читал наказ и письмо стачечного комитета.

— Победы кайзеру не добиться: слишком подорваны силы Германии, — сказал Ленин Туранину, вдоволь посмеявшись. — А Дутова мы разгромим непременно. Отольются этому белому волку слезы ваших жен и детей!

Выйдя снова в коридор, оренбуржцы уткнулись в записку, данную им Лениным, и прочитали вслух слова, выведенное стремительным почерком:

«26. XI. 1917 г.

В Штаб (Подвойскому или Антонову).

Податели — товарищи железнодорожники из Оренбурга. Требуется экстренная военная помощь против Дутова. Прошу обсудить и решить практически поскорее. А мне черкнуть, как решите. Ленин».

— Коротко и ясно! — Герман, радуясь и гордясь, подержал записку на ладони. — Самое нужное — «экстренная», «практически» — подчеркнуто… Вот так-то, «товарищи железнодорожники»! Чувствуете? Главное, что мы с ним товарищи.

— Еще бы возле него побыть, посмотреть, как он делами ворочает, — сказал Бебин.

— Идите в штаб, товарищи, — поторопил Свердлов, выйдя в коридор вместе с матросом. — Вот вам провожатый. Он вас потом в общежитие отведет и город покажет.

Трудно сохранить спокойствие в день, назначенный для побега из тюрьмы. Надо, чтобы никто из стражи не догадался о задуманном, не заметил и признака нервозности, а все тридцать два арестованных чувствовали себя как на иголках: не было еще случая, чтобы без открытого восстания удался такой массовый побег.

— Уж очень широко мы замахнулись! — прошептал Александр Коростелев, делая вид, что занят починкой куртки.

Цвиллинг, сгоравший от нетерпения, отозвался тихонько:

— Это и хорошо. Кому придет в голову, что собираемся вырваться всей громадой? Но что там на воле? Что принесет Соня — хлеб или табак? Я уже возненавидел само слово «табак».

— Будем надеяться, что Бажанова порадует нас караваем… — Коростелев вколол иголку под козырек ушанки, тщательно заматывая остаток нитки, добавил: — Я меньше, чем ты, сидел в тюрьмах, но не новичок в местах заключения. Однако ни разу так не волновался. Уж скорей бы!..

А время тянулось медленно. Большевики давно уточнили задание для каждой группы, и теперь одни мирно играли в подкидного, другие, путая слова, разучивали новую песню, третьи притворялись спящими и даже храпели, чтобы «убаюкать» надзирателей.