Сергей Сартаков - Горит восток
Он передал трубку связисту, махнул рукой: «Повесь». Зажал голову ладонями, посидел так, проворчал мрачно:
Кому? Некому… — Вынул платок и стал вытирать лицо, шею. — Губанов! — От двери отделился ординарец. — Передай дежурному. Паровоз повернуть на запад. Подойдет специальный поезд барона Бильдерлинга с… имуществом, подать паровоз под него. Понял?
Губанов повторил приказание.
Ступай!.. Стой!.. И скажи ему еще: в хвост этого поезда дополнительно один санитарный подцепить. Пока разберутся, хотя до Читы пусть дойдет.
Губанов выскочил за дверь. Подполковник надул щеки, медленно выпустил струю воздуха. Взгляд его остановился на Усте.
А! Так чего у тебя, красотка, этот гусь стянул?
Но опять зазвонил телефон, и комендант опять взялся за трубку, кинул Усте: «Подожди!»
Фогель, это опять ты? Чего тебе еще от меня надо? — кричал подполковник в отчаянии. — Я же тебе сказал: Бильдерлинга твоего пропускаю… Что?.. Какие иконы?.. А!.. Есть целый вагон… Как отправить?.. Куда?.. Да ты в уме? Они у меня черт-те знает где, в самом дальнем тупике стоят, посреди фуражного эшелона. Я тебе их после войны отправлю… Не могу я их из середины состава вытащить… Как? Тогда весь состав? Да там всякое барахло! Слушай… У меня четыре эшелона со снарядами на главных путях стоят. Тут же и с людьми и санитарные… Как «ну и что же»? Жара. Солнце калит, чуть железо на крышах не плавится. Не ровен час рванет — вся станция на воздух взлетит и двадцать два батальона солдат… Чей приказ? Куропаткина?.. Что, вам снаряды не нужны разве? Слушай, Фогель, пусть меня расстреляют, но как только будет еще паровоз на восток, я тебе погоню снаряды… Иконы?.. Не нашел я. Не прибыли еще… Будешь докладывать?.. Это черт знает что, Фогель! И тебе тоже спасибо… Ладно, отправлю… Пропадай Россия! Фогель, помолись там на эти иконы за нее…
Подполковник еще договаривал последние слова, когда в комнату к нему вошел, придерживая шашку рукой, казачий есаул. Он сел на свободный стул и, сцепив кисти рук, положил их на эфес шашки.
Опять плохие вести, Степан Иванович, — сказал есаул, дождавшись конца телефонного разговора. — Японцы осадили Порт-Apтyp, заняли Волчьи горы.
Читал проходящие телеграммы?
Да. И еще не все. В Маньчжурии наши войска отступили от Хайчена.
И от Хайчена?! — Подполковник вскочил, оттолкнул ногой стул, подошел к лежавшей на другом столе карте, уперся в нее указательным пальцем. — Куда же теперь, к Ляояну? А потом? Ты понимаешь, что это значит, эти бесконечные отступления? Это…
…позор русской армии, — закончил есаул.
Нет! Не армии! — гневно закричал подполковник и стукнул кулаком по карте. — Русские солдаты могут драться хорошо. Позор нашим стратегам! И еще не знаю я, кому и чему… Я сегодня два раза разговаривал с Фогелем…
Здесь нижний чин, Степан Иванович, — наклонясь к столу, вполголоса напомнил есаул.
Подполковник сразу осекся, посмотрел в сторону Павла.
Так что ты натворил, братец?
Павел вытянулся в струнку. Теперь он уже знал, как надо отвечать офицер/.
Не отдал чести господину поручику, ваше благородие.
Ваше высокоблагородие, — мягко поправил подполковник. — А дальше?
Господин поручик три раза ударил меня по лицу и приказал часовому к вам отвести.
Почему же ты не отдал чести поручику? — подполковнику нравился этот широкоплечий, красивый солдат.
Не заметил. С женой разговаривал, ваше высокоблагородие.
Это твоя жена?
Да.
Надо говорить: так точно, — опять поправил подполковник. — Устав плохо знаешь. Ты какого полка?
Павел промолчал. Он не знал, как ему ответить. С досадой и сожалением вспомнил, что не спросил об этом дезертира, с которым поменялся одеждой.
Я тебя спрашиваю: ты какого полка? — уже раздражаясь, повторил комендант.
Забыл я…
Казачий есаул расхохотался. Подполковник сердито передернул плечами.
Забыл! — воскликнул он. — Солдат забыл, какого он полка… Губанов! А ну, скажи ему, какого он полка.
Губанов подскочил к Павлу, глянул на его погоны и, взяв под козырек, отрапортовал:
Семнадцатого Воронежского стрелкового полка, ваше высокоблагородие!
Воронежского? — побагровел подполковник и подошел к Павлу. — Так ты, братец, оказывается, дезертир? Воронежский полк три дня как отправлен отсюда. То-то сразу «забыл»… А откуда у тебя тут жена взялась?
И опять не знал Павел, что ему сказать. Одно ясно: всю правду говорить нельзя.
Здесь женился, ваше высокоблагородие.
Теперь хохотали дружно и подполковник и есаул. Губанов стоял у двери и тоже улыбался во весь рот.
Значит, жениться, братец, лучше, чем воевать? — сквозь смех, но зло спросил подполковник. — А ты знаешь, что за такие дела военно-полевой суд — и расстрел? На мягкой перине полежать захотелось? Не пришлось бы в сырой земле.
Устя заслонила собой Павла, стала впереди него.
Он не виноватый, — выкрикнула Устя, — это я его задержала, чтобы вместе уехать нам на войну.
На войну? А ты на войне что будешь делать?
Я пойду милосердной сестрой.
Сестрой милосердия, — поправил комендант. — Ты где на сестру училась?
Не училась еще… А во всем только я виновата.
Довольно! За дезертирство все равно он ответит головой. Анохин, соедини меня с генералом.
Связист прилежно завертел ручку телефона.
Бесполезно, — заметил есаул, — его превосходительство сегодня до позднего утра сражался в карты. Будить его не станут.
Тоненько свистнул маневровый паровоз, медленно пополз санитарный состав. Раненые высовывали из дверей вагонов забинтованные головы. На бинтах проступали кровавые пятна. Подполковник рванул Павла за плечо, толкнул его к окну.
Смотри, подлец, — сказал он, — вот честные русские люди. Кровь свою за родину отдали. А ты — бежать…
Санитарный отправляют! — кто-то крикнул за окном.
Нет, никуды не отправляют, — тотчас откликнулся ему другой голос, — просто путь ослобождают. Поезд с генеральским барахлом сейчас пропускать будут. Навоевали солдатики генералу…
Ах, мерзавцы! Кто это? — сорвался с места казачий есаул и бросился в дверь.
Здесь он столкнулся с поручиком Киреевым. Тот извинился, и они разминулись.
Разрешите доложить, господин подполковник, — щелкнув каблуками, сказал поручик, — кроме этого солдата, пойманы мной еще два дезертира. Жду ваших приказаний.
Подполковник хмуро смотрел в окно, молчал. Едва «кукушка» оттянула санитарный состав, на освободившийся путь с железным лязгом и грохотом влетел короткий поезд из десяти запломбированных вагонов. На тормозных площадках, рядом с кондукторами, стояли вооруженные солдаты. Гримаса отвращения пробежала по лицу подполковника. Он что-то злое проворчал сквозь зубы. Отвернулся от окна. Устя пошла к нему, он остановил ее жестом руки.
Значит, в сестры милосердия хочешь? — спросил, глядя на нее испытующе.
Хоть в огонь, только поблизости с ним!
Ты с какого перегона бежал? — подполковник перевел взгляд на Павла.
Я не бежал, ваше высокоблагородие, — через силу выговорил Павел. Лгать он не хотел, но ничего не поделаешь: приходилось, — я здесь оставался. И не прятался… Думал догнать свой полк.
Который ты забыл как называется, — закончил подполковник. Посидел с закрытыми глазами. Глянул в окно на состав барона Бильдерлинга. — Поручик, что опаснее для отечества: большой казнокрад или мелкий трусишка?
Я полагаю… казнокрад, господин подполковник.
При каких обстоятельствах вы задержали этого дезертира?
Он стоял у водогрейки с женщиной.
Намеревался скрыться?
Н-нет…
Подполковник подумал еще.
Поручик, направьте дезертира на позиции с первым же эшелоном, женщину пошлите в Харбин, в школу сестер милосердия. Губанов, отведи пока голубчика на гауптвахту.
Губанов снял с Павла ремень, скомандовал:
Кругом! Шагом марш! Павел оглянулся на Устю.
Прощай!..
Паша, встретимся! Найду тебя я снова… Дверь за Павлом захлопнулась.
27
Севрюков долго прицеливался и наконец выстрелил. Савва побежал к огромной лиственнице, с которой широким поясом была снята кора, а на оголенной, чуть желтоватой заболони начерчен углем черный круг с яблочком посередине.
Не вижу! — крикнул Савва от дерева. Подошли Порфирий с Петром Терешиным. Прибежал
и сам Севрюков. Все четверо они стали внимательно оглядывать лиственницу: нигде ни малейшей царапины.
Имей в виду: третий выстрел, — строго сказал Порфирий Севрюкову, — больше я не могу тебе дозволить. Поприцеливайся еще так, без стрельбы.
Так я, наверно, сто тысяч раз прицеливался, — стал оправдываться Севрюков, и на его узком, длинном лице с глубокими оспенными щербинками отразилось искреннее огорчение, — а пока выстрелом не проверишь…
