Константинэ Гамсахурдиа - Похищение Луны
Разделившись на две группы, малануры с двух концов ухватились за палку. Долго тягались обе стороны, стараясь перетянуть палку, но их борьбе уже недоставало того яростного пыла, которым отличалась прежняя малануроба.
Победу одержали «царские тариэлы», что, впрочем, никого не огорчило.
Победители уселись на церковной паперти, а «дадиановские тариэлы» устроились под липами. И, как бывало встарь, началось состязание в стихотворстве.
Не было при этом и того словоблудия, которым отличались в старину царские малануры. Однако несколько «крылатых» словечек все же было произнесено.
Затем началось метанье палок, но ни одному малануру не удавалось перебросить палку через церковь.
«Когда страсти молчат, тогда и мастерство не обретает полной силы», — подумал Тараш Эмхвари, и как раз в эту минуту из рядов дадиановских малануров выступил вперед рыжий верзила, метнул палку и перекинул ее через церковный купол.
Раздались дружные хлопки.
Оператор наставил аппарат, попросил рыжего принять картинную позу.
Тараш всмотрелся в него.
Нос у рыжего был изогнут, словно клюв у стервятника. Да и сложением своим он напоминал коршуна с обломанными крыльями. Громадный кривой кинжал висел на боку у этого великана.
Когда на него направили объектив, он вдруг сжался, глаза его забегали.
Смутная тревога охватила Тараша при виде этого человека. Схватив руку Джвиби Дзаганиа, он спросил:
— Кто это?
— Джамлет, старший сын Ломкаца Тарба. После смерти отца вернулся из города. Говорят, бежал из тюрьмы. А до того разбойничал в Абхазии, — зашептал Джвиби.
— Какое у него странное лицо, — пробормотал Тараш. Ему стало не по себе. Он попрощался с Джвиби и пересек церковный двор. Недалеко от дома Кац Звамбая его нагнал Лукайя Лабахуа.
Дубовые ворота Кац Звамбая были на запоре. — Остерегается, шуригэ, — сказал Лукайя в ответ на недоумение Тараша.
— Чего же?
— Как чего, шуригэ? Разве не слыхал, что Тарба и Звамбая теперь кровники?
Тараш промолчал. Перед ним встало напряженное лицо Джамлета Тарба, его изогнутый кинжал.
Потом он провел рукой по лицу, словно снимал с глаз паутину.
— Box, Кац, в-о-о-о-о-х!
У Тараша защемило сердце. Это «вох» он слышал в детстве то у мельницы, то в поле, то в лесу, когда перекликались друг с другом окумские крестьяне.
— Box, Кац, в-о-о-о-о-х! — кричал Лукайя.
Из-за стогов кукурузной соломы выскочили взбудораженные волкодавы, бросились к воротам и к высокой изгороди из акаций.
Тараш опознал лишь одну старую дворняжку. Кац Звамбая цыкнул на собак, посмотрел в щелку, затем отодвинул засов.
— Слава создателю, что вы пришли в мой дом, — сказал он. И, перекрестившись, прибавил: — А я думал, что это малануры.
Арзакан и Дзабули не вышли к гостям.
После того как сын вступил в колхоз, отец разделился с ним. Арзакану досталась половина двора и кухня. Он отгородил свою долю ровиком и, окончательно рассорившись с отцом, не переступал этой межи. Хатуна и младшие братья виделись с ним украдкой.
Арзакан ходил еще с трудом, прихрамывая, но, услышав голос Тараша, так разволновался, что нога у него будто окрепла, и он нервно шагал вокруг очага. Приоткрыл дверь. Видит: на балконе сидят Тараш и Хатуна, обнявшая его колени. К ним пристроились Келеш и Джаму. Кац Звамбая, стоя, громко разглагольствует.
«Наверное, меня поносит», — подумал Арзакан, захлопнул дверь и снова принялся ходить по комнате.
Он знал от Дзабули, что Тараш вернулся в Окуми, что Тамар осталась в Тбилиси и что они, по-видимому, рассорились.
Его охватило нетерпение повидать Тараша. Казалось, Тараш воскрес в его сердце из мертвых. Теперь это опять прежний любимый Гуча, Гулико, Мисоуст, его нареченный брат.
Уставшему от одиночества Арзакану показалось в это мгновение, что ничто их не разделяет.
Одно беспокоило: Тамар. Что она делает в Тбилиси? Как только заживет нога, он поедет туда, и Тамар будет принадлежать ему.
На миг его охватил страх, как бы Дзабули женским чутьем не разгадала его мыслей.
Почему-то стало холодно. Подошел к очагу, протянул к огню ладони. Чтобы не выдать себя молчанием, с деланным простодушием произнес:
— А знаешь, Дзабули, чоха очень идет Тарашу.
Дзабули видела Тараша, когда он проходил по двору; она тоже нашла, что чоха его красит, но, опасаясь, что Арзакан испытывает ее, холодно сказала:
— Ничего подобного, тебе чоха идет больше. Арзакан почувствовал неискренность в ее дрожащем голосе. Заглянул ей в глаза, и снова вспыхнула в нем прежняя ревность. Ничего не ответил.
Потом, чтобы прервать молчание, небрежно обронил:
— Какой хороший костюм он подарил этому полоумному Лукайя.
— Твой Тараш совсем сбил с толку Лукайя, — равнодушно ответила Дзабули и поправила головешки в очаге.
Арзакан опять приоткрыл дверь. Уже смеркалось. По балкону носились собаки. Гостя, как видно, ввели в комнату. Хатуна хлопотала по хозяйству, за ней ходил Джаму с лучиной в руке.
И снова заныла нога у Арзакана, ослабели колени.
Он попросил Дзабули подкинуть в огонь дров (сырость по вечерам сильно давала себя чувствовать в его чулане) и лег на спину.
Дзабули, в ожидании Тараша, подметала комнату.
Арзакан лежал, уставившись в закопченный потолок.
«Хоть бы скорее настала ночь!» — думал он. Знал, что мать сможет привести гостя лишь после того, как уснет отец.
Мысли тянулись в Тбилиси, к Тамар.
Как ясно он представляет ее себе!
Конечно, Тамар осталась прежней Тамар, той самой, которую он любил.
Что из того, что она ни разу не навестила его больного? Разве разрешил бы ей это сделать старый деспот Тариэл?
И все слухи, распускаемые Шардином Алшибая, — пустые сплетни. Что они с Тарашем вместе поехали в Тбилиси, — это, конечно, случайность.
Дзабули говорит, будто Тараш продал свою тбилисскую квартиру и собирается поселиться в Окуми.
Тараш — известный сумасброд, от него всего можно ждать. Он — человек своенравный. Ему наскучили большие города, вот и потянуло в деревню; может, и в самом деле поселится в Окуми? То-то он еще летом говорил: «Куплю лошадь, пару волов и буду жить, как другие, буду работать, охотиться».
Возможно ли это? Не то что возможно, а так и есть на самом деле. Ведь Тараш влюблен в Каролину.
Так думал Арзакан, вспоминая, как он собирался из-за Тамар убить молочного брата. Сейчас это представлялось ему нелепым.
Целовал? Ну и что ж? Кто упустит случай поцеловать красивую девушку? Арзакан тоже не отказался бы.
Даже Каролину, если бы выдалась такая минутка…
Арзакан лежит на спине. Дзабули хлопочет, греет глиняные сковородки, чтобы хачапури подать гостю горячими. Еще немного потерпеть, и Тараш непременно придет.
Взбудораженные мысли Арзакана возвращаются все к тому же.
Через неделю он окончательно выздоровеет. А там — Тбилиси, институт, встреча с Тамар. В городе все это легче. Ни злобный поп, ни провинциальные сплетники не помешают им.
— Осталось ли хоть немного вина? — прервала его мечты Дзабули.
— Да, вчера я его не допил. Хватит для гостя.
Образ Дзабули вдруг встал между Арзаканом и Тамар.
Как быть Арзакану с этой доброй, преданной Дзабули? Бедняжка! Из-за него она оставила службу, обрекла своих сирот на полуголодное существование в Окуми и дни и ночи проводит у его постели.
Как жестоки мужчины!.. Но ничего, он устроит ее здесь на службу. Он сполна отплатит за все ее заботы. Чего же ей еще? Ведь между ними ничего не было.
Этими мыслями был занят Арзакан, когда послышался лай собак. Он насторожился. Собаки не стали бы лаять так отчаянно, если бы кто-нибудь чужой не вошел во двор.
Вдруг лай сменился бессильным визгом. Одна завыла жалобно. Видно, кто-то угодил в нее палкой или камнем. «Это, конечно, старая дворняжка», — подумал Арзакан.
Собака продолжала выть.
Арзакан приподнял голову.
— Посмотри, что там происходит? — сказал он. Дзабули выглянула в дверь.
Держа в руках зажженную лучину, через двор бежал Келеш.
— Что случилось? — спросила Дзабули вполголоса.
— Ничего, малануры идут.
Аразакан вспылил.
— Это все затеи Арлана и Апакидзе. Кому нужна эта комедия? Шарят эти малануры по дворам, попрошайничают, только беспокоят народ.
Едва успел Арзакан произнести эти слова, как в дверь осторожно постучали.
«Стук тихий. Может быть, это мать с Тарашем», — подумал он.
Дзабули возилась с тестом. Пока она мыла руки, стук повторился. Явственно послышался шепот двух мужчин.
— Пришли-таки проклятые малануры! Дзабули, милая, открой, — сказал Арзакан и отвернулся к стене, чтобы не разговаривать с ними.
Дзабули вытерла фартуком руки, отодвинула засов.
