Иван Курчавов - Шипка
— Доверяю, — опять солгал Ошурков.
— А чтобы паши «старые» не могли оговорить нас, сказать о нас не то, что нужно, оклеветать нас и подорвать к нам доверие со стороны русских, которым мы тай дорожим, «Молодая Болгария» распустила свой центральный комитет. Все свои надежды и чаяния наша организация возложила на Россию.
— Знаю, — невнятно пробормотал Ошурков.
— Теперь представьте наше несуразное положение, — продолжал учитель. — Молодые рисковали жизнью, чтобы принести свободу своему народу. Меня самого дважды приговаривали к смертной казни, и один раз меня даже расстреливали, но мне удалось бежать. Вот эти отметины мне сделали турки! — Учитель тронул себя за подбородок, провел ладонью по глубокому шраму над ухом. — А меня не берут ни в чету, ни в милицию. Почему?
Ошуркову ничего не оставалось делать, как что-то пообещать.
— Я постараюсь разобраться с вашим вопросом, — глухо проронил он.
— Но я пришел к вам не только ради себя! — воскликнул учитель. — Среди молодых есть немало обиженных. Мои советы могут показаться вам и дерзкими, и субъективными, и все же я наберусь смелости сказать вам о всем наболевшем за эти месяцы. Не полагайтесь на оценки, которые вам будут давать наши чорбаджии и прочие состоятельные люди. У них на первом плане эгоистический расчет: как бы не прогадать. Было выгодно дружить с турками — они дружили с ними, стало выгодно иметь дело с русскими — они стали вашими друзьями. Но они сами себе на уме, как говорят о таких в России и в Болгарии. Они повышают цены, чтобы ограбить русского солдата, и у них хватает наглости брать деньги с русского командования за то, что приносят в дар вашей армии болгары и болгарки. Они даже трофейное турецкое продовольствие сбывают вам втридорога — вот они какие! Они готовы все продать и все купить. Если им дорого дадут за совесть — они и ее уступят за прибыльную цену. Нас весьма оскорбляет, когда русское гражданское управление оценивает всех болгар по тому, что скажут эти недостойные люди. Великодушно извините, если я не так изъяснился!
Ошурков с трудом дослушал учительскую тираду, в которой опять уловил смутьянский дух. Спорить с ним не было смысла: он все равно останется при своем мнении. Ошурков протянул ему руку, с трудом улыбнулся и сказал совсем не то, что думал:
— Благодарю за добрые советы. Я очень рад, что молодые болгары преданы России и помогают ей нести свой трудный крест в это нелегкое для нее время.
II
Очередной посетитель не новичок в кабинете Степана Остаповича. Приятнейший человек! И в меру воспитан. Не сядет без разрешения, а если и предложишь, будет стоять, понимая различие между собой и высоким чиновником гражданского управления. Одет тоже не для карнавала: черный суконный сюртук, из-под которого выглядывает темный жилет, белая рубашка с мягким бантом, ладно уместившимся под накрахмаленным воротничком, волосы — темные, гладкие, уложены на пробор. Ему бы еще густую, окладистую бороду — получился бы добропорядочный русский купец, московский или нижегородский, и на. болгарина не походил бы! Особенно на того, что недавно покинул этот кабинет!
— Садитесь, прошу вас, — произносит ради приличия Степан Остапович и показывает на кресло.
— Благодарю, не извольте беспокоиться, ваше степенство! — с поклоном отвечает гость.
— С чем пожаловали? Или захотели навестить скучающего холостяка? — Ошурков широко улыбается.
— Навестить просто так не смею, — отвечает посетитель. — Дело есть, полезное дело, ваше степенство.
— Слушаю, — продолжает улыбаться Ошурков.
— Побывал я на Шипке, ваше степенство. Скучают ваши Солдатики по чайку и табачку. Присмотрел я там местечко для палатки. Коль будет воля ваша, мог бы й торговлю начать. Товар у меня есть.
— Разрешить-то оно можно. — Ошурков погружается в задумчивость. — Л что скажут потом наши маркитанты? У них договор на всякое снабжение: от махорки до сапог и сбруи.
— С ними я всегда столкуюсь! — Купец добродушно улыбается. — Ваши маркитанты хитры, да ведь габровские похитрее будут. Торговлю я открою для военных и вольных лиц. Хватит нам места, ваше степенство, как-нибудь поладим.
— А с кем торговать-то будете? — спрашивает Ошурков. — Солдат он на то и солдат, чтобы не иметь ломаного гроша.
— Какие-то гроши есть и у солдата, а у меня будет сходная цена: и его не обижу, и сам внакладе не останусь. На Шипке и Святом Николае много и офицеров, для них у меня тоже кое-что найдется.
— Открывай лавку, купец, так и быть, — переходит на «ты» Степан Остапович, — Открывай, да не обирай: по своей Костроме знаю, как любит ваш брат деньги!
— А кто их не любит, ваше степенство? — ухмыляется купец. — Без денег скучна ведь жизнь, очень скучна!
Степан Остапович становится строгим.
— Учитель-болгарин у меня был, — говорит он. — Упрекал вашего брата купца, что вы Россию разоряете и деньгу лопатой гребете. Чорбаджии. говорит, турецкое продовольствие забирают и русским втридорога продают. Болгары и болгарки, мол, дар от чистого сердца и без денег приносят, а они и это сбывают вам по дорогой цене. Так ли это?
— Врет он, ваше степенство, ни одному его слову не верьте: он не добру учит, а умы человеческие смущает!
— Я так и понял. Не понравился он мне. Но и вы не защищайте свое сословие, не без греха оно! Вон в Лесковаце чорбаджии пятнадцать тысяч мер турецкого зерна захватили, а потом нам и продали. По пять франков за меру! Тут уж и возразить нечем: Россия за них кровь проливает, а они ее действительно грабить начинают!
— Может, в Лесковаце и было такое, — сказал купец, — но в Габрове не будет, ваше степенство, поручиться могу!
— Поручиться можно только за себя, — медленно проговорил Ошурков. — Я за родного брата не поручусь: чужой ум потемки!
— Согласен с вами, ваше степенство, но габровцев осмелюсь взять под защиту: даже самый плохой человек в пашем городе не посмеет обидеть русского. Сделай он такое — его из города выгонят!
— Прочел я в одной иностранной газете, как один богатый болгарин из южной Болгарии пожертвовал султану несколько тысяч золотых полуимпериалов да еще пожелал разбить русских. Он что, с ума сошел? — спросил Ошурков.
Купец презрительно сморщился.
— Да какой же он болгарин, если одалживает султану деньги для победы над русскими! — вознегодовал торговец. — Такой болгарин и по-болгарски говорить не будет — он давно смотрит на болгар сверху вниз, в грош их не ставит!
Степан Остапович погладил блестевшую лысину, прищурился.
— А за что вас, Чорбаджиев, не любит учитель? Ох, как не любит! — Ошурков сочувственно покачал головой.
— А кого он любит, ваше степенство? — не удивился вопросу купец. — В одном кармане — вошь на аркане, в другом — блоха на цепи. Так, кажется, шутят русские? Вот и зол на всех! Думаете, он вас любит? Нет, ваше степенство, не питает он и к вам добрых чувств!
— А почему же ему не любить нас? — удивился Ошурков. — Россия вон жизни свои не щадит за Болгарию!
— Против России и он ничего не имеет. А если человек богаче и не чета ему, нищему и голому, для такого он уже враг, ваше степенство.
— Смутьян! — Ошурков осуждающе махнул рукой, — Жаловался, что никуда его не взяли: ни в чету, ни в милицию.
— Без таких спокойней, ваше степенство! — подхватил купец.
Вдали глухо ворчали пушки. Иногда гул становился зловеще сплошным и напоминал канонаду. Купец кивнул.
— Никак снова лезут? — спросил он. — Как и в августе? Может, обождать мне пока с палаткой?
— Открывайте, — небрежно махнул рукой Ошурков, — Наши сидят там не для украшения ваших гор. Открывайте свою палатку и торгуйте — русским на пользу и себе не во вред!
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
I
Туман на вершине Святого Николая бывает как сметана. Повисая в воздухе, он обволакивает все, что находится вдали и вблизи. За пять шагов еще что-то можно разобрать, а за десять уже трудно. Панас Половинка шутит, что в такой туман он не видит собственных ног. А какой он въедливый! Как ни одевайся, ни застегивайся на все пуговицы и крючки — обязательно найдет лазейку, чтобы пробрать до костей. Холодно до барабанной дроби зубов. И это тогда, когда еще щедро должно бы согревать солнце — ведь начало сентября. Что же будет потом, когда придет пора зимних холодов?
Ничего не замечает перед собой Иван Шелонин. И ничего не слышит. Разве что приглушенный шепот Панаса, едва уловимое шарканье сапог ползущих впереди пластунов да посапывай ье веселой и шустрой Сулейманки — черной небольшой собачки, прибежавшей от турок неделю назад. Назвали ее в честь паши, что стоит напротив шипкинских позиций. Собачонка быстро отозвалась на эту кличку. Она оказалась до того забавной, что солдаты уже подумывали, не дать ли ей новое имя: больно хороша для Сулейманки! Испробовали разные клички — даже не пошевелила своими длинными ушами, не покрутила пушистым хвостом, не моргнула большими выразительными глазами. Потешная собачка, веселит солдат так, что те покатываются со смеху: ходит на задних лапках, как Су-лёйман-паша перед султаном, служит, даже в грудь себя колотит лапами, когда нужно выпросить кусок сахара.
