Виталий Закруткин - Сотворение мира
«Не выдержали, драпают, гады, — непроизвольно выругался Роман. — Оставляют мой батальон в одиночестве, обнажают мне фланг».
И схватился за телефонную трубку:
— Ты жив, Шматков? Поворачивай все огневые средства к мосту! Бей фашистов в спину!
Сквозь гул боя до Романа едва донесся голос старшины:
— Танки переходят в атаку на меня. Под их прикрытием фрицы волокут к реке резиновые лодки и понтон.
— Как сосед?
— Соседа почти не осталось, товарищ комбат! Был, да весь вышел. Только мои пулеметы не допускают немцев к берегу, но едва ли мы сможем долго сдерживать их напор.
— Надо сдержать! — закричал Роман. — Слышишь, Шматков? Надо держаться…
Развалины моста не давали Роману возможности видеть все, что происходит правее них. Он хотел уже бежать в первую роту, но опять налетели вражеские самолеты. Девятка «юнкерсов» вынырнула из-за облаков и стала пикировать на позиции батальона. Забросала окопы бомбами, отрезками рельсов, продырявленными железными бочками, которые, падая вниз, издавали чудовищный визг. То тут, то там поднимались и тяжко оседали черные смерчи развороченной земли.
Осатанев, забыв об опасности, Роман кинулся в хаос огня, грома, в сумасшедшую круговерть смерти, туда, где еще недавно были окопы третьей роты, а теперь бесновались кромсающие землю взрывы. «Что там может сделать сейчас этот желторотый цыпленок Генка Быстров? — терзался Роман. — Скорее… скорее в третью!..»
Первым, кого увидел он на позициях третьей роты, был мертвый Быстров. Выброшенный из окопа взрывной волной, молоденький лейтенант лежал на бруствере, устремив в небо недоуменный взгляд подернутых смертной мутью остекленелых глаз. От окопов и ходов сообщения почти ничего не осталось. И от роты тоже. В глубокой, еще не остывшей, чадной воронке Роман увидел лишь полтора десятка оглушенных бойцов.
А за мостом немецкие солдаты уже вышли к реке и открыли беспорядочный огонь на лесной опушке на противоположном берегу.
Не проронив ни слова, стоял на краю воронки командир разбитого батальона капитан Ставров, дрожа от злости и отвратительного сознания своего бессилия.
— Товарищ комбат! — услышал он за спиной голос связного. — Вас требует майор Плахтин.
Круто повернувшись, Роман поспешил к телефону. На бегу он успел увидеть, что остатки первой роты покинули свои тоже развороченные танками окопы и, прикрываясь прибрежным камышом, редкой цепочкой отступают к хутору. Со старшиной Шматковым он столкнулся у входа в подвал.
— П-почему отошел без приказа? — прохрипел Роман.
— Майор Плахтин приказал, — сумрачно ответил Шматков и устало опустился на землю.
Схватив телефонную трубку, Роман сквозь треск автоматных очередей услышал голос командира полка:
— Капитан Ставров? Немедленно отводите батальон к моему командному пункту.
— Батальона больше нет, — невольно вырвалось у Романа.
Только теперь, словно очнувшись после кошмарного сна, он глянул на часы: шестнадцать тридцать. Собрав на окраине хутора всех живых — шестьдесят девять угрюмых, перепачканных землей и кровью людей, одиннадцать из которых были ранены, — капитан Ставров приказал хоронить убитых. После этого, уже в сумерках, батальон без всяких помех переправился на восточный берег реки и скрылся в лесу.
Ночью, отыскав блиндаж командира полка, Роман Ставров спустился по земляным ступенькам вниз, остановился у входа, осмотрелся. За дощатым столом, близко друг к другу, освещенные тусклой коптилкой, сидели генерал и майор Плахтин. В темном углу блиндажа возились два связиста — снимали телефонные аппараты.
Роман сделал шаг вперед, медленно поднял руку к каске.
— Разрешите доложить, товарищ генерал, — не узнавая своего голоса, сказал он. — Первый батальон не выполнил ваш приказ. Противник прорвался на стыке и форсировал реку правее…
— Вы приказ выполнили, — не поднимая головы, прервал его генерал. — Не выполнила приказа и, к сожалению, не могла выполнить его вся армия…
2Хотя советские войска все дальше отступали на восток, тщательно разработанный гитлеровскими генералами план «Барбаросса» трещал по всем швам. Он стал нарушаться чуть ли не с первого часа нападения на Советский Союз. Значительно упорнее и дольше, чем предполагалось, сопротивлялись пограничные заставы на реке Западный Буг. В казематах Брестской крепости продолжали держаться ее защитники; их никак не удавалось ни выбить оттуда, ни выжечь огнеметами. Рассеченные танковыми ударами Клейста, Гудериана, Гота и Гепнера, вмятые как будто в самую землю тысячами авиабомб, советские корпуса и дивизий проявили удивительную живучесть. Они не складывали оружия даже при полном окружении, дрались ожесточенно и наносили противнику неслыханные потери.
На исходе третьего месяца войны начальник генерального штаба сухопутных войск Германии генерал-полковник Франц Гальдер с бухгалтерской точностью подсчитал: «ранено 12 604 офицера и 385 326 унтер-офицеров и рядовых; убито — 4864 офицера и 108 487 унтер-офицеров и рядовых; пропало без вести — 416 офицеров и 23 273 унтер-офицера и рядовых. Всего потеряно 17 884 офицеров и 517 086 унтер-офицеров и рядовых. Общие потери всей армии на Восточном фронте (не считая больных) составили 534 970 человек, или примерно 15 % общей численности всех сухопутных войск на Восточном фронте».
Андрей Ставров неожиданно получил тревожную телеграмму от жены: «Выезжай немедленно».
Елена редко писала ему. Притом ограничивалась обычно открытками, в которых лаконично сообщала, что она и Димка здоровы. И вдруг такая телеграмма!
Андрей сразу же побежал к директору совхоза Ермолаеву. Волнуясь, попросил отпустить его на три дня в город.
Ермолаев бесцельно переложил с места на место папки с бумагами, сдул со стола табачный пепел, задумчиво почесал затылок и только потом, будто закончив необходимую подготовку к разговору, спросил Андрея:
— Какое сегодня число?
— Девятое сентября, — сказал Андрей.
— Ну что ж, дорогой товарищ садовод, время у тебя еще есть. — Ермолаев многозначительно посмотрел на Андрея. — Пока еще есть. Так что можешь ехать и… вообще…
— Что вообще? — не понял Андрей.
— Я говорю: можешь вообще ехать и попрощаться с женой, потом вернешься в Дятловскую и попрощаешься со своим любимым садом.
Андрей вспыхнул:
— Брось ты, Иван Захарович, дурацкое слово «вообще» и никому не нужные загадки. В чем дело? Что случилось?
Открыв ящик, Ермолаев вынул из него розоватую бумагу, бросил ее на стол.
— Возьми, читай, садовод. Это повестка из райвоенкомата. Тебе приказано быть там тринадцатого сентября, причем с кружкой, с ложкой и… вообще… Такую же в точности повестку получил и секретарь парткома…
Андрей молча прочитал повестку, сунул ее в карман, постоял, опустив голову. Конечно, он давно ждал вызова. Два его младших брата, Роман и Федор, на фронте с первого дня войны. Мобилизован был и Гоша — муж сестры. За два последних месяца отсюда, из станицы Дятловской, отправились на фронт человек сто, если не больше. Андрей уже не раз думал о том, что ему тоже пора подать в военкомат заявление с просьбой направить в действующую армию, но сдерживала любовь к саду, который с уходом агронома на войну мог погибнуть: другим сейчас не до сада.
Простившись с Ермолаевым, Андрей заскочил на полчаса в свою дятловскую квартиру. Ни Федосьи Филипповны, ни Наташи дома не застал. Оставил им записку о своем отъезде, пообещал вернуться через три-четыре дня и уехал на пароходе в город.
Вид города поразил его. По сводкам Совинформбюро Андрей знал, что линия фронта проходит далеко отсюда — до нее не меньше трехсот километров. Но на залитых неярким сентябрьским солнцем городских бульварах, в зеленых скверах и даже во дворах сотни горожан уже рыли изломанные под острым углом щели. Трава на газонах и цветочные клумбы были безжалостно затоптаны, засыпаны глиной, исполосованы следами тележных и автомобильных колес. На углах домов чернели жирно выведенные краской стрелы с надписями «Бомбоубежище». По улицам двигались десятки грузовых и легковых автомобилей, в которых на сундуках, на чемоданах, придерживая мешки, корзины и разную рухлядь, сидели плачущие женщины с детьми.
«Неужели наши и дальше будут отступать? — волнуясь, подумал Андрей. — Неужели ни у кого нет уверенности в том, что немцев в конце концов остановят? Должны остановить!..»
На дверях квартиры, в которой жили Елена с сыном, он увидел пришпиленную к филенке записку: «Мы у мамы». Не задерживаясь, помчался к ним — в другой конец города.
У старых Солодовых царил несвойственный их дому беспорядок: всюду валялись книги, какие-то свертки, узлы, газеты. Со всех окон были сняты занавеси, а со стен коврики. На столах и стульях стояли чемоданы с откинутыми крышками, лежали перевязанные ремнями мешочки. По комнатам бродили заплаканные Елена и Марфа Васильевна. На кухонном табурете сидел растерянный Платон Иванович. Только восьмилетний Димка как ни в чем не бывало носился из угла в угол, мешая взрослым.
