Минная гавань - Юрий Александрович Баранов
Заваров прильнул к окулярам перископа. Вцепившись в рукоятки, он поворачивал тумбу с таким азартом, словно боролся на помосте со своим противником, собираясь уложить его на обе лопатки. Аркадий видел узкую полоску моря, дрожащий шлейф лунного отражения на воде и край неба, подсвеченного крупными звездами. Он знал, что где-то в этой теплой, летней ночи на много миль впереди подлодки полным ходом идет плавбаза. Ее сопровождают противолодочные корабли. Как только на горизонте появятся темные силуэты или же акустик доложит, что слышен шум винтов, он, Аркадий Заваров, не должен упустить выгодной позиции, чтобы атаковать цель практической торпедой.
Звякнул телефон. Аркадий вынул трубку из зажимов и по-мезгински, нараспев, сказал:
— Слу-ушаю вас.
Механик Горин, не сдерживая зевоты, доложил, что плотность аккумуляторных батарей в норме.
— Боцман, — скомандовал Заваров с такой командирской небрежностью, какая, по его мнению, должна сопутствовать подводным асам, — погружаемся. Глубина — тридцать. Курс прежний.
— Есть, тридцать, — буркнул боцман, пожилой мичман-сверхсрочник. И стрелка глубиномера медленно поползла по шкале к назначенному делению.
Дизеля, простуженно кашлянув, смолкли. Неслышно заработали на винт электромоторы. И вновь лодку сковала подводная тишина. Она из глубины просочилась внутрь прочного корпуса и всепобеждающе разлилась по каютам, закуткам, выгородкам. Теперь каждый звук казался уже непозволительно громким, инородным явлением. В каком бы отсеке ни находился Аркадий, он умел по звукам определять, что происходит в лодке. Клапана вентиляции хлопали, как выдвигаемые ящики стола; носовые горизонтальные рули, отваливаясь, издавали звук, схожий с шипением в воде раскаленного железа, а трюмная помпа выла на высокой ноте, будто сирена воздушной тревоги. Но были еще и другие, таинственные, шорохи, проникавшие из-за борта. Когда Аркадий прислушивался, то временами отчетливо улавливал слабый свист, будто маленький мальчик играл на дудочке. Кирдин, у которого не было никаких неясностей, как-то в кают-компании объяснил это явление «определенным состоянием» морской воды и уверял, что в Атлантике есть место, где «колокольчики позванивают»… Аркадий, напротив, не хотел тут искать логического объяснения. Для него это был зовущий, доверительный голос глубин. Воображением своим Аркадий раздвигал сталь прочного корпуса и видел несказанную красоту Нептунова царства, в котором шла подлодка.
…Вот заросли нежных водорослей, а там проступают причудливые замки коралловых гротов, затевают хоровод необыкновенные рыбы, где-то притаились в камнях морские чудища… Неясность этих подводных звуков помогала ему слагать новые стихи:
Море дышит мехами старыми — Звук органа летит, звенит. Вот рокочет оно гитарами, Вот грохочет оно литаврами, Бубенцами легко звенит. Так в симфонию звуки вяжутся. Неужели они тебе, И усталому, не покажутся Гимном силе, труду, борьбе?..До полигона осталось еще три часа ходу. Сдав вахту старпому, Заваров собрался отдохнуть. Прежде чем направиться в свой «шкаф», как называли тесные выгородки офицерских кают, решил обойти лодку. Открыв лаз, боком прошмыгнул в первый отсек. И сразу же окунулся в прохладный полумрак, из которого доносилось разноголосое посапывание и похрапывание. Под ногой звякнул стальной паёл. В дальнем конце отсека, где у торпедных аппаратов скупо светили два плафона, качнулась длинная тень вахтенного. Стараясь не задеть локтем спящих, Аркадий по узкому проходу между койками стал пробираться вперед. На вахте стоял Кошкарев. Аркадий скептически оглядел своего подчиненного. Вид у него был какой-то не флотский, безалаберный: широкие и худые плечи выставлены вперед, роба не по росту — коротковатая. На смуглом, со впалыми щеками, узким подбородком и надутыми губами лице будто отпечаталась вселенская скорбь.
«Все у него через пень-колоду: один ботинок вычистит — другой забудет, скажут открыть крышку на левом аппарате — откроет на правом», — неприязненно думал Аркадий. Кошкарев всегда нагонял на него тоску своим унылым видом. На этот раз, когда Аркадий, осмотрев торпедные аппараты, собирался пойти к выходу, на скучном лице Кошкарева появилось какое-то умоляющее движение, словно он боялся среди спящих людей остаться наедине со своими думами. Аркадий выжидающе глянул на него. Матрос вяло улыбнулся, что могло означать: «Да я просто так… тоска». И опять сник, отдаляясь в мыслях от лейтенанта, непонятно зачем все еще остававшегося в отсеке, и от ребят, которые в своих коротких снах блуждали неведомо где.
— Как вы находите, Кошкарев, — сказал Аркадий лишь затем, чтобы не молчать, — контакты на стрельбовом щитке больше не залипают?
— Нет.
— Так… Ну что ж! Добро. Следите за процентным содержанием водорода. Я пойду, пожалуй.
В тусклых глазах Кошкарева вновь появился какой-то нервический, испуганный проблеск. И он сказал:
— Простите, если можете, товарищ лейтенант…
Аркадий устало махнул рукой: «Насолил ты мне, братец. Только не ночью же об этом говорить…»
— Я знаю, — хмуро продолжал Кошкарев, — вам за меня строгача дали.
— Это уж как водится, — криво ухмыльнулся Аркадий.
— Нехорошо получилось… В торпедной мастерской тот раз я и сам не понимал, что делаю. Телеграмму из дому получил… Вспомнил опять и вроде как отключился… Сын у меня умер, — сказал вдруг Кошкарев.
— Как умер?! — болезненно сморщившись, переспросил Заваров.
Кошкарев пожал плечами: «Не понимаете, как умирают?..»
— Вон что… И давно случилось?
— Порядком. А узнал, когда с моря прошлый раз пришли.
— И вы молчали?
— А что говорить… Все равно ведь на похороны опоздал. Вы же знаете, в автономке сколько пробыли…
Аркадию стало мучительно неловко, будто он сам в чем-то провинился перед матросом. Заваров никак не мог сообразить, что в таких случаях полагается делать: просто посочувствовать или же предложить свою помощь? Но Кошкарев напомнил:
— Жене моей тяжело приходится куда больше, чем мне. Раньше я ей хоть звонил с городской почты. А теперь вот старпом дал месяц без берега. Не знаю, как уж она там…
Аркадий тронул Кошкарева за локоть, как бы говоря: «Все понимаю. Крепись, моряк».
Осторожно, чтобы не разбудить Гришу, Аркадий отодвинул дверь «шкафа», не раздеваясь, втиснулся на верхний
