Павел Гельбак - ...И вся жизнь

Так Яков Владимирович сдержал свое слово. Помнишь, после аварии, что произошла в Пуховичах, он пообещал, что научится управлять самолетом.

— Ага, помню.

— Первым его начал учить летать друг по несчастью — командир эскадрильи, потом он учился у других летчиков. А главное — сам не жалел времени для учебы. Жена, а он уже был женат…

— На Басе женился? — спросил Герман.

— На ней. Так вот, жена зовет его в кино или в гости, а на столе лежат книги. Ему очень хочется посмотреть интересный фильм и посидеть с друзьями. Но он знал разницу между «хочу» и «надо». Всегда говорил: «Раз надо, так надо!» Бася Соломоновна одна шла в кино, а Яков Владимирович садился за книги. Серьезные книги со множеством формул и схем, теорем и законов. Глубокая ночь наступит. Во всем военном городке одно окно светится. Часовые, дневальные знают, в чьем окне горит свет — комиссар «грызет гранит науки». В пору рабочих факультетов, массового похода пролетариата за знаниями часто употребляли этот образ: «грызть гранит науки». Его усердие было замечено.

В архиве Военно-воздушных сил СССР хранится личное дело Якова Владимировича. В нем есть приказ командующего, в котором отмечается, что летчики эскадрильи научились метко сбрасывать бомбы в цель. И что в этом деле большая заслуга комиссара эскадрильи Смушкевича. Вскоре его выдвинули начальником политотдела, военным комиссаром авиационной бригады.

— Гера, ты знаешь, что такое маневры? — прерывая рассказ, спросил у внука Ткаченко.

— Маневры? — переспросил мальчик. — Это игра в войну.

— Боевые учения, — уточнил Павел Петрович, — учения, приближенные к фронтовой обстановке. Бригаду, в которой служил Смушкевич, подняли по тревоге. Поступил приказ: «Нанести бомбовый удар по коммуникации „противника“». Сам понимаешь, что во время учения «противник» условный, но задание боевое и бомбы должны ложиться точно в цель. А тут еще в район учения прибыл сам Народный Комиссар Обороны Советского Союза, любимец армии, легендарный герой гражданской войны Климент Ефремович Ворошилов. Командир нервничает, боится, чтобы не осрамились летчики. Нелегко с воздуха в цель бомбы бросать. Тренировались мало. Комиссар попросил командира:

— Разреши, я полечу на задание.

— Твое дело, только ответственность велика.

— А когда же, командир, коммунисты ответственности боялись?

И вот машины в воздухе. Под крылом подвешены бомбы. Видна и цель. Спокойнее, Яша, спокойнее! Рука уверенно нажимает на рычаг. Снова высота. Заход на новую цель. На земле белые барашки взрывов.

Теперь можно идти и на посадку. Все бомбы точно поразили цель. К Смушкевичу подошел Ворошилов, протянул руку:

— Где учился летать, комиссар?

— У жизни, товарищ Народный Комиссар Обороны.

— Университет неплохой, — согласился Климент Ефремович, — но знания дает неполные.

— Я подавал рапорт, товарищ Нарком, мечтаю попасть в училище.

— Представится возможность — пойдешь в училище, в академию.

После учений командование отметило в приказе: «Первое место в бригаде по стрельбе и бомбометанию занял начальник политотдела бригады Я. В. Смушкевич».

Вскоре Яков Владимирович был назначен командиром авиационной бригады. А вот просьбу о посылке на учебу все никак не могли удовлетворить.

Увлекшись рассказом, Павел Петрович не заметил, когда Герман заснул.

Мы — коммунисты

— Это мой мяч, — Герман решительно вырвал из рук маленького Йонукаса футбольный мяч и отправился домой.

— Жадина-говядина, — сдерживая слезы, выкрикнул Йонас.

— Гера, дай ему мячик, пусть поиграет, мы потом занесем его вам, — попросила мать мальчика.

— Нет, — возразил Герман, — это мой мяч.

Ткаченко, случайно оказавшийся свидетелем этой сцены, сказал:

— Отдай сейчас же мяч, мне стыдно за тебя.

— Не дам, — упрямо повторил внук.

— Тогда мы поссоримся.

— Мяч мой. Не ты его мне покупал, а папа.

Павел Петрович взял мяч и отдал мальчику.

— Играй. Когда надоест, занесешь.

Внук до вечера сидел, уткнувшись в книгу. Не проронил ни слова даже тогда, когда мать Йонаса принесла злополучный мяч.

— Может быть, продолжим повесть о Смушкевиче? — разбирая постель, спросил дед.

— Как хочешь, — показывая, что еще сердится, безразличным тоном ответил Герман.

— Но рассказывать тебе сегодня буду не я, а человек, который был очень близок Якову Владимировичу — его жена. Та самая девушка из Пуховичей, о которой мы говорили раньше. Сейчас ее уже нет в живых. Но после войны я с ней не раз встречался, и мы часто говорили о Смушкевиче. Верность мужу, гордость за него она сохранила до конца дней своих. Будь добр, слушай ее внимательно, постарайся сделать вывод из того, что она сейчас нам расскажет.

— С мужем мы жили дружно, как принято говорить — душа в душу, — начинает рассказ Бася Соломоновна Смушкевич. — Редко когда у нас возникали споры или недоразумения. Хотя не скрою, что иногда случалось, что я сердилась на Якова, не всегда оправдывала его поступки. Признаюсь, что теперь я горжусь некоторыми поступками мужа, которые когда-то вызывали у меня раздражение.

Жены офицеров меня поймут лучше других. Те, кому пришлось вместе с мужьями жить в дальних гарнизонах, знают, как это тяжело. Хорошо когда вдвоем, а если дети? Мы с Яковом Владимировичем прожили вместе несколько лет. Появились две дочери. С жильем в ту пору в стране было очень трудно. Это не то, что сейчас, когда каждый день новоселья.

Семьи офицеров жили в одной, самое большое в двух комнатах, чаще всего с общей кухней. Нам, женщинам, было очень трудно — надумаешь обед готовить, а соседка печь заняла. Хочешь зажечь примус, а на твоей табуретке другая свою керосинку поставила. Ты принесла грязную посуду вымыть, а соседка стирку устроила. Ну а с детьми совсем беда — то они шалят, то ссорятся, то драку затеют.

Жили мы тогда недалеко от Смоленска. Смушкевич пост занимал немалый — комиссар бригады. Знаки различия на петлицах у него становились все внушительнее, а вот что касалось бытовых условий, то они ничуть не улучшались.

И вдруг в военном городке началось строительство жилого дома для офицеров. Комиссар взял стройку под свой личный контроль. Я-то знала, сколько это строительство стоило ему сил и крови. То нет кирпича, то цемента, то стекла, то еще чего-то. Он вечно бегает в горком партии, в горисполком — выпрашивает, требует. А сколько устраивал субботников! Всегда выходил на работу первый, уходил последний. От меня того же требовал — жена комиссара пример должна другим женам показывать. А куда я маленьких дочерей дену? Ничего, приходилось устраиваться.

Быстро ли — долго ли, но дом построили. Комиссар и командир распределили квартиры по справедливости. В таких делах, конечно, никогда все довольны не бывают. Но в общем-то люди радуются.

Что же касается меня, то я прямо скажу — была на седьмом небе от счастья. Шутка сказать, первый раз мы получим отдельную, да еще трехкомнатную квартиру. Чувствую, и Яков рад. Еще дом заселять не начали, а мы уже договорились, какая комната для детей, какая — наша спальня. Решили, что для столовой отдельной комнаты не надо — обедать будем на кухне, а вот кабинет для Якова Владимировича обязательно нужен. Часто допоздна он остается в штабе, чтобы подготовиться к лекциям, позаниматься. Теперь это можно будет делать дома. Ну, а если гости придут — примем их в кабинете.

Настало время дом заселять. Привезли мебель, начали расставлять. В это время пришел посыльный из штаба, командир просит комиссара срочно прийти. Яков ушел, а я с малыми дочерьми продолжаю хозяйничать. Наконец возвращается муж, какой-то такой, на себя не похожий. Неуверенный, робкий.

— Знаешь что, Басенька, — говорит вкрадчивым, заискивающим тоном, — шел я и думал: к чему нам три комнаты? Дров сколько надо, чтобы их натопить. А убирать такую большую квартиру! Где ты время возьмешь? И дети у нас малые, а тебе и за ними смотреть, и квартиру убирать, и топить. Поедем мы в лагеря, что ты будешь делать одна в трех комнатах. Не с кем даже словом перекинуться. Нет, ни к чему нам три комнаты.

— Ой, горе мое, — всплеснула я руками. — Не морочь мне голову, говори быстрее, что случилось.

— Почему случилось? Ничего не случилось. Временно я уступил одну комнату инженеру. Понимаешь, только сейчас он к нам прибыл. Очень симпатичный человек. С ним приехали жена и маленький ребенок. Такой чудный младенец. Не жить же им в штабе?

— Разве только ты получил отдельную квартиру? Получили и другие. Я сейчас пойду к командиру и ему скажу, что если он такой добрый, то пусть отдает свою комнату.

— И это говорит жена комиссара! Не узнаю тебя. А комбриг как раз вроде тебя, отговаривал меня, не советовал уступать комнату инженеру. Предлагал решить вопрос за счет тех, кто меньше чином. Хорошо это? Я его отчитал. Инженеру я сам предложил комнату в нашей квартире. Мы — коммунисты и иначе поступать не имеем права. Правильно я говорю?