Виталий Закруткин - Сотворение мира
После этого разговора Андрей трое суток возился в избе-читальне: склеивал большие листы бумаги, разводил краски в стеклянных банках, писал объявления. Ему помогали Роман, Тая, Николай Турчак. Растянув на полу чуть слинявшую полосу кумача и ползая вдоль нее на четвереньках, Андрей написал огромными белыми буквами сочиненный Длугачем призыв: «Пролетарии всех деревень Огнищанского сельсовета, соединяйте свои мозолистые руки для восстановления разрушенного безответственной стихией общественного пруда!»
Захватив с собой шпагат, гвозди и молотки, Роман с Николаем укрепили этот длинный кумачовый плакат поперек единственной огнищанской улицы, а возле колодца, на столбе, прибили картон, на котором Андрей изобразил огромный, окаймленный зелеными вербами голубой пруд и на берегу пруда шеренгу парней и девчат с цветами. Полюбовавшись прибитой у колодца картиной, Длугач, не слезая с коня, приписал на ней карандашом: «Кто на работу не выйдет, тот в этой красоте и купаться не будет».
Сам Длугач мотался эти дни по деревням, заезжал в каждый двор, беседовал с мужиками, а кое-кому приказывал, повысив голос:
— В субботу, до восхода солнца, предлагаю прибыть к старой гребле с конями, с телегой и с лопатами.
В пятницу вечером он вызвал в сельсовет косоглазого Тихона Терпужного и сказал, рассыпая искры с прилипшей к губе цигарки:
— Вот чего. Завтра, как станет светать, бери гармошку, вставай на старую греблю и без передыху шпарь свою полечку. Ясно? А Ванька Горюнов нехай возьмет балалайку и подыгрывает тебе.
— Так он же вовсе играть не может, — попробовал возразить Тихон.
— Не беда! — перебил Длугач. — Нехай пальцами по струнам бьет, чтоб погромче было, вот и все…
В субботнее утро, на рассвете, вся Огнищанка была разбужена залихватскими звуками гармошки и однотонным треньканьем балалайки. Выполняя приказ Длугача, подвыпившие Иван и Тихон усердно наигрывали бесконечную «полечку с поднавесом». Сам Длугач, строгий, сосредоточенный, ездил верхом от двора к двору и кричал, сложив ладони рупором:
— Пора, граждане, пора!
На заре к старой, прорванной плотине со всех сторон потянулись люди. Они ехали в телегах, шли пешком, вели за собой запряженных в плуги коней, несли на плечах лопаты, пилы, топоры, грабли.
— Гляди ты, какое шествие! — Дед Силыч удивился. — Значит, недаром я цельную неделю по председательскому приказу конные грабарки мастерил…
Ставровы отправились к плотине всей семьей; молодые восседали в телеге, а Дмитрий Данилович и Настасья Мартыновна шли сзади.
Утро выдалось хотя и прохладное, но на редкость тихое. В узкой долине меж холмами — там темнело исполосованное трещинами ложе пересохшего пруда — еще стояла ровная рассветная голубизна, а покатые, мягко очерченные вершины холмов уже зарозовели, четко выделяясь на ясном небе. По обе стороны узкой, осевшей плотины, как бы разрубленной пополам зияющей горловиной прорыва, стояли люди, заливисто ржали кони, вертелись собаки.
Илья Длугач поднялся на плотину и у самой кромки поросшего бурьяном прорыва воткнул в землю заостренное древко, на котором ярко заалел кумачовый флаг. Длугач снял фуражку, откинул светло-русый кудрявый чуб и проговорил, поворачиваясь то влево, то вправо:
— От имени Советской власти открываю трудовую неделю по восстановлению загубленного стихией огнищанского пруда. Советская власть, граждане, непобедимая власть. И хотя за кордоном разные буржуазные выкормыши и прочая белогвардейская наволочь убивают наших геройских людей — таких, к примеру, как дорогой товарищ Войков, — Советская власть спокойно мечтает о завтрашнем дне и своими рабочими руками строит социализм. Вперед же, граждане, на бой с природой!
Полагая, очевидно, что на этом торжественное вступление можно закончить, Длугач надел фуражку и сказал обычным, деловым тоном:
— Строительством плотины будет руководствовать Иван Силович Колосков, а очисткой дна — Демид Сидорович Плахотин. Главное командование по моей должности председателя я возлагаю на себя. На этом вопрос исчерпан.
Вынув из кармана подворный список, Длугач довольно быстро разделил людей на две группы, все костинокутские подводы отправил на подвозку леса, а мертволожские — на подвозку песка. Работа началась.
На плотине застучали топоры, тонко завизжали пилы, заскрипели колеса самодельных тачек. Люди рассыпались по долине и, звонко перекликаясь, вначале посмеивались и не знали, за что взяться, а потом, все более подчиняясь общему ходу работы, принялись каждый за свое дело.
Антон Терпужный, Тимоха Шелюгин, Комлев, братья Кущины и четверо калинкинских мужиков были поставлены на пахоту. Братья Ставровы по указанию Демида Плахотина запрягли тройку своих коней в грабарку и вместе с другими стали подтягивать развороченную плугами землю к плотине. Там десятки людей, дружно размахивая лопатами, кидали землю наверх, на гребень плотины, по которому бегал с аршином в руках дед Силыч. Расположившись под вербами, женщины и девушки плели из лозы длинные плетни, а парни тащили эти плетни и укладывали, присыпая землей, на западный склон плотины.
Огнищане привыкли к тому, что в страдную пору молотьбы они помогали друг другу, ходили на отработки и с утра до ночи трудились вместе. Но это была работа в отдельных дворах, и, хотя все люди трудились одинаково, намолоченное зерно принадлежало только одному из них — хозяину двора, причем у богатого хозяина зерна было много, полные амбары, а у бедняка — жалкая кучка, которой никогда не хватало до нового урожая.
Теперь же тут, у высохшего пруда, собрались сотни людей — жители не только Огнищанки, но и четырех окрестных деревень, — и работали они не на кого-нибудь одного, а каждый на себя и на всех остальных. И должно быть, потому, что это было ново, необычно торжественно и радостно, потому, что невиданно быстро росла и росла земляная плотина, никому из людей не хотелось отставать от других, и все работали не покладая рук.
Подчиняясь этому радостному чувству единения, Андрей Ставров беспрерывно понукал водившего коней Федю, изо всей силы удерживал тяжелую грабарку, покрикивал на Романа. Только освободив грабарку от земли, он вытирал рукавом потный лоб и весело говорил брату:
— Вот это силища! А?
— Куда там! — так же весело откликался Роман. — Гору можно свернуть!
К полудню, когда Длугач скомандовал «Отбой», люди выпрягли наморенных коней, поставили их к телегам с сеном, а сами расселись на солнечной стороне плотины. Женщины загремели кастрюлями, чугунками, кружками. В нескольких местах вспыхнули зажженные парнями костры. Начался обед.
Неярко светило солнце, в долине стоял запах влажной земли, дыма, свежих вербовых щепок. Длугач, размахивая руками, ходил вдоль плотины, останавливался возле обедавших группами людей и говорил возбужденно:
— Видали, чего народ может сотворить? Это вам не шутки! А ежели бы так на общем поле работать, да еще машины пустить, то мы через два-три года хозяйство свое не узнали бы…
Работа в долине продолжалась всю неделю. Плотину насыпали высокую, длинную, протянули ее до самого подножия холмов, укрепили камнями, бревнами, хворостяными щитами, соорудили широкие деревянные ворота водоотлива. Дно будущего пруда распахали, сняв три пласта земли, а когда добрались до твердой глины, засыпали ее толстым слоем чистого песка и вокруг посадили молодые вербы.
— Ну вот, — любуясь преображенной долиной, сказал Длугач, — весною стают снега, нальется наш пруд водой на радость людям.
Андрей подошел к нему.
— Что ж, Илья Михайлович, теперь, я думаю, можно мне собираться? — спросил он.
— Да, — сказал Длугач, — теперь собирайся, избач. Я выдам тебе командировку и самую лучшую характеристику.
На следующий день Андрей сдал избу-читальню Николаю Турчаку и стал готовиться к отъезду. Он съездил с отцом и матерью в Ржанск, и там ему купили хромовые сапоги, суконные штаны галифе, барашковую шапку. Настасья Мартыновна уже приценилась было к хорошему бобриковому пальто, но Дмитрий Данилович наотрез отказался дать деньги.
— Пусть эту зиму походит в старом полушубке, — сердито сказал он, — нечего ему франтить! Если будет хорошо учиться, на будущий год купим пальто, а сейчас обойдется, не велик барин…
Услышав слова отца, Андрей насупился: ему хотелось приехать в город, тот самый город, в котором жила Еля, прилично одетым, чтобы никто из ребят не смел подшучивать над заплатанным, потертым полушубком. Правда, Еля все еще не ответила на письмо Андрея, но он решил обязательно сходить к Солодовым.
Из Ржанска Ставровы возвратились вечером. У ворот их встречали Тая и Каля. Тая держала в высоко поднятой руке конверт и торжествующе помахивала им, а Каля закричала издали:
— Письмо! Письмо!
