Город - Валерьян Петрович Подмогильный
Сам хозяин в нижней сорочке сидел у стола и работал над книгой, но гостя принял приветливо, усадил и начал расспрашивать, как он устроился на новом месте. И Степан не мог побороть стыда. Он ответил, что устроился хорошо, живёт в пустующей летом комнате, в которую осенью должен перебраться какой-то хозяйский родственник, что жаловаться ему не на что, а вскоре он получит стипендию и переберётся в дом КУБУЧа, когда станет настоящим студентом. Экзамены завтра, но он вовсе их не боится. Кроме того имеет революционный стаж.
— А вы как? Комната у вас хорошая?.. — несмело спросил Степан, преисполнившись к Левко глубоким уважением, даже величая его на «вы».
Левко усмехнулся. Выстрадана эта комната! Полтора года назад он достал её по ордеру, и хозяева встретили его, как настоящего зверя. Не давали воды, уборную запирали. Двое тут стареньких — из учителей. Один преподавал в гимназии латынь, но теперь мёртвые языки не преподаются, и он служит в архиве за три червонца. Шло время, жилец и хозяева познакомились и теперь друзьями. Чай вместе пьют, и можно сварить, если что нужно. Хорошие люди, хоть и старосветские.
— Да сейчас увидишь их, — сказал он. — Вот чай будем пить
Степан начал отказываться — он ведь не голоден! — но студент, не слушая его, медленно надел рубашку и, не подпоясавшись, выплыл из комнаты.
— Ну, вот! Как раз чай есть… Идём! — довольно произнёс он.
Он потянул за руку растерявшегося Степана, который отказывался из приличия, а на самом деле очень хотел посмотреть на горожан и познакомиться с ними. Левко не мог их заменить для юноши, ибо, как и он сам, должен был со временем вернуться в деревню, побыв в городе хоть и не случайным, но временным путешественником. И, немного стыдясь за себя, заранее собираюсь молчать и больше присматриваться, Степан вошёл в комнату настоящего горожанина и к тому же бывшего учителя гимназии.
Комната его представляла склад самых разнообразных вещей. Казалось, что вся эта мебель сбежалась сюда из разных комнат и вдруг оцепенела от страха. И так как для неё тут не хватало места, часть её подпирала стены, а часть громоздилась посреди комнаты. Широкая двухспальная кровать выглядывала из-за куцой ширмы и упиралась в шкаф с книгами, где на месте выбитого стекла мрачно темнел коричневый картон. Рядом со шкафом, не позволяя ему свободно открываться, стоял большой резной буфет, который прислонился верхушкой к стене, поддерживающей его в равновесии. Под окном справа приткнулась заполненная нотами этажерка, хоть пианино в комнате и не было; Косяком к окну, немного заслоняя его своим краем, красовался зеркальный шкаф — единственная вещь, которая сберегла свою целость и чистоту. Симметрично к грандиозной кровати высился потёртый турецкий диван, и на его широкой спинке с продолговатой деревянной полочкой вздымал к потолку свой рупор граммофон, среди ровных кучек пластинок.
У самой двери в уголке чернела буржуйка — жестяная печка, зимой обогревавшая комнату, а летом служившая для приготовления пищи. Широкая, подцепленная к потолку труба тянулась от неё на полкомнаты, затем круто сворачивала и исчезала в стене. Комната была большая, но до того загромождённая вещами, что посреди комнаты оставалось лишь место для маленького ломберного столика, на котором обедали. Рядом со своими гигантскими соседями столик казался крохотным. На нём и был сервирован чай - синий кипятильный чайник, четыре чашки, сахар в блюдце и несколько кусочков хлеба на тарелке.
Левко познакомил Степана с хозяевами. Андрей Венедиктович был бодрый старичок, обросший сединой. В его движениях и поклонах была торжественность и самоуважение. Жене его недоставало зубов, поэтому её приветствия Степан не разобрал. Эта сгорбленная женщина с высохшим лицом и дрожащими руками пригласила на своём неразборчивом языке садиться и начала осторожно разливать чай.
Андрей Венедиктович похвалил Степана за его намерение учиться, но выразил недовольство теперешней учебной системой и тем, что старые опытные педагоги устранены от работы. Потом вдруг спросил:
— А вы знаете латинский язык?
Степан совсем смутился от исключительного внимания хозяина, покраснел и сознался, что знает о существовании латыни, но сам её не изучал, потому что теперь латынь не нужна. Последнее слово неприятно подействовало на Андрея Венедиктовича. Латинский язык не нужен! Так пусть же знает молодой человек, что только классицизм спасёт мир от современного обскурантизма, как уже спас от религиозного. Только возвратившись к нему, человечество снова вернётся к светлому миропониманию, к цельности натуры и творческого порыва.
Голос бывшего учителя страстно, и громко зазвенел. Всё более и более волнуясь, Андрей Венедиктович осыпал Степана именами и поговорками, содержания которых он не понимал. Он говорил о золотом веке Августа и римском гении, покорившем весь мир и горящем сейчас во мраке современности ясной звездой спасения. О христианстве, которое предательски погубило Рим, но было им побеждено в эпоху Возрождения. О своём излюбленном Луции, Анесе, Сенеке, воспитателе Нерона, которого преследовали интригами и кознями, об ртом несравненном философе, который, будучи присуждён к казни, умер от собственной руки, перерезав вену, как и подобает мудрецу.
Вечерело, и в сумерках голос учителя звенел пророчески. Он всё время обращался к Степану, нагоняя на него ужас. Но увидев, что Левко спокойно пьёт чай, Степан ободрился и выпил свой стакан, уже не обращая внимания на пророчества хозяина. Хозяйка сидела незаметно, спрятавшись своими узкими плечами за брюхатым чайником.
— Я стар, но бодр, — вещал старик. — Я не страшусь смерти, ибо дух мой классически ясен и спокоен…
В комнате Левко Степан сказал:
— Ну, и старик! Нечего сказать, крепкий.
— Он помешался на своём языке, — ответил студент, — а человек он добрый. И объяснить многое может. Умный старик, всё знает.
В дверях Степан спросил;
— Ну, а латинский язык, разве он кому-нибудь нужен?
— Чорту он нужен, — засмеялся Левко. — Сказано — мёртвый язык. И всё.
Он провёл товарища, на лестницу, приглашал его заходить, когда
