Том 3. Товарищи по оружию. Повести. Пьесы - Константин Михайлович Симонов
Пауза.
(Вынимает из кармана фартука письмо.) Я совсем забыла. Письмо от твоей мамы.
Смит (разорвав конверт и вынув оттуда маленький листок). Да, моя старуха по-прежнему неразговорчива. (Читает.)
Джесси (садясь рядом с ним). Мне можно?
Смит. Конечно.
Оба молча читают.
Джесси. Какой ужас. Зачем она так пишет?
Смит (складывая письмо). Ничего не поделаешь. У нее свой взгляд на эти вещи.
Джесси. Ты даже побледнел.
Смит. Да? Ну что ж, это неприятно, когда собственная мать называет тебя подлецом. До нее, очевидно, дошли слухи, что я пишу книгу о России, книгу, плохо согласующуюся с моими прежними убеждениями. Вот и все.
Джесси. Не понимаю. Какое ей дело до русских и до этой книги? В конце концов, это только твое дело, и больше ничье.
Смит (с иронией). Она – человек старомодных либеральных взглядов. Она верит в идеалы. И когда, по ее мнению, ее сын начинает зарабатывать деньги бесчестным путем, она не хочет больше получать от него своей пенсии. На ее стороне старомодная, но логика.
Джесси. Ты огорчен? Ты думаешь, что в самом деле неправильно пишешь свою книгу?
Смит. Нет. Наоборот. Ее письмо только лишний раз говорит мне, что я правильно пишу свою книгу.
Пауза.
Что, кроме яблочного пирога, сегодня?
Джесси. Баранья нога. (Вскочив и поспешно поцеловав Смита.) Но боюсь, что ее уже не будет. (Выбегает.)
Смит (снова вынимает письмо, усмехается). Она думает, что у меня будут деньги, но она не сможет их брать. А я думаю, что она сможет их брать, но у меня не будет денег.
С веранды входит Гульд, за ним – Макферсон.
Гульд. Здравствуй, Гарри. (Бросает шляпу на кресло.) Привез к тебе шефа посмотреть твою берлогу.
Смит. Здравствуй. Здравствуйте, шеф.
Макферсон. Надеюсь, вы нас извините, Гарри.
Смит. Я рад. Садитесь. Виски?
Макферсон. Нет, спасибо. Сегодня мне еще придется много пить.
Смит. По-моему, это не в ваших правилах.
Макферсон. Да. Но не каждый день человеку исполняется шестьдесят лет.
Смит. Вам шестьдесят?
Макферсон. Да. И вспомнил я об этом только сегодня утром.
Гульд. Утром шеф, кряхтя, поднялся с постели, почувствовал, что поясница у него вдруг не разгибается, и понял, что ему стукнуло шестьдесят.
Макферсон (неожиданно шутливо, но довольно сильно ударяет Гульда в грудь. Тот, смеясь, валится на диван). Гульд лжет. Сегодня утром я проснулся… проснулся, одним словом, не у себя дома, и моя поясница сгибалась и разгибалась не хуже, чем всегда. Но, приехав в редакцию, я застал у себя на столе чек на четырнадцать тысяч двести тридцать два доллара. Когда мне было тридцать и мне впервые в жизни показалось, что я завтра обанкрочусь, я имел силу характера проявить чувство юмора и из семи оставшихся у меня тысяч пять положить в банк срочным вкладом, с обратным получением в день своего шестидесятилетия. На всякий случай. Увидев чек, я вспомнил, что мне шестьдесят. Основной капитал пять тысяч я положил снова срочным вкладом до девяноста лет, а проценты сегодня на моей вилле мне помогут уничтожить друзья, в том числе и вы с Джесси. Идет?
Смит. Я тронут. И поздравляю вас. Но…
Макферсон. Я не пригласил вас заранее. Это свинство. Но я действительно вспомнил только сегодня. Утешьтесь тем, что вы будете в одинаковом положении со всеми, и даже Уинстон Черчилль, который, может быть, тоже будет у меня сегодня по старой дружбе, узнал об этом только на час раньше вас. Ну, я должен ехать. Через час обед. А к вам я сделал все-таки восемь миль крюку. Четыре и четыре. У вас теперь есть машина?
Смит. Да. Только несколько минут, шеф. Я пойду спрошу Джесси.
Макферсон. Ждем.
Смит выходит.
Гульд. Чарли, а все-таки вы не лишены мелкого тщеславия. Ну зачем было о Черчилле?
Макферсон. Во-первых, Черчилль для меня не мелкое, а крупное тщеславие, тем более что сегодня его политика – моя политика, во-вторых, я знал его тогда, когда он был первым лордом адмиралтейства, а в-третьих, да, я тщеславен. Ну и что же?
Гульд. Ничего. Просто я думаю, что едва ли он будет у вас на обеде.
Макферсон. Как знать? По-моему, его как раз сейчас очень интересует американская пресса.
Пауза.
Гульд (подходя к столу и заглядывая в стенограмму). Видимо, он пишет, как проклятый.
Макферсон. И хорошо делает. К тридцатому сентября готовая книга должна продаваться всюду.
Гульд. Три месяца – от получения рукописи до выхода книги. Успеет ли Кесслер со своим издательством?
Макферсон. Ему придется успеть. К сожалению, я пока еще не в состоянии откладывать дня выборов в конгресс. А книга мне нужна до этого, а не после этого, и вы это знаете не хуже меня.
Гульд. Слушайте, Чарли, а что, если начать предварительную рекламу сейчас?
Макферсон. Опять ваша сумасшедшая спешка! Через десять дней он кончит книгу.
Гульд. А если с завтрашнего дня? Лишние десять дней – это кое-что! Я вам еще никогда не давал плохих советов.
Макферсон. Но сейчас даете сумасшедший. Рекламировать книгу, ни разу не сунув в нее носа. Это был бы первый случай в моей жизни.
Гульд. Вы уже убеждались не раз, что у меня легкая рука?
Макферсон. Да.
Гульд. С завтрашнего же дня. Рекламу всюду. Я игрок на свой страх и риск. Идет?
Макферсон. На ваш страх и риск?
Гульд. На мой! Хотя, честно говоря, этот риск равен нулю. Я уже вижу эту книгу лучше, чем если бы я ее прочел. Ну, идет?
Макферсон. Вы самонадеянны.
Гульд. Да. Идет?
Макферсон. Идет. Только имейте в виду, что это, кажется, тринадцатый ваш совет, который я принимаю.
Гульд. Ничего. Я не суеверен. Вторая книга того же автора. Несколько выдержек из русских газет сорок второго года, где они пишут о первой книге, что Смит правильно подошел, верно понял и так далее и тому подобное. Автор, о котором сами русские писали, что он правдив. Несколько теплых слов о Смите – лежал в окопах под Гжатском, был под Сталинградом. Человек, для которого тяжело сказать плохое о России, но который все-таки не может сейчас молчать, и так далее…
Макферсон. И так далее и так далее. Ясно. Как будет называться книга?
Гульд. Все так же: «Почему русские хотят войны?»
Макферсон. Нет, слишком прямо. Еще посоветуемся. А как вы думаете, Джек, русские в самом деле сейчас хотят воины?
Гульд.
