На земле московской - Вера Алексеевна Щербакова
Андрей сидел на скамейке рядом, прислонив свою голову к стволу тополя, а Катя выкладывала перед ним весь запас понадерганных из книг или услышанных от подруг суждений о долге, доверии.
Андрей не выдержал, расхохотался. Да уж жениться ли ему на ней? До чего же девчонка… Шесть лет разницы между ними, а он успел за эти годы отслужить действительную, закончить военное училище и быть зачисленным на службу в кадры Красной Армии.
У Андрея блестели глаза, зубы, блестели пуговицы на военной гимнастерке. Кончиками пальцев Катя осторожно провела по лбу и по щекам жениха, он поймал ее руку, поцеловал, вздыхая.
— Ладно уж, так и быть, женюсь!
За день до отъезда Андрей подарил Кате свою карточку с размашистой надписью на обороте:
«Катеньке Ермоловой от без памяти влюбленного Андрюшки Савина!»
— Откровенный парень, ишь как распечатал себя! — помнится, дала такой отзыв бабка.
Влюбленный Андрей часто становился смешным от усердия сделать Кате приятное. Когда она приехала к нему невестой, он опоздал встретить ее. А все из-за цветов.
Обскакав весь город, а было это в начале ноября в предпраздничные дни, Андрей нигде не смог купить букета. Тогда ему кто-то посоветовал заменить его цветами в плошках. Андрей снова бросился в цветочные магазины.
А поезд, везший Катю, тем временем шел и шел. Начинались пригородные курорты. Катя смотрела на обступающие со всех сторон сопки, поросшие лесами, которые своими крутыми подножиями упирались прямо в море, не страшась его беспокойных волн, и думала о том, как здесь все непохоже на подмосковный пейзаж. И жизнь ее, вероятно, будет совсем иной.
Соседи по купе помогли Кате вытащить вещи из вагона, пробовали шутить. Она слушала и даже отвечала им в каком-то почти бездумном оцепенении.
Что случилось, где Андрей?
Платформа постепенно пустела, а его все не было. Кто-то осторожно подсказал Екатерине пройти к телефону и позвонить жениху на работу.
На вокзале на скамейках, на чемоданах и просто на полу расположился рабочий люд, которому предстояло еще добираться до Колымы, в бухту Нагаева.
Катю охватило отчаяние. Разве такими она представляла себе первые минуты здесь, в городе Андрея!
И вдруг он возник перед нею, да так неожиданно, что они чуть не столкнулись. На лице Андрея испуг и озабоченность, затем оно озарилось улыбкой. А из глаз Кати закапали слезы. Устроил, называется, встречу!
На них смотрели со всех скамеек, понимая важность происходящего. И тут же летели реплики:
— Брось, мужик, дурацкие цветики, поцелуйтесь!
Затем их гурьбой провожали до машины, помогая нести чемоданы. На дороге они подбирали оставленные Андреем на земле цветы: набралось восемь плошек!
Им пожелали счастливой жизни, удачи во всем, эти незнакомые люди. Кате повезло, оказывается: не опоздай Андрей к поезду, разве бы она получила столько сердечных поздравлений в городе, где она впервые!
— Андрюша, Андрюша, — то ли подумала, то ли вслух сказала Катя, возвращаясь к действительности, — я очень тоскую о тебе, милый!
Глава 4
С тех пор как Катя отослала Андрею письмо, она не знала, перед кем выговориться, выплакаться. Нина продолжала дуться на нее, а теперь — смешно подумать — к этому примешивалась и ревность! С Данилой они поссорились из-за его выступления на собрании, однако он продолжал чуть ли не ежедневно бывать у них.
— Не к тебе, Нина, хожу, к Кате с бабушкой, — всякий раз в полушутку, в полусерьез пояснял Седов.
Катя окольными путями заводила разговор с бабушкой об Андрее. Аграфена Егоровна, как всегда, была невозмутима духом и немногословна.
— Ничего, ничего, — твердила она, — побереги себя. Все будет хорошо.
Нина ложилась в постель и делала вид, что спит. Иногда, хлопнув дверью, она куда-то уходила. Данила недоуменно пожимал плечами, но с Ниной не заговаривал.
— Муж пишет? — спрашивал он Катю.
— Да нет еще, рано быть письму.
— А меня очень тревожит батька, в Киеве он. Герой гражданской войны, инвалид.
Аграфена Егоровна сочувственно вздыхала. Однажды, когда Данила Седов только что ушел, Нину словно прорвало:
— Ты думаешь, что я глупенькая, думаешь не вижу, зачем он околачивает здесь пороги? Изволь с ним встречаться вне моей комнаты, понимаешь?
— Понимаю, — спокойно согласилась Катя. — Скажи ему об этом сама.
— Ну нет, мне противно видеть его… И не мешай мне, я спать хочу!
— Вспыльчивая, — заметила бабка, показывая на Нину глазами.
— Ничего, обломается московская барыня, — ответила Катя, усаживаясь за стол, чтобы написать на досуге несколько слов в дневник, который она рассчитывала когда-нибудь прочитать вместе с Андреем.
Аграфена Егоровна окликнула внучку:
— Поясница болит, — пожаловалась она, — да и сердце щемит, не на месте теперь оно. Все живем по разным сторонам, всех жалко. А враг напирает и напирает. Что-то будет?
Катя ничего не ответила бабушке, она знала, что бабка не нуждается в утешении.
— Катюш, — снова позвала она ее, и в голосе старой женщины прозвучали оживленные нотки. — Послушай-ка, я тебе расскажу чего… Сегодня днем какой случай произошел у керосинной. Иду я с Наденькой, вижу очередь, бабы шумят, спорят чего-то. Ну я привыкла к этому, подхожу, спрашиваю — кто последний? «Я», — говорит невысокая дамочка. Косенькая такая с черным пучком. Должно быть, с ней и спорили. Красная она вся, тяжело дышит. «Ну, а вы-то за кем стоите?» — это я на случай, если она уйдет, то кого мне держаться. «А она за фашистов стоит, — говорит за нее рядом женщина, — сейчас только расхваливала немцев, при них, мол, живется сладко». Что тут пошло! «Проучить ее, кричат, надо самим, вот и все… У милиции и так дел хватает!»
Не сговариваясь, они прислушались. Глухо, чуть слышно доносилась стрельба.
— Чу, гудит, проклятый! — с сердцем сказала Аграфена Егоровна.
— Граждане, воздушная тревога, — тут же объявило радио.
— Слышим, слышим, — проворчала бабка.
— В бомбоубежище не пойдем? — спросила Катя.
— Не пойдем. Жалко девчушку беспокоить, сентябрьские ночи холодные. Я с вами тут в ногах прилягу.
Катя прижалась левым ухом к подушке, а на правое положила другую, чтобы не слышать воя фашистских бомбардировщиков.
Утром Катя с Ниной, не разговаривая друг с другом, поехали на Театральную площадь посмотреть сбитый немецкий самолет, о котором говорил весь город.
Самолет, одни из тех, пытавшихся бомбить Москву, был грязного темно-зеленого цвета.
— Вот гадина, — пробормотала сквозь зубы Нина. — Пойдем, Екатерина, противно. — И вдруг ахнула, остановилась. — Вот здорово, смотри, Большого театра с конями, с колоннами, как не бывало. Художники потрудились… Здорово замаскировали!
Но Катя мешкала уходить. Мелькнувшая впереди нее мужская фигура в шипели обожгла сходством с
