Мария Красавицкая - Если ты назвался смелым
— Будем ждать еще!
В своем Тадеуше Ганнуля может рассказывать без конца. Послушать ее — так лучше его и нету. Но Ганнуля хорошо умеет слушать. Задает «наводящие» вопросы: «А он что сказал?», «А он как поглядел?». Я подробно довожу до ее сведения, как на меня поглядел и что мне сказал строймастер Лаймон Лиепа. С первого дня я пользуюсь его вниманием.
Пройдет мастер утром по стройплощадке. Со всеми очень вежливо, но вот с каким-то холодком поздоровается. А мне поклонится по-особенному. Пожалуй, одному Петьке он кланяется так почтительно.
Петька же старательно «создает авторитет» мастеру:
— Докладываю: состояние дел такое-то. Думаем за день сделать то-то и то-то. Какие будут указания?
Ребята переглядываются и прячут в глазах улыбки: какие же указания? Мастер наш еще птенец, не оперился. Вот годик-другой поработает, тогда другой разговор. А пока его никто не принимает всерьез.
Лаймон часто приглашает меня в конторку —якобы помочь разобраться с нарядами. Первый раз он попросил меня об этом при Славке. Славка сощурился, брови на переносице сошлись. Я шла за Лаймоном, и все мне казалось: Славка смотрит вслед.
В конторке Лаймон заговорил не о нарядах, а о новом кинофильме.
— Я его еще не видела.
— Как? Такой фильм! Слушай, пойдем сегодня. С удовольствием посмотрю еще раз.
Меня никто никогда не приглашал в кино, и я растерялась.
— Договорились? — спросил Лаймон и пожал мою руку.
Вот с этого вечера и пошло. То Лаймон меня позовет в конторку, то вечером пригласит куда-нибудь. Как ты ему откажешь: красивый парень, приятно.
— А что? — комментирует Ганнуля.— Мастер, инженер. Самостоятельный.
Вот по вечерам я и рассказываю Ганнуле о Лаймоне. Но об одном я ей не могу сказать: о том, что Славка, наверно, осуждает меня за это. Сама на пойму — почему-то перед Славкой мне неловко.
Шумит за окном дождь. Тяжелые наступают времена— холодно, ветрено, мокро. Наверно, мы одновременно подумали об этом.
— Давай буду учить на штукатура? — предложила Ганнуля.— Все-таки под крышей.
— Нет. Я на каменщика хочу. Вчера Славка сказал:
— Давай начну учить,— и показал, как держать лопатку-кельму.
И мне очень захотелось, чтобы именно он учил меня.
— На каменщика?—удивилась Ганнуля. Помолчала, подумала и глухо, прямо в подушку, обронила: — Вон что…— подняла голову, посмотрела мне в глаза.— Смотри, девка, не влюбись…
— Ну, чепуха какая! — смеюсь я беззаботно.— Зачем он мне сдался — старый такой? Просто нравится эта профессия.
Оставив без внимания вторую часть моего ответа, Ганнуля села, обхватила колени руками, сказала задумчиво:
— Славка не старый. Ему двадцать семь всего. Он враз, в одну ночь поседел…
Я тоже села. И сердце отчего-то забилось быстро-быстро.
Ганнуля обняла меня. Сама покачивалась и меня качала, как маленькую.
— Славка действительную служил матросом. На катере. Ну, шли куда-то в учебный поход. Ночью. Подорвались на мине. Мало ли их с войны еще осталось? Славку выкинуло в море. Так до утра и плавал. Без сознания. На куртке. У них куртки такие — вата воду не принимает. Утром подобрали, а он седой…— Ганнуля умолкла.
Затененная маленьким колпачком лампа бросала свет только на тумбочку, на часть подушки. Не дождь шумел за окном, не порывы ветра швыряли капли по стеклам — шумело море. Дыбились черные, гривастые валы. Один за другим, один за другим. Кидали бессильно распростертое, с разметанными руками Славкино тело. Такое большое, сильное тело. А теперь слабое, вялое. Откинулась голова. Вода полощет волосы…
— Не надо, Рута, на каменщика,— после долгого молчания сказала Ганнуля.— Трудно и… не надо. Славка у нас такой… Девчат не уважает… Был, знаешь, женат. Ушла от него жена. С тех пор никто не подступись к нему. Не надо, Рута…— В голосе Ганнули тревога. За меня тревога.
Она долго рассказывала мне о Славке: он дружит с Тадеушем.
Но я почти не слушала Ганнулю. Так и стояло перед глазами бурное ночное море. Вода полощет Славкины поседевшие волосы…
Случайная встречаДолго не могла уснуть в эту ночь. И снился мне потом один и тот же сон: мчится в бурной, темной ночи крохотное суденышко. Гремит взрыв, высоко вздымается столб воды и огня. И нет больше суденышка. Только разъяренные волны швыряют Славкино тело…
…Сладко спится по утрам. Со злостью зажимаешь назойливый звонок будильника. Подберешь коленки к самому подбородку — минуточку, одну-единственную поспать…
Сегодня еще целый час можно спать — светящаяся в темноте зеленоватым огоньком стрелка будильника едва переползла через цифру «шесть». Но мне не спалось. Ворочалась с боку на бок. Сбилась простыня. Жарко под одеялом. А думается все об одном: о Славке.
Нет, не могу больше. Тихонько, чтоб не потревожить девчат, оделась в темноте. Хочу как можно скорее увидеть Славку. Зачем? Что я ему скажу? Не знаю. Просто надо мне его увидеть — вот и все.
Еще в первые дни работы я как-то заночевала у папы. Утром вышла и столкнулась со Славкой. Оказывается, он живет рядом, за углом, на шестом этаже большого красного дома. Спуститься под горку, и будет его дом. Почему я никогда не встречала его раньше?
Сегодня встречу. Он будет подниматься в гору, и я его увижу.
Заспанная тетя Мица изумленно посмотрела на меня сквозь очки, когда я на цыпочках пробиралась по общежитию в сушилку.
— Ты что? — спросила она.— Куда так рано? Не заболела ли?
— К папе надо,— вдохновенно соврала я.— Тоня с братиком сегодня, может, выпишутся. Может, помочь что надо…
— А, это хорошо, это правильно,— одобрила тетя Мица.
Какое все теплое из сушилки: брюки, ботинки, стеганка! Одеться — пять минут. И вот я уже бегу по тихим, пустынным, чисто вымытым дождем и просохшим улицам.
Хуже нет стоять утром в подъезде дома, где тебя знает каждый. То и дело хлопают на гулкой лестнице двери, спускаются соседи. Изволь-ка, делай каждый раз вид, что только вошла!
— Здравствуй, Рута!
— С добрым утром, Рута!
Только бы папа не вышел раньше времени!
Сквозь зеркальное стекло подъезда вся улица на виду. Как много народу на ней по утрам! И как много похожих на Славку мужчин. Но я безошибочно узнаю: не он. Опять не он.
Вот теперь — он. Только он один умеет так, чуточку набекрень надеть фуражку. Широко, уверенно шагают его ноги в кирзовых сапогах. Чуть покачивается на ходу. Ну, как же—моряк!
Наискосок переходит улицу. Остановился, пропустил машину. Рано, рано. Еще минуточку надо обождать!
Кто-то опять спускался по лестница. Не хочу никого видеть!
Выскочила из подъезда. Пошла по тротуару. Догонит ли? Нарочно замедляю шаги, и все-таки кажется— лечу по воздуху. Нет, не узнает, не догонит — слишком быстро я иду.
И вдруг у самого моего плеча:
— Здравствуй, Рута!
Вздрогнула, будто и не ждала этого голоса.
— Тихо больно идешь,— пошутил Славка. —Как раз и опоздаем!
Разве тихо? Да ведь я лечу, лечу, не касаясь ногами тротуара. Славка что-то спросил. Ответила невпопад. Он рассмеялся:
— Не проснулась еще? — и заглянул мне в лицо. Я и в самом деле шла, как во сне.
— Эх, соня, соня! — Славка покачал головой.— На ногах еле стоишь. Признавайся, где протанцевапа полночи? — и вдруг взял меня под руку.
Крепко. По-хозяйски. Подладил свой шаг к моему.
Трудная ученицаКак говорится: «Вот тебе, бабушка, и Юрьев день!» К 7 ноября по принципу: кровь из носу, а сделаем! — закончили пятый фундамент. Радовались: план перевыполнили. Никаких нарушений дисциплины. Можно сказать, звание бригады коммунистического труда вот оно, в кармане.
И вдруг постройком, как гром с ясного неба, вынес решение: звание не присуждать. Бригадир сквернословит. И другие кое-кто тоже.
От этого Петька совсем пал духом. Даже заявил мрачно:
— Слагаю с себя бригадирство!
Заявление его во внимание не приняли, а дружно решили: ограничить выбор «терминов» до «черта» включительно. С этого дня многие наши парни превратились в заик. Трудно пришлось и Славке.
Стою я целый день с ним рядом. Ученица. Тупица, а не ученица!
Чего проще — подцепить кельмой раствор, бросить его на уложенный ряд кирпичей, разровнять — Славка говорит: расстелить — положить на эту «постель» новые кирпичи. Проще простого.
Я так и делаю. Моя стенка — внутренняя. Славка рядом кладет наружную, из белого силикатного[5] кирпича, под расшивку[6].
Один, другой, третий кирпичи уложены. Отступаю, любуюсь делом рук своих и радуюсь: на глазах растет перегородка.
— Что ты натворила?! — возвращает меня с небес на землю Славкин голос.
Гляжу и не понимаю: чем плоха моя работа? Славка с тяжким вздохом тычет ручкой кельмы в мои кирпичи. Вот теперь вижу: уложены криво и косо. Славка сбрасывает кирпичи, счищает раствор, спрашивает: