Фазлиддин Мухаммадиев - Рассказы. Аллея Надыра. Похороны усто Акила. Поединок
Соперник не выискивался, и Мухаммадмурад подошел к столу, покрытому красной материей, наклонился к судьям и что-то прошептал. Председатель комитета физкультуры в ответ пожал плечами.
Ахмадбек, ничего не ожидая, беседовал с Салимом-муаллимом, как вдруг над самым его ухом раздалось:
— Ахмадбек-ака! Ахмадбек-ака! — повторил главный судья, остановившись у скамьи, на которой сидели оба приятеля. — Мухаммадмурад спрашивает, правда ли, что вы решили никогда больше не бороться?
Ахмадбек покраснел. Ах, вот что значат все эти перешептывания и пожимания плечами! Молодой борец кажется на вид не лишенным сообразительности, а на самом деле… Ну да ладно, как говорится в народе, все, что ни делается, все к лучшему… Теперь у него нет выхода, он примет вызов…
Но Салим-муаллим положил ему на плечо руку и, не дав подняться с места, обратился к судье.
— Ахмадбек не борется уже давно, ты же это прекрасно знаешь! Для чего еще спрашивать? О господи, ты что, с неба свалился?
Пробормотав слова извинения, главный судья вернулся на место и объявил, что состязание борцов окончено.
Зрители начали расходиться.
Окруженный толпой почитателей, Мухаммадмурад, проходя мимо Ахмадбека, даже не посмотрел в его сторону. Он получил в награду ручные часы и халат и нарочито громко сказал:
— Всякий раз дают часы, в пору открывать часовой магазин!
Салим-муаллим шагал рядом с задумавшимся Ахмадбеком и шутками и прибаутками старался развеселить приятеля.
— Ну что ты надулся? У самого уже внуки, а все еще тянешься к борьбе! Если уж так охота, давай поборись со мной.
— С тобой?
— А что? Разве забыл, как мы с тобой боролись в детстве? Помню, раза два-три я даже уложил тебя на обе лопатки…
Ахмадбек невольно рассмеялся и в тон шутливо ответил:
— Что правда, то правда. Но то было в детстве. Теперь ты у нас председатель кишлачного Совета, то есть сама Советская власть. А судьба тех, кто пробовал бороться с Советской властью, известна…
4Шурпа давно была съедена. Молодые гафизы продолжали петь. Весельчаки состязались в острословии. Сидевшие на айване пожилые люди делились друг с другом воспоминаниями о прошлом. В кругу молодежи темы бесед менялись ежеминутно. Среди их голосов выделялся зычный голос Мухаммадмурада.
— Занятный парень, — указав в его сторону, сказал Салим-муаллим. — Вбил себе в башку потягаться с тобой.
— Да, — подтвердил Ахмадбек.
— Не нравится мне это, завтра обязательно поговорю с ним.
— И что ему скажешь?
— Не беспокойся, знаю, что сказать.
Вдруг Ахмадбек догадался, о чем думает его друг. Что ни говори, а Ахмадбек всю жизнь был дехканином, а дехкане народ простодушный. Он только теперь понял, что думает о нем Салим-муаллим: от Ахмада-пахлавона осталась одна былая слава! Вот почему в прошлом году накануне октябрьских праздников он не допустил, чтобы Ахмадбек вышел на майдан, вот почему и сейчас намерен поговорить с Мухаммадмурадом и вразумить его, предупредить, чтобы перестал задирать Ахмадбека. Слава богу, Ахмадбек еще не успел рассказать своему другу, что случилось сегодня утром на улице, пока он ждал его, иначе Салим вызвал бы Мухаммадмурада в сельсовет и накрутил бы ему уши. Вот было бы позору!..
— Салим, — вполголоса, чтобы не слышали окружающие, обратился к другу Ахмадбек, — я хочу тебе кое-что сказать…
— Говори, я слушаю.
— Ты знаешь моего шурина? Да, да, мясника. Есть у него одна интересная способность… Если ты, к примеру, хочешь зарезать барана, корову или телку, он обязательно требует, чтобы ему сперва показали скотину. Барана он схватит за загривок, приподнимет, затем опустит на землю и ощупает. Корову или телку потрогает за подгрудок, потом возьмет за холку, потрясет и скажет: вес вашей скотины такой-то, мяса столько-то, сала столько-то. А если после убоя ты удосужишься взвесить мясо и сало, то убедишься, что он ни на килограмм не ошибся.
— Что ж, и я знаю такого человека. Нарзи-мельник только взглянет на мешок зерна и точнее весов назовет вес.
— Молодец! Значит, ты понял меня…
— Ну, а что ты все-таки хотел сказать?
— Когда я занимался борьбой, то с первого взгляда мог определить силу противника.
— А теперь?
Ахмадбек с минуту сидел молча, затем сказал:
— Теперь тоже.
— И можешь проучить его? — Салим-муаллим кивнул в сторону суфы, на которой сидела молодежь. — За чем же дело стало?
— Завистник он. До сих пор у меня язык не поворачивался это сказать. Завистник. Двадцати ему нет, совсем молодой, а уже столько злобы в нем. Взгляну, увижу, как он ненавидит меня, на душе становится муторно…
— Интересный ты человек, Ахмадбек!
— Ну, допустим, был бы завистником человек нашего возраста… Аллах с ним, сказал бы я. Горбатого могила исправит… Но что делать с двадцатилетним завистником? Глаза у него черные. Поверишь ли, черные глаза, которые великие поэты сравнивали с черносливом и всякими прекрасными вещами, жгут, как осы, как хвост скорпиона…
— Да, взгляд у него тяжелый, — согласился Салим-муаллим и помолчал, задумавшись. — Неприятный какой-то взгляд. Но и ты тоже чудак! Ведь люди бывают разные. Ты хочешь, чтобы все пахлавоны были бы такими же справедливыми и благородными, как Навруз?
— Не знаю… Не могу тебе объяснить, что у меня на душе…
Подали плов. Ахмадбек вынул нож и принялся разрезать мясо. В это время к нему подошел сын хозяина дома. На ладонях он держал тонкую лепешку с большой, обросшей мясом мозговой костью…
— Для дядюшки Ахмадбека, — смущенно сказал мальчик, по виду которого было ясно, что такое поручение он выполняет впервые.
— Кто прислал? — спросил Салим-муаллим, принимая у него лепешку.
— Мухаммадмурад, — ответил мальчик.
Друзья многозначительно переглянулись.
5Удрученный ушел Ахмадбек с туя. Ему хотелось остаться одному, подумать…
Запоздалая луна посеребрила вершины гор. В лунном свете солома, разбросанная на току, поблескивала, словно отшлифованный янтарь. Мириады сверчков завели свою тоскливую песню, и на фоне их монотонного свиста доносящиеся из кишлака звуки домбры и рубаба казались Ахмадбеку далекими и чужими.
Старик сторож спал на узенькой железной койке возле молотилки. Последние две недели Ахмадбек целыми днями трудится на этом хирмане[8] и иногда вечерком заворачивает сюда скоротать часок-другой со стариком.
Увидев спящего сторожа, он направился к развесистому карагачу, чья прохладная тень днем была прекраснейшим местом отдыха, и там присел. Доброе свойство есть у всех хирманов — как бы ни было тоскливо на сердце, посидишь здесь часок-другой, успокоишься и все позабудешь.
Но сегодня тяжелые мысли не оставляли Ахмадбека. Оскорбительное рукопожатие Мухаммадмурада, его полные неприязни взгляды и то, что на туе на глазах у всех он послал ему мозговую кость, грубо намекая на то, что силы у Ахмадбека иссякли, и ему необходимо их восполнить, — все это никак не выходило из головы, сколько он ни старался.
«Парень совсем опьянел от славы… «Звездная болезнь» вскружила ему голову, — вздохнул Ахмадбек. — Правду говорит Салим, люди все разные, всяк на свой лад…»
В памяти Ахмадбека ожили некоторые картины его собственной молодости. Вспомнилась и встреча с Наврузом-пахлавоном.
В те годы Навруз-богатырь был очень знаменит. Слава о нем гремела по всему Дарвазу. Хотя Ахмадбек был тогда еще новичком, молва о его победах дошла до слуха борцов, пахлавонов соседних районов. Может быть, причина столь скорой известности Ахмадбека заключалась в том, что борьба проходила в самый разгар строительства Большого Памирского тракта и как раз на празднике дорожников он завоевал свою первую победу. А ведь то, что происходит на дороге, быстрее обычного становится общим достоянием. Ведь на строительство собрались тысячи людей со всех концов Таджикистана, и национальная борьба была одним из любимейших развлечений строителей.
Как-то Ахмадбек вел своего охромевшего жеребца в Верхний кишлак к ветеринару. Хотя конь с трудом ступал на больную ногу, Ахмадбек все же перебрался с дороги на тропу, идущую по-над Ванчем, чтобы никого не повстречать. Ведь каждый встречный обязательно начнет расспрашивать, отчего и когда охромел скакун, набрал ли Ахмадбек такой-то травы на таком-то склоне, растолок ли ее и приложил ли к больной ноге жеребца, прибегал ли он к помощи целебной воды, которая вытекает из такого-то источника, и так далее и тому подобное.
На одном из поворотов тропы Ахмадбек вдруг остановился. Жеребец, бредущий сзади, ткнулся мягкой мордой ему в шею и обдал горячим дыханием, будто спрашивал о причине внезапной остановки.
Шагах в тридцати, под ореховым деревом возле родника, на расстеленном румоле молился человек. Он стоял на коленях лицом к Ахмадбеку и, опустив голову, беззвучно шевелил губами. Обычаи запрещают мешать молитве. Ахмадбек накинул поводья на ближайший куст и присел на камень в ожидании, пока незнакомец кончит молиться.
