Николай Вагнер - Белые камни

Ясно одно: Александр и Магда словно бы входили в его роман.

— Вы не спите? — донесся из-за открытого окна высокий певучий голос Семена Каташинского. В следующую секунду он перемахнул через цветочную клумбу и просунул голову в окно. — Ратуете за труд в поте лица, а сами превратились в лежебоку. Учтите, при вашей комплекции это не на пользу.

— Опять о пользе! — сказал, потягиваясь, Леонидов и, повернув голову, устремил на Семена ясные голубые глаза. — Заходите, Семеон. Зачем лезть в окно, если не заперта дверь?

— Нет уж, лучше вылезайте из своей берлоги вы. Сгоняем партию в бильярд.

Леонидов вышел на улицу и увидел Володю Долина. Втроем не спеша они направились в бильярдную.

— Вот этот молодой человек, — обратился Леонидов к Володе, — не желает приносить никакой пользы. Работать — мальчик, есть — мужичок. Это, брат, непостижимый фокус даже для тебя: не работать, но есть! Что вы оставите после себя, Семеон?

— В отличие от вас не хочу оставлять ничего. Потому что у меня нет ничего, чем бы я дорожил. Я — просто результат.

— Плачевный, — как бы про себя проговорил Леонидов. — А ведь это нехорошо, когда человек не испытывает потребности оставить после себя хоть какой-то след.

— Наивно! Все будем там и всех нас занесут в посмертные списки: жили-были и уплыли…

— Семеон начинает мыслить! Имейте в виду, это страшно, когда есть время и возможность думать.

— Надо просто успевать жить! Рано или поздно кончится вся эта благодать. — Семеон обвел рукой воображаемую линию леса, залитую солнцем поляну за ним. — Ведь когда-то кончится все это для нас. И, возможно, очень рано…

— Раньше уйти? — спросил Леонидов. — Никаких проблем! Одно жаль — мало пожил, мало поборолся за свои идеалы.

— За что бороться? — едва не взвизгнул Семен. — Вы действительно верите в то, что будет построен этот придуманный вами храм?

— Не храм, а самое справедливое общество для всех живущих! Не верить в это нельзя, если вера не расходится с наукой.

— Довольно философствовать! — запальчиво крикнул Семен. — Обо всем этом мы без конца слышим по радио. Но забываем, что Земля наша наконец остынет или остынет Солнце. Вспыхнет новая звезда, но жизни не будет!

— О, Семеон, — расслабившись и со вздохом сказал Леонидов, — строить можно, только утверждая, но не отрицая, как это делаете вы. Мне уж, наверное, не дождаться от вас коренных нравственных изменений, хотя нередко они происходят мгновенно. Задача землян, если хотите, в том, чтобы новая звезда не взорвалась из-за глобального атомного взрыва.

Их спор прервал Володя Долин.

— Думаю, все мы сойдемся во вкусе, когда попробуем шашлыки. Сегодня на ужин Шурочка приготовила нам сюрприз. Но все это — после игры.

— Ставлю свою порцию против вашей, что я выиграю, — сказал Леонидову Семен.

— Верны себе, всю жизнь рассчитываете на выигрыш. А начнете ли когда-нибудь жить трудом?

— Я вам отвечу вечером, после шашлыков.

За ужином Александр с улыбкой слушал все тот же спор.

— Вот это жизнь! — весело говорил Семен. — Одно из реальных и прекрасных ее проявлений! Кому нужны ваши возвышенные речи? Будьте реалистами, требуйте невозможного! — Семен облизнул пальцы и уставился на Леонидова.

— Абсурд! Вы напоминаете мне хиппующих лодырей. Они не торопятся занимать место отцов. Права и привилегии вам дай, но не обязанности!

Семен быстро жевал и еще быстрее рассказывал забавные истории из жизни своих многочисленных знакомых.

Несмотря на всю беспечность Семена, проявления эгоизма и многие другие недостатки, Александр к нему относился снисходительно. Был Семен и незауряден, и по-своему добр. Мыслил остро, неординарно, с юмором. Александр был убежден, что из Семена вполне мог бы получиться большой художник или актер. Ведь стоило ему чуть дольше посидеть над женским портретом — и выставкой рекомендовал эту работу на выставку. А как талантливо пародировал он игру и голоса известных актеров! В импровизированном концерте, несмотря на то, что в нем участвовали такие популярные профессионалы, как Леонидов и Долин, Семен занял первое место. Поздравляя его, Магда не впервые уверяла:

— Сеня! В вас погибает актер!

А Шурочка хлопала в ладоши и кричала:

— Как похоже! Вот ведь не артист Сенечка, а все у него правдиво!

Семен, подбодренный успехом, вытянул вверх белую руку с тонкими и длинными пальцами, затем сжал их, оставив один указательный, обращенный к небу и, как заклинание, произнес знакомым каждому голосом именитого актера:

Все говорят: нет правды на земле.Но правды нет и выше. Для меняТак это ясно, как простая гамма…

— Вот, вот! — заключил Леонидов. — Завистники перерождаются в диссидентов.

— Так ведь это Пушкин! — попробовал защититься Сеня.

— Не Пушкин, а Сальери!

И все же последний вечер был необыкновенный, и не напрасно Сеня не единожды произнес свою излюбленную фразу: «Доколе будет так, доколе? Такая благодать!..» Вряд ли может повториться все это, думал Александр. И благодарить тут нужно каждого, кто был рядом, в первую очередь — Леонидова.

Теперь, когда Александр лежал на полке, покачиваясь по воле мотавшегося из стороны в сторону вагона, он вспоминал о недавней беседе с Леонидовым не без улыбки. Они говорили о вещизме. Леонидов, распаленный спором с Семеном, метал громы и молнии. Инстинкт собственничества начал просыпаться в людях! Стремятся взять у государства побольше и дать ему поменьше! А увлечение спиртным! Избегнут ли всего этого Алешка, его сверстники, или для этого необходим путь длиною в десятилетия, когда уровень общей культуры станет действительно по-настоящему высоким?

Образование — это еще не все. Нужно развивать в себе потребность к самосовершенствованию. Да, трудно достигнуть истинной интеллигентности…

Александр напомнил Леонидову о генах. Кто знает, какая противоречивая наследственность у каждого человека? Каково ему совместить в себе одном все унаследованное от совершенно непохожих друг на друга прародителей? Можно, конечно, дивиться тому, откуда в человеке столько отвратительного, мешающего его нормальной жизни, от чего он страдает сам, корить и презирать его, а он и не виноват в этом. Требуются невероятные усилия и время, иногда в целую жизнь, для достижения необходимой гармонии. А иные и не ощущают такой потребности. Вот если бы обо всем этом писал Леонидов в своем романе и замыслил образы людей, симпатия к которым вызывала желание подражать им, быть похожим на них!

Леонидов запальчиво ответил:

— И напишу! — Но тут же улыбнулся: — Во всяком случае, попробую. А вы мне поможете?

Александр сказал, что Леонидов, конечно же, и без него справится с романом. Он и сейчас так думал. Каждому — свое, дай бог управиться со своими делами и заботами.

Дверь мягко откатилась, и в купе вошла проводница. Она принесла чай, поставила стаканы на стол у окна. Магда открыла глаза, посмотрела вверх на Александра.

— Я, кажется, крепко уснула. Который час?

Александр сказал, что Магда спала ровно два часа.

— Это безобразие. — Она сладко зевнула, затем резко поднялась. — Пора от всего этого отвыкать. Сколько дома работы, а через два дня — в училище. Все приходит к своему концу. Не люблю рассказывать сны, но ты бы знал, что мне сейчас снилось! А смысл такой, что никогда нам не было так хорошо. Все у нас ладится. Все, в общем-то, у нас есть. Еще и дачка будет у Белых камней. Какая там благодать… И Алешка растет умницей. И вот при всем этом снится же такая чушь, будто все это кто-то у нас отберет. Какие-то невероятные обстоятельства помешают нам. Словом, все время я просила кого-то, умоляла дать нам еще каких-нибудь два десятка лет. Чтобы ничего не менялось. В принципе. Конечно, Алешка за это время станет большим, и мы постареем. Но ничего не изменится в главном: будем мы. И еще все время возникала тревога о тебе. Ты совсем не бережешь себя. Без конца куришь, не отдыхаешь даже летом. Ведь прав Леонидов: надо дорожить каждым мигом жизни. Через двадцать-тридцать лет все это умчится в вихре, в том самом, который кружил вокруг, когда я спала. Кажется, я так ясно рассказала, — улыбнулась Магда, — что ничего не ясно даже себе самой.

— Сны — мерихлюндия. А уж если мы заговорили о бессмертии, то бессмертны, пожалуй, только искусство, литература. И еще — вечна жизнь, частицей которой мы являемся.

— Меня это не очень устраивает: мы частица — во времени. А что касается литературы, разве кто-нибудь напишет о нас?

— По-моему, уже пишут.

— Кто?

— Все те, кто пишет сейчас. Наше время, наши заботы, наши тревоги. Все едино. Так ведь? Ты меня спрашивала, о чем мы подолгу говорим с Леонидовым? Раскрою тайну — он тоже пишет роман. О нас.

— Любопытно! Что он может написать о нас, если мы сами ничего толком не знаем о себе? Тем более не знаем, что будет впереди.