Гавриил Кунгуров - Оранжевое солнце
Вмешался монгол в малиновом халате, щелкнул замочком портфеля.
— План большой, скот надо сдавать, молоко, шерсть... Где будем брать?
— Заводы, фабрики, шахты построили, еще строим и строим, рабочих где будем брать? — горячился Дагва.
— Совсем степь оголодим! — качал головой Цого.
— Меняется жизнь, и люди меняются, — вздохнула Дулма.
Дагва подхватил ее слова:
— И не только жизнь и люди, в степь пришла машина. Какая сила наши машинно-сенокосные станции! Цого, ты передовик, знаешь, что на пастбищах круглый год скот не прокормишь. Заготовляем корма, мало заготовляем, плохо...
— Может, ты и в Гоби сумеешь косить сено? — прижимал Цого Дагву.
— И в Гоби машины нужны. Разве мало там у чабанов мотоциклов.
Цого не дал договорить, стал над Дагвой зло подшучивать:
— Мотоцикл — хорошая приманка, но я своего гнедка на него не променяю! Бегите на машинах в город, бегите!
Дагва приглушил гнев Цого:
— Молодые — наша опора, на них страна стоит. Поделим их разумно: половину в пастухи, половину в город. Вот у тебя в юрте: Эрдэнэ — в город, Гомбо — в степь...
— Нет, я в город, Эрдэнэ в степь. Он сам хочет...
И хотя Гомбо сказал негромко, все слышали.
— Не хочу! — крикнул Эрдэнэ. — Я тоже в город!
— Дагва, таков плод твоих слов... По всем юртам ездишь, разбрасываешь худые семена, что же вырастет? Горькая трава?.. — упрекал Цого.
Теперь сердился Дагва.
— Давайте все останемся в степях, а города, заводы, фабрики, шахты пусть чахнут. Какая же это страна?
Цого задумался. Вспомнил, был на курсах животноводов в аймачном центре, знатные люди съехались и так же спорили друг с другом и спрашивали: что же будет? Выходит, зачем зря голову давить: она не скажет больше того, сколько в ней заложено ума. Ладно ли, гости еще не покушали, а начинают сердиться? Он обрадовался, когда увидел, как Дулма настойчиво стала угощать гостей; верил — жирное мясо, наваристый чай, сладкие пенки отодвинут разговор, от которого мало толку. Так и вышло. Гости смахнули со лба капли пота, вытерли губы, вложили ножи в ножны. Дулма убрала посуду. На чистом столике вырос ворох бумаг. Гости в юрте Цого по важному случаю — на месте осмотрят скот, подлежащий сдаче по государственному плану заготовок. К удивлению Эрдэнэ и Гомбо, гость в малиновом халате — счетовод госхоза — вынул из портфеля вместе с бумагами крошечные счеты с красными костяшками. Недолго щелкал на них, что-то записывал, и все вышли из юрты. Сели на лошадей. Цого отослал Эрдэнэ и Гомбо на ближние пастбища пасти телят, сам поехал с гостями за перевал, на дальние выгоны. Юрта опустела, лишь у ее дверцы лениво развалился Нухэ.
Солнце стояло высоко, пора гнать скот на водопой.
...На берегу речки, на горячем песке лежали на спине Гомбо и Эрдэнэ. В кустах пересвистывались пташки; телята лезли в воду, отбиваясь от мошки, отталкивали друг друга, жадно пили.
— Эрдэнэ! — окликнул брата Гомбо. — Ты знаешь, что я нынче в школу не пойду?
Эрдэнэ вскочил:
— Почему не пойдешь, останешься в юрте и на зиму?
— Нужна мне юрта! Пойду работать на завод или шахту...
— Давай вместе!..
— Тебя не возьмут.
— Хе, — хихикнул Эрдэнэ, — а тебя возьмут? Спрошу Дагву, он все знает...
— Не спрашивай, услышит дедушка, не пустит.
Цого и гости с пастбищ вернулись вечером. Счетовод госхоза, едва переступив порог юрты, присел к столику, защелкал на своих крошечных счетах. Дагва внимательно следил за цифрами. Дедушка молча сидел в стороне. Счетовод разогнулся, передал Дагве листок, сплошь исписанный цифрами. Подсчет обрадовал — план будет перевыполнен не менее чем на десять процентов. Упитанность скота отличная, приплод большой.
Ужинать гости отказались, уговоры и просьбы Цого и Дулмы не помогли; гости торопились, надо им засветло доехать до юрты Бодо. У коновязи Эрдэнэ вертелся около Дагвы, забегая то с одной стороны, то с другой стороны. Выдалась удачная минута, Цого разговаривал со счетоводом, Эрдэнэ — к Дагве.
— На завод берут со скольких лет?
— С шестнадцати...
— А на шахту?
Дагва погрозил пальцем:
— Ишь ты, куда копыта направляешь... Не окончивших школу нигде не возьмут... Это держи в голове, — и вскочил на лошадь.
Уехали гости, увезли с собой цифры, прославляющие юрту Цого, прихватили и житейский покой этой юрты.
Цого провожал гостей до Зеленой горы. Вернулся, когда степь потемнела, луна стояла как одинокий пастух среди звездного стада. Войдя в юрту, Цого не посмотрел ни на Гомбо, ни на Эрдэнэ, будто их в юрте нет, подошел к Дулме:
— Дагва меня напугал, увидел на песке следы стаи волков. Я не рассмотрел, темно... Беда, если разбойники начнут за нас выполнять план; овец могут вырезать начисто...
Цого и чай пить не стал. Вскинул ружье на плечо и вышел из юрты. Ходил недолго.
— Тихо... Может, Дагва ошибся?.. Хотя могут в полночь или под утро нагрянуть...
Только сейчас дедушка заметил Гомбо и Эрдэнэ:
— Почему не ложитесь спать? Дагва ваши головы растревожил? Умный, беда какой умный, но смешной мужик. У него просто: дели пополам. Одного в степь, другого в город... Ко мне тоже сон не идет. Посидим посторожим. О, давайте, как Дагва, пополам — до полуночи не сплю я и Гомбо, после полуночи — Дулма и Эрдэнэ...
— Если спать захочется? — зевая, спросил Гомбо.
— Не уснем, буду сказку говорить, а ты слушать, ночь быстро убежит, как перепуганный заяц.
— Я тоже хочу слушать сказку, спать не лягу, — обиделся Эрдэнэ.
— Ложись, Дулма, спи, нас трое мужчин, обойдемся и без тебя...
— Лягу, устала я, но одно ухо насторожу, пусть слушает...
Залаяли собаки, неистово залился Нухэ. Цого схватил ружье, выбежал из юрты, за ним Гомбо и Эрдэнэ. Ночь темная, ничего не видно, а дедушка ловко обходит камни, заросли кустов, торопится к загону, где овцы и козлята. Собаки там и лают. Лай нарастает; вдруг послышался жалобный визг — видимо, в зубы волка попала одна из молоденьких, но задорных собак.
Дедушка выругался:
— Так тебе и надо! Куда лезешь?! — вскинул ружье и выстрелил. Огонь из ствола мелькнул красной молнией. Раздался второй выстрел, мелькнула такая же молния. Выстрелы раскололи ночную тишину, эхо прокатилось по степи и заглохло. Собаки притаились, заблеяли овцы, слышны топот ног и возня. Дедушка всполошился:
— Сорвались с мест, не выдавили бы ворота загона, убегут в степь, глупое отродье!.. — поспешил к загону, за ним Гомбо и Эрдэнэ.
Овцы сбились в кучу, давили на стенки загона и ворота. Вот-вот прорвутся. Почуяв людей, после окриков дедушки они присмирели, стали ложиться. Дедушка устало дышал, отдал ружье Гомбо, вытащил трубку, закурил. Когда все овцы улеглись, притихли, зашагал к юрте.
Эрдэнэ прошептал:
— Дедушка, ты ранил волка, я видел, он подпрыгнул, упал, с потом уполз в кусты...
— Не ври! Ночью зверя не убьешь, он видит, а ты — нет.
Остановились, вслушиваясь в ночные шорохи.
— Пойдемте в юрту, собаки не лают, знают, далеко разбойники убежали...
Зашли в юрту, в печурке мелькает тусклый огонек, дедушка пощупал котел — горячий — и шутливо сказал:
— После такой удачной охоты добытчики чай пьют. И мы тоже...
Дедушка очень хитрый, зря ничего не скажет и не сделает; он знал, что нельзя еще ложиться спать, волки могут вернуться, потому и ружье не повесил над лежанкой, а поставил рядом с собой.
Наваристый чай слаще жирных пенок; выпили по чашке, налили еще. Дедушка пил, шумно чмокая губами; отставил пустую чашку, руку за пазуху, вынул трубочку, набил туго табаком, прикурил от уголька печурки. Поплыло сизое облачко — хорошая примета. Приготовились слушать.
— Собрал хан-повелитель своих воинов, слуг, пастухов, палачей, ногами топает, его злые слова — молнии черной тучи: «Лентяи! Почему курган стоит?! Уберите его из моих степей! На месте кургана сделайте большой загон для овец!»
Люди хана копали тридцать дней и тридцать ночей. Курган убрали — чистая равнина. Хан рад, раздобрился: «Зарежьте сто быков, тысячу баранов, поставьте сто бочек с кумысом. Ешьте, пейте, веселитесь!»
Исполнили волю хана. Ели и пили целую неделю.
В один пасмурный день прибегает к хану его первый слуга: «Пресветлый повелитель, курган стоит и поднялся еще выше...» — «Убрать, срыть, выровнять! Выполните — озолочу, а не выполните — головы отхвачу!»
Опять курган срыли, землю выровняли. Опять пили, ели, плясали, веселились.
Прошло три дня. Прибегает к хану перепуганный его первый слуга: «Пресветлый повелитель, курган еще выше вырос!..»
...Так рыли, старались много раз; курган же вновь рождался, вырастал, золотая вершина его упиралась в небо. Хановы слуги обессилели, курган убрать не смогли. Начисто сроют, стада быков, лошадей прогоняют, чтобы вытоптали они землю копытами. Загорается новый день — курган опять красуется. Насыпал его степной народ; хан голову руками зажал — против народа не пойдешь... Заболел, скрючился, скрипит, как сухой камыш на ветру: «Ленивые сурки! Где ваша работа? Всем головы срублю!..» Сам же подняться с трона не может — окостенели руки и ноги...
