Михаил Аношкин - Мой знакомый учитель
— Что хочешь, только найди себе цель, слышишь? Цель найди, иначе пропадешь. Учиться иди, задай себе цель — инженером сделаться, а то и педагогом. И добивайся. Тогда у тебя жизнь смысл получит, а все ненужное смоет.
— Эх, как легко ты рассуждаешь. Цель, учиться! Я, может, сам об этом думал, да куда я с таким здоровьем? Кому я нужен?
— Ишь, какую философию придумал, а? Чтоб оправдать самого себя — на что, мол, я нужен. По-моему, ты просто трус.
— Сколько лет не виделись, — усмехнулся Владимир. — И вот, пожалуйста, говорить больше не о чем.
— Найдется о чем, всему свое время. Ты боишься трудностей, прячешься от них за свою подленькую философию.
— Ну, знаешь ли!
— Да, да! Ты почему нюни распустил? Кто дал тебе право нюни распускать? Тетку не слушай — ей бабья жалость не дает далеко видеть. Выбрось из головы, что тебе труднее всех и хуже всех. Бред! Ерунда! Мне тоже трудно, а сил во мне видишь сколько! Я неучем пришел на завод, сейчас мастером работаю, а неучем так и остался. Теперь грызу науку, зубы трещат, в мозгах хоровод от разных формул и задач, но надо, понимаешь ты меня или нет? Надо учиться! У меня ведь семья, у меня ведь работа. Дочурка нынче в школу пошла, да две мал-мала меньше. А ты один, тебя не вяжет по рукам работа. Учись, определяйся в жизни, а ты нюни распустил. Я до сих пор помню слова, которые тебе отец сказал, когда ты сполз-таки сам с шихана. Мол, страх победил и молодец! Давай, дружище, и растерянность побеждай. И на твою долю дел достанется, ой-ой сколько. Не согласен?
— Согласен, — тихо отозвался Владимир.
Сначала ему больно было, когда Семен принялся его ругать, но затем как-то отлегло от души, будто столкнули с груди тяжелый камень, и сразу стало легче дышать.
— Ну, раз согласен, стоит по этому поводу по сто граммов, а? Употребляешь?
— Употребляю.
— Надо полагать, жизнь тебя, однако, потерла. Ну, ничего! Я поехал, все захватил с собой. Думаю, встретимся да не выпьем? Не бывает такого!
Потом Семен много раз еще помогал Владимиру, и сейчас они в переписке. Семен изредка приезжает в гости. Дочку замуж выдал, дедом скоро будет. Время-то как скачет!
. . . . . . . . . . . . . . .
— Вот такова, друзья, вторая моя одиссея. Так я стал учителем, и сейчас мне кажется, будто я мечтал стать не только военным, но и педагогом.
7. Юра Семенов
Провожали домой Владимира Андреевича всей ватагой. Шли посредине ночной улицы, благо движения в этот поздний час почти не было. Лишь прозвенит трамвай да торопливо прошуршит запоздалое такси, устало покачивая светом фар, объезжая шумную ватагу.
— А все-таки в трудностях человек становится чище, — кричал Женька Волобуев. — Мелочи бытия его заедают.
— Брось, — перебил его Юра. — Человек всегда должен быть и чистым, и красивым, и умным, и скромным.
— Должен-то должен, — не сдавался Женька. — В космос корабли умеем запускать, подумать только — чудо! Скоро и человек полетит туда. Великое дело! Ума-то сколько надо. А в магазин зайдешь, тебя обсчитать могут. В трамвае иной рубаха-парень в морду норовит заехать. Это как можно связать между собой?
— Зачем тебе это связывать? — спросила Настенька.
— Чтоб понять, мадам. Я вот знаю одного начальника, он три квартиры себе сменил: первая была без ванны, вторая без газа. Третью взял с ванной и газом. А мой знакомый работяга с большой семьей ютится в комнатушке, ему три года обещают квартиру. Это как связать?
— Я, например, точно знаю, что этого твоего начальника, — возразил жестко Семенов, — исключили из партии и в шею выгнали с руководящей работы. Можешь ты это связать? И вообще, чего ты хочешь, Женька? Чтоб тебе коммунизм готовенький преподнесли на блюдечке?
— Ты не упрощай, Юрка.
— Братцы, разве я упрощаю? Тебе сколько лет, Женька? Двадцать два? Хо! Видали вы его? Значит ты родился в тридцать восьмом, это когда у нас уже социализм был построен. Верно ведь, Владимир Андреевич?
— Правильно, Юра, — подтвердил Глазков.
Он с интересом следил за разговором, не вмешиваясь.
— Ты знаешь, как строили социализм? — продолжал между тем Юра. — Коммунистов убивали из-за угла. Взрывали новые шахты. Устраивали крушения. Кто? Враги. На смерть бились. А врагов сколько было? Не счесть!
— Ну так что?
— И ты еще не понял, Женька! — воскликнул Семенов. — Нет, слушайте, братцы, он еще ничего не понял! Он живет на всем готовом, до него социализм построили, отстояли его в боях, такие, как Владимир Андреевич, на Женькину долю оставили не самое трудное, а он еще ничего не понял. Подумаешь, рубаха-парень в морду норовит заехать. Ты двинь его так, чтобы он извинения попросил, чтоб стал тихим и вежливым.
— Попробуй!
— А как же коммунисты пробовали и брали за горло кулака, хотя тот кулак из обреза в них стрелял? Не боялись! Как же наши солдаты фашистов громили, хотя фашисты до зубов были вооружены? Не трусили! На твою долю кулаков и фашистов не досталось, ну и слава богу. Так ты возьми за горло хулигана. Не бойся! Это нужно для победы коммунизма! Ну, что?
— Чего ты ко мне, в самом деле, привязался, ты всегда против меня! — взмолился Женька.
— Он уже сдается, Юра! — засмеялась Настенька. — Он уже руки поднял. Не спорь, Женька, с моим братом никогда не спорь. Его в армии здорово подковали!
«Ай да, Юра! Башковитый, видать, ты парень, — с теплотой думал Глазков о Семенове. — В армии тебя, конечно, подковали, спору нет, но и ты сам неплох. Интересно будет посмотреть, какие еще стихи ты пишешь!»
На другой день Юра передал ему тетрадку со стихами. Владимир Андреевич обещал прочитать дня через два, но просидел над тетрадкой до глубокой ночи, стихи захватили его. Многие были еще слабые и по мысли, и по форме. Но вот удивительно — вроде бы инстинктивно, словно бы помимо воли автора вдруг в стихи врывалась мощная, необузданная поэтическая струя, и тогда они лепились емкие, выпуклые, пронизанные глубокой мыслью. Но таких было пока мало. Однако хорошо уже то, что они были. В них прорывалась та зрелость ума, которую подметил Владимир Андреевич у Юры во время спора с Волобуевым.
Утром Владимир Андреевич сказал Лене:
— Ты послушай, что я тебе прочту:
Помните, бессонницею выжатые,Зияющие страшные бои?Помните, погибшие и выжившие,Старшие товарищи мои? —В башне под чернеющими флагами,В режущих объятиях плетей,За колючей проволокой лагеряУмирала молодость людей.По утрам детина грязно-рыжийС бюргерской ухмылкой на губкахВыводил из комнаты мальчишекС сединой в поникших волосах.Злые прядки кудрей поседелых!Может, вы упрямо зацвелиПод пилоткой гордою ГастеллоЗа одну секунду до земли?Это вы, блестевшие суровоВ рваной яме от фугасных бомб,Слиплись у Олега КошевогоПод большим крутым славянским лбом!
— Ну, как? — выжидательно посмотрел Глазков на жену.
— Хорошо! Чьи они?
— Ни за что не угадаешь. Одного моего ученика. Здорово, правда?
Три стихотворения Владимир Андреевич посоветовал отослать в редакцию молодежной газеты. Юра сначала неохотно принял это предложение, но потом все же послушался. Вскоре получил ответ, никому не хотел его показывать. Владимир Андреевич поинтересовался. Юра сконфузился.
— Забраковали?
— Да.
— Покажи-ка ответ.
Прочитал бумажку из редакции: «Ваши стихи нам понравились, но напечатать не можем, потому что таких стихов у нас очень много. Вы где работаете? Может, напишете нам очерк? С приветом…», и следовала фамилия сотрудника. Владимир Андреевич рассердился, обозвал того сотрудника невеждой и позвонил редактору. Тот внимательно выслушал Глазкова, попросил Семенова к нему зайти. Юра идти к редактору отказался, Глазков разозлился, даже накричал на него — мол, если не хочешь, черт с тобой, не ходи, какое мое дело, в конце концов…
Владимир Андреевич потом терзался из-за этой нечаянной вспышки, но Юра не обиделся. Наоборот, гнев Владимира Андреевича подхлестнул его, и Юра пошел к редактору.
В следующее воскресенье Юра ворвался в квартиру Глазковых с неожиданной для его застенчивого характера смелостью.
— Напечатали, — почему-то шепотом произнес он. — Напечатали, Владимир Андреевич!
Отдал Глазкову газету и в изнеможении опустился на стул. Танюшка очень внимательно приглядывалась к незнакомому дяде, что-то для нее было в нем непонятное и чуточку жалкое. Она сбегала на кухню, принесла в чайной чашке квасу и протянула ему:
— Попейте, дяденька.
Юра посмотрел на нее с благодарностью и улыбнулся: как это она догадалась, что он погибает от жажды?
