Николай Вирта - Собрание сочинений в 4 томах. Том 3. Закономерность

Августовской ночью двадцать первого года по задам и пустынным огородам Пахотного Угла пробирался человек. Он полз по грядкам неубранного картофеля, продирался сквозь густую, жирную ботву. Иногда долго вслушивался в ночную тишину и, затаив дыхание, ловил звуки, идущие из села. Потом снова полз, сдерживая стоны.

У человека была ранена нога, но он полз уже пятнадцать верст, минуя дороги; иногда ему удавалось идти — и он шел, скрежеща зубами от боли. Он знал: через два часа его хватятся и вышлют конные отряды в погоню.

Силы почти оставили его, когда, благополучно миновав заставы, огороды и гумна, он дополз до избушки — самой крайней в селе. В избе горел слабый свет. Человек, хватаясь руками за стену, поднялся к окну и увидел Льва Кагардэ. Лев сидел за столом и читал. Перед ним стоял маленький пузырек с фитилем. Свет был совсем слабый, красноватый. Кверху тянулась тоненькая струйка копоти.

Беглец постучал в окно. В избе метнулась тень, и свет погас. Беглец опустился на землю. Он дышал со свистом. Ему было все равно, куда он попал и к кому: к тому ли, кого он искал, или к врагу. Нестерпимо болела нога, и хотелось дико кричать от этой боли, колотиться головой об стену, умереть.

В этот вечер Лев долго засиделся за книгой.

Услышав стук в окно, Лев вздрогнул, погасил свет и подошел к окну. За стеклом лежала плотная темень. Лев перевел дыхание и решил узнать, в чем дело. Осторожно ступая по скрипящим половицам, чтобы не разбудить Настю, он вышел на улицу. Небо было закрыто тучами. Накрапывал мелкий дождь. Ничего не видя вокруг, Лев пошел вдоль стены и, наткнувшись на что-то большое и мягкое, чуть не упал. Услышав щелканье затвора, Лев отскочил в сторону.

— Кто? — спросил он и не узнал своего голоса.

— Воды! — прохрипел кто-то в ответ.

Только теперь Лев разглядел человека, прислонившегося к завалинке. Он подхватил его на руки, внес в избу, положил на пол, опять выбежал на улицу, трясущимися руками обшарил то место, где лежал незнакомец, и нашел винтовку.

Возвратившись в избу, Лев разбудил Настю.

— Вставай, дура!

Он схватил одеяло, подушки, закрыл ими окно, снова зажег коптилку. Настя, почувствовав что-то серьезное, одевалась с необыкновенной для нее быстротой. Когда Лев зажег свет, она увидела распростертого на полу человека, отшатнулась и вскрикнула.

Лев погрозил ей кулаком.

Вдвоем они подняли человека, перенесли его в кровать, раздели. Настя нечаянно тронула его больную ногу. Человек громко застонал, открыл глаза, снова попросил воды. Лев поднес свет к кровати. Человек поднял голову, и Лев узнал Петра Ивановича Сторожева.

Петр Иванович жадно выпил воду, вытер рукавом рот, посмотрел на Настю, перевел глаза на Льва, улыбнулся и откинулся на подушку.

— Потуши! — Он мотнул головой на коптилку.

Лев погасил огонь и долго стоял у кровати. Сторожев успокоился, стал дышать ровнее и заснул.

Петр Иванович проснулся рано, его разбудил петух.

— Лев Никитыч, — шепотом позвал Сторожев, — а Лев Никитыч.

Лев метнулся с печи.

— К тебе никто не придет?

— Никто. Я-то уйду сейчас, я в сельсовете работаю. Тут с тобой Настя останется — это своя. Настя! Слышишь, Настя! Пора тебе!

Настя слезла с печи.

— Ступай к попадье, наври ей чего-нибудь, отпросись и бегом сюда. Да смотри, без меня никого в избу не пускай и не откликайся. Будто тебя и нет.

Настя вышла из избы.

— Не проболтается?

— Нет, я ей сказал!

— Лев Никитыч, принес я тебе последний отцовский привет. Видел недавно твоего батьку. Был еще живым. Просил тебя найти, передать, чтобы помнил его. Пускай, говорит, отомстит за нас. Все просил тебя спасти, выручить, да видишь, как оно обернулось!

Сторожев рассказал Льву о том, как во время своих скитаний он наткнулся в одной деревушке на отряд Ворона.

— Отчаянный человек твой отец! — говорил Сторожев. — Их с Вороном собственные бойцы ночью скрутили и повели к красным. Атаман плачет, а твой отец кричит: «Мерзавцы, предатели, нас убьете, дети наши останутся!»

Сторожев не видел, как люди выдали красным Ворона и Никиту Петровича. Он не мог слышать от Никиты Петровича того, что рассказывал теперь Льву: учитель при последней своей встрече с Петром Ивановичем был мертвецки пьян.

Лев ходил по избе позеленевший от ярости.

— А ты как спасся? — спросил он, чтобы покончить с тягостным молчанием.

— Бог да случай, — уклончиво ответил Сторожев. — Сначала сдался — умереть решил. Сына захотелось повидать, сын у меня есть маленький, Митька. А потом, как дело подошло к смерти, взял да передумал. Часового убил, да и был таков.

— А как же ты узнал, где я живу?

— Ребятишек встретил, лошадей в ночном пасли. Я буденовку у часового взял, упокой, господи, его душу. Она и пригодилась. Ребята меня за красноармейца приняли. Я у них помаленьку все и выпытал. Набрался я страху, Лев Никитыч!..

Вернулась Настя, и Лев собрался уходить.

— Ты лежи, Петр Иванович, — сказал он, — я приду часов через пять. Подумаю, что можно сделать. Отдыхай. Здесь тебя не найдут.

Когда Лев подошел к сельсовету, вокруг избы толпились люди и о чем-то громко спорили. Около сельсовета Лев заметил оседланных лошадей.

Он вошел в избу. Стены ее были черными от копоти и дыма. Пол грязный, штукатурка по стенам облупилась, углы проплесневели, половицы скрипели. В избе было много народа. Рядом с незнакомым Льву черноусым человеком, он сосал трубку, сидел Алексей Силыч.

— Он что, так и убил часового? — спросил Алексей Силыч черноусого.

— Чуть-чуть, говорю, не убил. Парень лежит без сознания.

— А кто он такой?

— Да парень-то шалый. Батрак его бывший — Ленька.

— Знаем Леньку! — крикнул кто-то из толпы. — Он у Сторожева лет десять служил, к Антонову с хозяином ушел, а потом переметнулся к красным. Народ болтает, будто бы повстречался он зимой с братом своим Листраткой, тот его и уговорил.

— Листрат — это двориковский коммунист, он воевал в партизанском коммунистическом отряде; в Токаревке сидели. Он разведчиком был, — пояснил Алексею Силычу черноусый. — Ты его не застал, он сейчас в Царицыне, на завод его вызвали.

— Иван Васильевич, — крикнул Алексей Силыч, — ты посты ночью проверял?

— Проверял, — ответили ему из соседней комнаты. — Нет, к нам он не мог пробраться. Да и кто бы его мог спрятать?

— Не скажи, не скажи, — бормотал Алексей Силыч. — Может быть, обыщем дворы? — предложил он.

Сердце Льва замерло.

— А мне думается, он где-нибудь в кустах отлеживается, — сказали в толпе. — Он, черт, все закоулки тут знает. Пошарить надо в округе!

— И то верно. — Алексей Силыч поднялся. — Ты, Сергей Иваныч, сейчас куда? — обратился он к черноусому.

— Я в Духовку поеду, там подниму народ. Спешить надо. — Черноусый — Сергей Иванович — выколотил о каблук трубку. — Мне, Силыч, — пробормотал он, — обязательно надо его найти. Брат он мой.

— Пустяки! — крикнул председатель. — Не в том суть! А по шее тебе следует надавать. Поймали волка, а постеречь как следует не могли. Хоть бы двух часовых поставили. Прошляпил, брат!

— В том-то и дело, что он сам пришел. Раненый, голодный, смерти все просил. Черт его знает! — Сергей Иванович сдвинул на затылок матросскую бескозырку.

— Шлепнули бы без разговоров — и кончено! — злобно сказал кто-то.

— Нельзя, — пробормотал Сергей Иванович. — Он был не простой бандит. Антоновский активист. Мы в Тамбов телеграмму послали, что с ним делать. А он…

— Ух, собака! — сокрушенно вздохнули в толпе. — Наделает он делов!

— Да, браток, нахлобучки тебе не миновать! — сказал Алексей Силыч Сергею Ивановичу. — Ну, ладно, ты не горюй, поймаем. Не сейчас, так после. Не убежит!

Все двинулись к выходу. В избе остался Лев. Дверь снова открылась, и вошел председатель пахотно-угловского сельсовета, толстый, лысый человек.

— Слышь, Левка, я на целый день уеду, ты тут заворачивай сам. Вот печать. Придет Мартьяныч, прихлопни ему. Да не потеряй! Голову оторву!

— Кто это тут был? — спросил Лев. — Не Сергей ли Сторожев?

— Он самый. Брат Петра Ивановича Сторожева. Он председатель ревкома в Двориках. Ну, всего! Еду!

Председатель сельсовета вышел. Лев вынул из ящика бумаги, положил на стол. В избу снова вернулся председатель.

— После обеда на мельницу поезжай! Скажи этому подлецу мельнику, я ему покажу!.. Тоже барин, сто раз его звать надо! Да заверни ко мне домой, рожь на помол свезешь. Ладно? Так и скажи ему: Иван Васильевич, мол, тебя, стерву, самого в муку перетрет. Паршивый черт! — Председатель с силой хлопнул дверью.

Когда Лев ушел, Петр Иванович встал, умылся, Настя перевязала ему ногу, дала чистое белье и отвернулась, пока он переодевался.