Сергей Воронин - Встреча на деревенской улице
Пекарня находилась не так уж и далеко от ее дома, но дорога шла на подъем, и Алевтина Николаевна все чаще останавливалась, чтобы передохнуть.
Мимо нее проносились автобусы и грузовые машины. Трещали мопеды и мотоциклы. И позади вдруг застучала телега. Алевтина Николаевна словно очнулась от ее стука, замахала рукой, чтобы возница остановился. Она знала его. Это был старый, как и его лошадь, с маленькими, но еще живыми глазами человек. Он возил к продуктовому ларю то хлеб, то лимонад, то какую другую продукцию.
— Степан Васильич, — прерывисто заговорила Алевтина Николаевна и отерла рукавом со лба пот, — подвези меня... тут недалеко... до пекарни...
— А чего, садись. Жалко, что ли... По каким таким делам спешишь?
Алевтина Николаевна рассказала.
— Худо, — осуждающе покачал головой Степан Васильич. — Когда мужик пьет — беда, а когда баба — совсем пропадай. А ты чего ж позволяешь?
— Не слушает.
— Худо. А все потому, что бабу к мужику приравняли. К тому же грех отменен, вот так оно идет и катится. Докудова — неизвестно. — Он дернул вожжами и свернул к пекарне.
Там в канаве, лицом в землю, лежала Надька, дочь Алевтины Николаевны. Одна нога ее была поджата к животу, другая, заголенная до коротких трусов, бесстыдно белела. Алевтина Николаевна первым делом одернула платье. Потом, кряхтя и задыхаясь, вместе со стариком потащила ее волоком к телеге, там стали подымать ее, но справиться не могли, и тогда Алевтина Николаевна позвала двух проходивших мимо бородатых молодых парней в шортах и в черных очках. Они покосились и прошагали мимо. Только один из них посмотрел на старуху и повертел у своего виска пальцем.
Помогли работницы с пекарни. Жалея Надьку, быстро погрузили ее на телегу и, толкуя о чем-то своем, направились к складу.
Степан Васильевич не очень-то был доволен, что пришлось везти такую поклажу, но пожалел старуху и, приговаривая: «Пять грехов скинет», погнал лошадь под гору.
Немало пришлось им повозиться, пока Надьку втащили через калитку во двор и вволокли в дом. На кровать не подымали. Так и оставили лежать на полу, только мать сунула ей под голову подушку да прикрыла одеялом, чтоб не простыла, а уж под нее положить чего-нибудь не хватило силы.
Дети Надькины — двойняшки, первоклассники — с тоскливой болью глядели на пьяную мать, то густо по-мужичьи храпевшую, то что-то бормотавшую в своем тяжелом сне.
— Зачем она так? — спросил мальчик.
— Говорила уже: все из-за вашего папки. Не бросил бы, так и не пила бы. Страдает, а того не понимает, что губит и себя, и нам покоя нет. Господи, за что?.. — Алевтина Николаевна заплакала.
Ночью она долго стояла на коленях, глядела в окно на темное звездное небо и молилась богу, чтобы он навел дочь на добрый путь, чтобы помог одолеть ей боль от любви и позора и чтоб пожалел ребятишек... Молилась она усердно и неумело — перезабыла все молитвы — и только на рассвете легла, и стала уже забываться в тонкой дремоте, как вдруг очнулась от дикого Надькиного вскрика. Встала, подсунула ей под голову подушку, и Надька затихла. Но сама Алевтина Николаевна уснуть больше не смогла. Полежав немного, встала, занялась хозяйством. А как подоспело время будить ребят, подняла их и поставила перед матерью на колени. И сама встала.
— Будите маму, — сказала им.
Дети переглянулись и стали нерешительно трогать мать за плечо.
— Будите, будите.
— Мама, вставай, мама...
Надька замычала и стала отводить их руки.
— Мама, мам... Мама...
Надька с трудом открыла глаза. Не поняла, кто это перед ней. Но постепенно взгляд стал осмысленней, она приподнялась.
— Чего это вы? — растерянно проговорила она.
И тут Алевтина Николаевна упала ей в ноги.
— Христом богом просим, не пей, пожалей ты нас, — сказала, рыдая, старуха.
— Мама, мамочка... — потянули к ней руки ребята. Девочка уткнулась ей в грудь, мальчик дрожащим голосом попросил:
— Не пей, мамочка, не надо, милая...
— Да что вы! — чуть не в страхе вскричала Надька, видя, как у нее в ногах валяется седая, грузная старуха, как с мокрыми от слез лицами смотрят на нее ребята. — Да что вы! — она кинулась подымать старуху, но Алевтина Николаевна еще плотнее припала к полу.
— Не встану, пока не дашь слово, что бросишь пить, и дети не встанут...
— Брошу! Брошу! Только встаньте! Да что это? Ну, мама, Ленечка, Катя...
Обняла их, припала к ним, так и сидели, обнявшись вчетвером, и плакали, и невпопад что-то говорили друг другу, и Надька прижимала их к себе и клялась, что больше капли в рот не возьмет и что все хорошо станет.
— Жизнями вашими, дети, клянусь!
— Ой, смотри, дочка, так поклялась. Не сдержишь слово, замучает их жизнь.
— Нет, мама, вот увидишь!
И с того дня у них в доме начался нескончаемый праздник. И вот уже год, как он длится. И с каждым днем старуха все спокойнее становится, но нет-нет да и прислушается и выглянет из кухонного окна на дорогу, услышав громкие бабьи голоса. Но, слава богу, нет там ее дочки. А Надька после работы каждый раз торопится к дому. И ребятишки бегут ей навстречу, — это бабка их так приучила, чтобы встречали свою мать с радостью.
— Мама идет! Мама идет! — кричат они, а потом идут по обеим сторонам от нее, а она посередке, веселая, ясная.
Праздник, ну просто праздник пришел!
1976
ПРИЕМ ДЖИУ-ДЖИТСУ
Я уже собирался уходить, когда на пороге избы показался высокий парень в линялой гимнастерке, с длинными плоскими волосами, доходившими до плеч.
— Здоровеньки булы, тетка Степанида и приезжий товарищ, которого не знаю! — сказал он еще у дверей, одним взглядом вобрав все: и пустой стол (отметив движением бровей, что это его не устраивает), и меня, допивавшего густое молоко, которого не попробуешь в городе, (открытая улыбка на полный оскал крепких белых зубов, — дескать, приветствую, рад вашему появлению в наших краях), и саму хозяйку, рослую старуху, с большим животом и широкой грудью, словно на ней лежали две ковриги пышного хлеба (ей особую улыбку, с подмигиваньем, вроде того, что живи, тетка, не тужи!) — С праздничком вас!
— Здравствуй, — усмешливо протянула хозяйка, — да ведь праздник еще вчера кончился.
— А для меня персонально еще продолжается, тем более что я не поздравлял тебя.
— Ну что ж, поздравляй.
— Вот, поздравляю! Здоровья тебе и так далее, всего лучшего!
Хозяйка протянула руку в буфет за графином.
— Чего матка-то делает?
— Наладилась дрова с Нюркой пилить.
— А ты чего ж не поможешь? — наливая большую стопку из графина и ставя перед гостем, сказала хозяйка.
— Так ведь говорю — праздник у меня. К тому же, кто не работает, тот не ест. А они поесть любят.
— Да и ты мимо рта не пронесешь, — накладывая из чугунной латки в тарелку тушеное мясо с картошкой, улыбнулась хозяйка.
— Точно! — засмеялся парень.
— Ну, выпей, коли праздник у тебя.
— Тогда, значит, с Днем Победы! — Парень широко раскрыл рот, запрокинул голову и влил в себя большую стопку. Потряс головой, понюхал хлеб. — Крепка!
— С чистого сахару, не то что кака химия... Да ты ешь, ешь горячее-то.
— А чего я в обед буду делать дома?
— А брюхо как резина. Влезет.
— Точно! — засмеялся парень и стал есть. Но, пожевав, отложил вилку и подмигнул мне, давая понять, что еда куда как не ахти. И тут же, неожиданно для меня, сказал: — Вот это да! Вот это жаркое! Только ты одна, теть Степанида, и можешь так сготовить.
— Чего уж такого вкусного нашел, — смущенная похвалой, заулыбалась старуха, — и твоя матка, моя сестрица, не хуже готовит.
— Ой не скажи! Ой не скажи! Не хуже — не знаю, а вот уж что не лучше — это точно! Налей-ка, теть Степанида, еще рюмашку, а то все съем и не замечу.
Хозяйка налила еще стопку.
— А вы чего же, приезжий товарищ, не выпиваете? Теть Степанида, не узнаю тебя!
— Ой, да я с удовольствием, только постеснялась... Ведь у меня самогонка. Может, непривычные вы...
— Нет-нет, — отказался я, — не пью.
— Только самогонку или вообще? — деловито спросил парень.
— Вообще...
— Врачи запретили, или как?
— Да нет, вообще не пью...
— И не, тянет?
— Так если не пью, почему же должно тянуть?
— Мало ли... — уклончиво ответил парень и с улыбкой поглядел на хозяйку. — А теперь, теть Степанида, разреши мне выпить за твое драгоценное здоровье, которому не должно быть износу, как моему трактору. — Он посмотрел графин на свет, много ли там осталось, и наполнил свою стопку. Выпил. Поклевал вилкой жаркое. Оглянулся. — Чистенько у тебя, теть Степанида, уютненько. Вот мне бы такую аккуратную жену, как ты...
— А ты женись на Танюшке, как раз такая будет.
— Это еще как погода покажет. До замужества все девки хороши. Потом брак выявляется. Недаром и называется супружество браком.
— Мучаешь ты девку зря.
— Это называется испытанием чувств... А у тебя хорошо. Аккуратность, чистота. Одним словом — гигиена. — Он выпил и отстранил опустевший графин. — Может, у тебя капустка или соленый огурчик есть?
