Музафер Дзасохов - Белая малина: Повести
Агубе поддержал его:
— Или же лисица поймает.
— Почему?
— Потому что отбился от стаи.
Я посмотрел на тот берег. Гусей и в самом деле след простыл.
— Как же быть?
— Чего тут раздумывать? — сказал Хаматкан. — Неси домой — и весь разговор.
— На будущий год выведет тебе целую стаю гусей, — подхватил и Агубе.
Думают, что я глупее их. И, конечно, считают трусом. Будь что будет!
— Пошли! — сказал я и решительно повернул домой.
Гусенка я тоже сунул за пазуху. Он все время пищал и вырывался из рук, а теперь притих. Я, крадучись, пробирался домой, опасаясь, как бы кто не догадался, что у меня за пазухой гусенок.
Как только я выпустил гусенка на пол в кухне, он сразу бросился бежать. Сунулся под стол. Потом забился в угол, за веник. Оттуда — к печке… Я ему насыпал отрубей, но гусенок даже и не подошел. Я устал гоняться за ним и махнул на него рукой…
Солнце зашло. На землю спустилась прохлада, стало легко дышать. Коровы до сих пор нет, придется идти искать. Вот уже несколько дней не привозил ей травы, и она снова повадилась пастись за ручьем.
Но далеко ходить за ней на этот раз мне не пришлось, я натолкнулся на нее за углом Бердова дома. Может, она надеялась, что я приготовил ей сочный ужин, и уже направлялась домой.
А вот и Дзыцца идет по улице. Я подошел к ней, взял у нее сумку и мотыгу. Откуда-то появились и сестрички. Бади выхватила у меня сумку и поволокла за собой. Сразу сунулась в кухню. Я крикнул ей:
— Смотри, гусенок убежит!
Дзыцца резко повернулась ко мне:
— Какой гусенок?
Я знал, что мне придется ответить на этот вопрос, и ответ у меня был готов.
— На берегу Уршдона нашел.
Хоть я и ответил без запинки, Дзыцца почувствовала, что я говорю неправду. От нее ничего не скроешь. Не зря она любит повторять, что мысли человека написаны у него на лбу. Она сразу заподозрила неладное.
— Где, говоришь, нашел?
— У самого спуска, за поворотом. Отбились от стаи. Мы с Агубе и Хаматканом пожалели их.
Если она до сих пор хоть немного верила мне, то как услышала о Хаматкане, утвердилась в своих подозрениях.
— Сколько раз я тебе говорила, чтобы не ходил с Хаматканом!
— Агубе тоже с нами был. Хаматкан принес двух гусят, а мы по одному…
— Вы тоже недалеко ушли от Хаматкана. Только Хаматкану досталось два гусенка, а вам всего по одному…
— Мы не крали… — прошептал я.
— Помолчи лучше! До сих пор хоть не обманывал меня, а теперь лжет и глазом не моргнет! Зачем принес чужого гусенка! Ишь ты, пожалел!..
Я больше не смел возражать ей.
— Вот бы Баппу увидел твои проделки! Вот бы обрадовался! Каждое письмо с фронта твоим именем начинал, а ты воришкой сделался. Сегодня — гусенок, завтра — индюки и бараны. А послезавтра, гляди, по дворам начнешь лазать…
Лучше бы не видать мне в жизни никаких гусей, чем слышать такие упреки… Баппу — моя самая большая гордость. Как же я мог не подумать о нем!
Но я снова попытался оправдаться:
— Будто, кроме меня, никто гусят не приносил…
— А почему ты по этим воришкам равняешься?
— Я ни по ком не равняюсь.
— В таком случае сейчас же отнеси гусенка туда, откуда принес. Понял?
Я ничего не мог сказать и стоял, потупившись.
— И если когда-нибудь повторится подобное, то считай, что матери у тебя нет!
Я вздрогнул. Вдруг вспомнился давний сон, который мне приснился, когда я был еще маленьким.
…Будто Дзыцца оказалась на острове. И я никак не мог к ней подойти. Вода неглубокая, дно видно, но только шагну в воду, чтобы добраться до острова, как ноги сразу увязают в болотистой тине. Я зову: «Дзыцца, Дзыцца!» — но ответа нет. Неожиданно рядом со мной оказалась старуха, она обняла меня: «Умерла твоя Дзыцца, бедный ты мой сиротинушка!..» Слезы хлынули из моих глаз, и я крикнул во весь голос: «Дзыцца!»
И проснулся. У меня по щекам катились слезы. Я сел в постели. Солнечные лучи проникали через дверные щели, и в них купались золотистые пылинки.
Еще весь в плену своего сна, я снова крикнул:
— Дзыцца!
Во дворе послышались шаги. Дверь открылась. На пороге стояла Дзыцца, вся залитая солнцем.
— Что с тобой, Габул?
Я спрыгнул с постели и обнял ее с рыданьем.
— Почему ты плачешь?
Но я от слез ничего не мог вымолвить.
Дзыцца взяла меня на руки и прижала к груди.
— Ну скажи мне, что с тобой, Габул? Или испугался чего-нибудь? Или дурной сон приснился?
— Да-а-а… — наконец выдавил я.
Дзыцца еще крепче прижала меня к груди и начала баюкать, стараясь меня успокоить.
— Ну, что же нам приснилось? Расскажи мне, — ласково попросила она.
— Будто ты умерла… — снова зарыдал я.
Дзыцца улыбнулась.
— Так зачем же ты из-за этого плачешь? Я же вот она, рядом с тобой. Перестань, мой маленький, ты же у меня хороший! — И, посмотрев куда-то прямо перед собой, сказала — И что только человеку не приснится!
Я перестал плакать, но не отпускал Дзыцца, словно боялся, что у меня ее отнимут. Наконец она посадила меня на кровать и сказала:
— Оденься, а я подмету двор…
Но я схватил ее за руку:
— Я тоже с тобой пойду!
Я торопливо оделся и вышел вместе с Дзыцца во двор. И до самого вечера не отходил от нее: боялся, что я ее потеряю и больше не найду…
Сейчас я вспомнил этот кошмарный сон. Мне вдруг показалось, что я опять теряю Дзыцца. Вот сейчас она возьмет Дунетхан и Бади и уйдет вместе с ними из дому неизвестно куда… А у меня просто отнимутся ноги, и я останусь как вкопанный, буду кричать во весь голос, но даже сам себя не услышу…
— Я к тебе обращаюсь, — Дзыцца прервала мои мысли, — сейчас же отнеси гусенка!
— Завтра отнесу…
— Отнеси сейчас же! Иначе можешь не приходить домой, нам воришки не нужны.
С поникшей головой я тяжелым шагом спустился по лестнице. Дунетхан и Бади с укоризной смотрели на меня. А я и сам себе был противен. Ведь я думал, что обрадую Дзыцца, рассчитывал сделать ей подарок. Я ухаживал бы за гусенком, к осени он бы подрос…
Но вышло все совсем не так, как я мечтал.
Я только сейчас увидел, что уже наступил вечер. Надо торопиться, а то скоро совсем стемнеет. В это время Цымыржа спускает с цепи своего пса, и тогда уже не пройдешь по улице.
Вышел на берег Уршдона, оглянулся. Никого… Да и кому быть на реке в это время? Достал гусенка из-за пазухи, пустил. Он с писком побежал по камням.
Мне стало жалко его. Куда он денется ночью? Нарвется на лисицу… А во всем виноват я. Зачем я его схватил? И Дзыцца обидел… Я не очень-то и хотел ловить гусят, но Хаматкан и Агубе подбили. Теперь буду умнее. Тоже нашел кого слушать. От Хаматкана всего наберешься: школу бросил, с утра до вечера лазит по чужим садам. Дзыцца не раз наказывала мне, чтобы я не связывался с ним. А я то и дело забываю об этом. А потом жалею, да что толку?
— Ужин на столе, — сказала Дзыцца и вышла из кухни, даже не взглянув на меня.
Про гусенка больше не спросила. Редко я видел ее такой разгневанной.
Я взял со стола стакан молока и кусок хлеба. Хоть я и сильно проголодался, но жевал без всякого аппетита. Хлеб этот Дзыцца приносит, оставаясь сама голодной. Это я раньше думал, что она в сумке приносит то, что осталось у нее от обеда. Дунетхан и Бади и сейчас так думают.
— Ты знаешь, что тебе завтра на работу?
Кажется, голос Дзыцца звучит несколько мягче.
— Может, отучишься воровать!
Нет, еще не скоро отойдет. Неужели так и будет всегда упрекать меня при каждом удобном случае?..
— Сходи к Жамират… Она присылала за тобой.
«Наверно, Дудтул больше не хромает», — подумал я и вышел на улицу.
Жамират стояла у своих ворот. С ней еще кто-то. По смеху я узнал Цаманкуыд. Третий молчал. Цаманкуыд снова чему-то засмеялась. И тут Жамират увидела меня.
— Это ты, Казбек?
Она подошла ко мне.
— Завтра буду ждать тебя. Дудтул в конюшне, арба во дворе у Гадацци. Я буду около пекарни с самого утра.
Маирбег — вот кто стоит с ними и молчит. Тракторист. Я часто вижу его около Жамират. В поле он несколько раз подходил к нам то под одним, то под другим предлогом. А если встретится со мной случайно, обязательно спросит про Жамират. Но сегодня-то, я думаю, они встретились не случайно, а, как видно, Цаманкуыд помогла. А уж если Цаманкуыд возьмется за что-либо, то доведет дело до конца.
Вернулся домой. На кухне темно — наверно, лампу взяли в большую комнату. Дудтула надо будет вывести утром пораньше. Затем — к Гадацци, арбу он никогда не оставляет в конюшне. А Гадацци живет далеко, на самом краю села.
Попрошу Дзыцца, чтобы разбудила. Но подумал об этом и вспомнил про гусенка. И так опять скверно стало на душе…
Ладно, не стану ей ничего говорить, сама знает, что меня разбудить надо.
