Владимир Петров - Польский пароль
Обо всем этом, разумеется, не знал капитан Вахромеев, к полночи прорвавшийся со своими ротами к центру Тарнополя, и тем более ничего не знал старшина Савушкин, штурмовая группа которого до рассвета вела рукопашный бой на этажах старинного кирпичного здания.
Совсем рассвело, когда автоматчики Савушкина наконец-то очистили чердак: за печными трубами, за стропилами остервенело, до последнего, огрызалось более десятка немцев — ни один не сдался.
Савушкин подошел к разодранному взрывом чердачному окну, заглянул вниз: разноцветные крыши в сизой утренней испарине, еще темные провалы улиц. Вдохнул сырой воздух — пахло гарью непотухших углей и терпким духом оттаявшей земли, как у таежного костра после ночевки… Этот запах сразу напомнил ему глухариную охоту, когда на первом свету он заливал ночной костер и, махнув за плечо старенький свой дробовик, сторожко прислушиваясь, уходил на токовище.
«А ведь сегодня восьмое марта, мать честная! — неожиданно вспомнил старшина. — Пелагеин праздник… Ребятишки, поди, с вечера подарки ей наготовили, а старшой Андрюха наверняка утром будет шуровать у печного шестка, семейную еду заместо матери готовить. Жаль только, без блинов у них нынче праздник получится, постно, по-скромному… Писали, что муки давно уж нет, ржаные колоски собирают да мороженую картошку прошлогоднюю перекапывают. Эх-ма…»
У него тут тоже «праздник», кажись, намечается. Только рассветет, и жди: немцы начнут швырять «горяченькие блины» вдосталь — с пылу, с жару, — поспевай рот разевай да молитву не забывай. Что ни говори, вылез он, Савушкин, по темноте со своими ребятами на самый пупок: дом-то угловой, слева-справа — улицы, впереди — площадь. Так что со всех сторон первостатейная мишень, вслепую бей — не промахнешься.
Долго ли тут продержишься, если к тому же попрут танки или подойдет «фердинанд» — самоходка, шуранет в лоб по окнам пять-шесть снарядов — и посыпались кирпичи, полетели души на небеса. Чем встречать-то? У него в штурмовой группе всего одна сорокапятка да два ПТР — «пужалки». Чудно, ей-богу: напридавали ему вчера впопыхах «парных средств усиления»! Пару связистов, пару саперов, пару ПТР, пару сорокапяток (одну ночью на мине потеряли). Всего по паре, прямо Ноев ковчег получается!
Зарозовел туман над рекой, вдали за городом выкатилось солнце. На смутно видимой земляной дамбе, ведущей к западной окраине, вспыхнули блестки-зайчики. Савушкин встревоженно пригляделся: что бы это значило? Подозвал молодого паренька-связиста, который всю ночь исправно мотался за ним по этажам и лестницам, таская катушку с проводом и телефонную коробку:
— Зыков! У тебя глаз должон быть зорче, ну-ка, погляди!
Тот прищурился, испуганно выдохнул;
— Танки… товарищ старшина!
Савушкин уже и сам разглядел, что танки: лезут из тумана с другого берега, как тараканы из щели, и конца им, проклятым, не видно…
— Крути телефон — комбата давай!
Вахромеев располагался где-то неподалеку, на соседней улице, а слышно было плохо, будто из глубокого колодца доносился голос.
— Але! Але!! — кричал красный от натуги Савушкин. — Это «Пихта» говорит! «Пихта» говорит!
— Не «Пихта», а «Елка», — раздался спокойный, громкий голос Вахромеева (вот чертов телефон — заработал!).
— Чего, чего?
— Твой позывной, говорю, не «Пихта», а «Елка». Я же вчера тебе трижды повторил, вдалбливал!
— А, черт! — выругался Савушкин (он вечно путал эти позывные). — Одним словом, танки прут! Слышишь?
— Слышу, не кричи. И не паникуй. Держись за штаны.
От этого ехидного, ровного голоса старшина сразу как-то обмяк, даже, пожалуй, застыдился. Помолчал, поглядывая в чердачное окно.
— Я-то за свои держусь, слава богу. А вот вы чего делать будете: они ведь в обход вам идут. Мне отсюда видно.
— Ладно, — сказал Вахромеев. — Насчет танков понял. Сколько их?
Савушкин повернулся к связисту и автоматчикам, стоявшим у окна: сколько там, сосчитали? Так как ответили по-разному (то ли сорок, то ли тридцать пять), то старшина уверенно округлил:
— Около пятидесяти!
— Принято. Теперь доложи свою обстановку.
— У меня в норме, — сказал Савушкин. Назвал потери, упомянул про подбитую, брошенную по дороге пушку, похвалил. своих ребят, приданных «парников-напарников» — тоже (хватко мужики молотили фрицев, задористо — чего там говорить!). — Одно слово, дом взяли, проветрили, сидим туго, как грузди в кадушке. Не выковырнешь.
— Ну-ну, — кашлянула трубка. — «Ерема хвалился, да в берлогу провалился». Слыхал? И вообще, гляди не прокисни в своей кадушке. Готовься к новой прогулке, понял? Задачу я тебе поставлю позднее.
Савушкин, конечно, смекнул, что предстоит новый бросок. Стало быть, наступление наращивается. И правильно, если начали, надо и кончать, надо полностью брать этот самый «фестунг Тарнополь». Вот только как брать без танков? Вчера ни одного ни в батальоне, ни в полку не имелось, а как же сегодня? Ведь за танком или самоходкой на улицах воевать-то куда веселее, чем по-пехотному: вперед грудью, «бронированной» солдатским ватником. Немцы вон соображают, что к чему: танки погнали.
— А «коробочки» будут?
— Не обещаю. А вот борща горяченького а тебе сейчас подброшу, это точно. Встречайте ребят минут через десять.
— И на том спасибо, — кисло усмехнулся Савушкин.
Вместе с телефонистом старшина спустился с чердака, прошелся по этажам, расставляя солдат по окнам с учетом обзора секторов стрельбы — на случай возможной атаки немцев. Велел пособирать по комнатам вороха канцелярской бумаги да выбросить ее к чертовой матери в окна, не то начнется бой — вся вспыхнет, пламенем-пожаром пойдет.
Первый этаж Савушкин сам для себя определил главным в смысле обороны. Ну и при наступлении тоже здесь предстоит накапливаться, отсюда и бросок начинать — не прыгать же со вторых этажей! Петеэровцы со своими «оглоблями» заняли два окна по правой стороне— с видом на боковую улицу, а сержант Бойко, парень богатырского сложения, установил сорокапятку в окне слева (сумели-таки ребята протащить пушку через разломанные двери!).
Большинство солдат, что находились в комнате, спали приткнувшись к стенам: артиллеристы — прямо подле пушечных станин, петеэровцы — у своих ружей, а минеры, те дрыхли, подложив под головы коробки противотанковых мин («Во дают! — изумился Савушкин. — Надо будет приказать им, чтоб выбросили отсюда свои «погремушки», хотя бы в подвал, что ли. А то, не дай бог, сдетонируют от случайной гранаты или мины — весь дом разнесет…»).
Сержант Бойко вытягивал из вещмешка сухой паек, аккуратно раскладывал на подоконнике сало, рыбные консервы, помятую буханку хлеба. Подкинул на ладони ядреную головку чеснока, похвалился:
— Ось дывиться, старшина, якый добрый часник! Мов басурманська дуля. Це мэни вчора одна бабуся позычила, подарувала. Сидайтэ рядом, куштуйтэ.
— Успеется, — отмахнулся Савушкин. — Ты вот что, репа пареная, давай-ка эвакуируйся от окошка. А не то схватишь от немцев настоящую «басурманскую дулю». Вон на дворе-то совсем светло стало.
— Цэ вирно! — согласился артиллерист, сноровисто смел с подоконника съестные припасы прямо на пол, на плащ-палатку, и тут же захрустел, заработал мощными челюстями.
— Ты бы чеснок для борща приберег, — посоветовал старшина. — Сейчас должны нам сюда бачок с борщом доставить, в счет завтрака и обеда. Так что повремени.
— А ничого! — усмехнулся сержант. — Хай нэсуть. Я и борща зьим, и перловку, колы буде, и цей шмалец, и сгущенку. Було б шо исты!
Позвонили из батальона: к ним вышли двое из хозвзвода. Пусть встречает Савушкин, если понадобится, пусть прикроет огнем — мало ли что бывает…
Он разбудил двух автоматчиков, послал их через двор — навстречу, а сам с сержантом Бойко пристроился у крайнего окна: оба стали так, чтобы хорошо просматривалась улица.
Вскоре появились посыльные с борщом — держали за ручки большой алюминиевый бидон, в какие на фермах обычно сливают надоенное молоко. Шли, прижимаясь к стенам домов, почему-то по противоположной стороне улицы и теперь оказались прямо напротив окна. «Вот балбесы! — ругнул их Савушкин. — Надо было раньше, еще вначале, перейти улицу, там безопаснее. А здесь же открывается впереди площадь, а за ней — уже фрицы. Не дай бог, увидят — сразу шуганут из миномета!» Он помахал из окна солдатам: дескать, вернитесь чуток назад, там переходите.
Не заметили… Огляделись и рысью кинулись через улицу. И тут — Савушкин матюкнулся, в сердцах бросил шапку оземь! — гулко застучала длинная пулеметная очередь; один из солдат выпрямился, замертво рухнул, другой, припадая к булыжнику, торопливо пополз назад. А пулемет все бил и бил по бидону, остервенело решетил его, пока на земле не осталась огромная черная лужа, затушеванная легким паром.
