Евгений Дубровин - Одиссея Георгия Лукина
– На колбасный завод? – удивился Роман. – Зачем?
– А на колбасу.
– На колбасу?
– Да.
– На какую?
– Это уж на какую они захотят. Может, на «Любительскую», а может, на «Свиную домашнюю».
Сундуков вскочил и вытаращил на меня глаза.
– Надеюсь, вы шутите?
– Какие могут быть шутки в нашем положении? Это одна из наиболее вероятных версий. Иначе бы для чего им похищать людей? А что, очень выгодно. Свинью год откармливать надо, корма заготавливать, возиться с ней, то, се… А тут дармовое мясо. Чесночку, лучку добавил, лаврового листика, и колбаска готова. Свиная, так сказать, домашняя… По два девяносто. А покоптить чуть – и на все пять сорок потянет.
Сундуков откинулся на подушку.
– Чепуха… А впрочем… Боже мой… неужели вы правы? Какой ужас… Стать колбасой… Двенадцать лет учился… увлекался Платоном…
– Не говорите пока о себе в прошедшем времени. У нас еще в запасе полдня. Думаю, что раньше ночи выгружать нас не будут.
– А если они сначала… а уже потом…
– Не исключена возможность. Мы не знаем их технологии.
– Боже мой! – Роман вскочил с кровати и заметался по каморке. – Что за дикая нелепость! Еще час назад купался…
– Не расстраивайтесь раньше времени. Ведь это только предположение.
– Точно? Точно! Вы правы! Я чувствую.
Роман упал на кровать и застыл. Сколько я ни теребил его и ни уговаривал преждевременно не превращать себя в колбасу – все было бесполезно. «Боже мой… Боже мой», – шептал он в подушку.
Я уже жалел, что рассказал ему о своем предположении. Не думал, что он окажется таким нюней – все-таки студент, изучал Платона…
А катер все шел и шел безо всяких происшествий. Иногда раздавался его гудок, которым он, очевидно, приветствовал встречные суда, да над головой по палубе шлепали босые ноги – вот и все звуки, доносившиеся снаружи. Я решил сесть на самую верхнюю ступеньку лестницы, кровать все равно была занята, может быть, мне удастся подслушать какой-нибудь разговор, из которого станет ясна наша судьба. Я ругал себя за то, что не догадался сделать это раньше. Наверняка что-нибудь услышал бы.
Но проходила минута за минутой, а наверху было тихо. Лишь когда, по моим предположениям, солнце стало клониться к вечеру, на палубе началась возня: гремело ведро, плескалась вода, позвякивали ложки, наверное, Николай начал приготовления к варке ужина. При мысли об ужине я проглотил слюну. Уха, хлеб и луковица были давным-давно съедены.
Раз они решили готовить ужин, то вряд ли мы приедем на место даже этой ночью, иначе они ужинали бы дома. С женами, попивая самогон… А если так… У меня даже замерло сердце от мысли, которая пришла… Я уселся поудобней и принялся обдумывать план во всех деталях.
Вскоре Николаю Чернобородый принес рыбу. Я слышал, как они разбирали улов.
– Ершей тоже клади, – настаивал Чернобородый.
– На фига они нужны? Буду я о них руки колоть.
– От ершей самый навар. Я один раз из одних ершей уху жрал. Во – сила!
– Ну и чисть их сам.
Они немного поспорили, поругались, потом Николай сдался. Чертыхаясь, он принялся потрошить ершей. Один раз он наколол себе палец и со страшными проклятьями запустил провинившегося ерша за борт. Мне было слышно, как бедняга заскакал по палубе и плюхнулся в воду.
Наконец рыба была начищена, и наши тюремщики закурили. Через щели в люке до меня донесся запах табачного дыма. Минут пять прошло в молчании.
– Что-то у нас нынче медленно дело идет, – послышался наконец голос Николая. – Третьи сутки болтаемся, а только двоих взяли.
– Да и то каких-то дохлых.
– Сойдут. Не солить же их. Ха-ха-ха!
При этих словах, как говорилось в старых романах, кровь застыла у меня в жилах. Я вцепился в ручку люка, чтобы не свалиться с лестницы.
– Места безлюдные, – сказал Чернобородый. – В следующий раз надо идти за Щучье. Там дом отдыха. В любое время навалом. Да морды все кирпича просят. Мы с Самим туда за водкой плавали – нагляделись. Один там был – пудов на десять – все психовал, что к пляжу пристали – мол, песок попортили бензином. Так хотелось загарпунить, да Сам не разрешил – не любит оставлять следов. Уж он бы у меня попрыгал. Специально бы его на Жабий пляж посадил. Пусть с ними бы покупался. Ха-ха-ха!
Чернобородый тоже немного хохотнул. Видно, присутствие толстяка из дома отдыха на Жабьем пляже действительно было бы смешно.
– Как студент? – спросил Чернобородый, кончив смеяться. – Не брыкается?
– Полез было, я его водой окатил, теперь оба сидят смирно.
– Зря ты за студента триста отвалил. Хватило бы и половины.
– Хватит жадничать, мы за них по тысчонке возьмем. За одного этого… певца две отдаст… На заказ… Ха-ха-ха! На заказ завсегда дороже.
Они замолчали, докурили, и Николай ушел, гремя посудой. Чернобородый посидел еще немного, насвистывая веселый мотивчик, потом тоже удалился. В щели тянуло предвечерней прохладой…
Я сполз с лестницы. Сундуков лежал вверх лицом, закрыв глаза. По его лицу нельзя было понять, слышал ли он разговор. Мысль о побеге любой ценой окончательно созрела. Наше похищение – не шутка, не розыгрыш, не какое-то нелепое недоразумение, это страшная правда, часть какого-то большого преступного замысла.
План мой был довольно прост и не так уж трудно осуществим. Основывался он на том, что нам должны принести ужинать. Скорее всего это сделает Николай. Он откроет люк и протянет миску. Надо лишь с силой дернуть его за руку, сбросить с лестницы. Внизу на него с одеялом набрасывается Сундуков, закутывает голову, чтобы не было слышно криков, и оглушает кружкой. Тем временем я, схватив по дороге любой подвернувшийся под руку тяжелый предмет, врываюсь в рулевое отделение и расправляюсь с рулевым. Затем я направляю катер в берег, глушу мотор, отключаю все системы и ожидаю появления Чернобородого. Я подстерегаю его за дверью рубки, нападаю. Тут ко мне на помощь должен подоспеть Сундуков. Впрочем, если он не успеет, я управлюсь и один, ведь Чернобородый ничего не знает, и для него удар по башке будет полнейшей неожиданностью. Затем мы бежим в ближайший поселок, заявляем в милицию, и вся шайка попалась. Может быть, нам дадут по медали или еще что, в зависимости от того, что эта шайка успела натворить. Впрочем, вторая часть плана была пока не очень определенной, она будет зависеть от того, где в момент моего появления на палубе окажется Чернобородый. Может быть, сначала придется напасть на него, а уж потом расправиться с рулевым. Так или иначе, но победа должна оказаться на нашей стороне. Правда, нас двое против троих, но на нашей стороне неожиданность. Осталось посвятить в план Романа. Сделать это надо сейчас же, потому что ужин будет готов скоро, уха долго не варится.
Я сел на кровать к Сундукову и начал рассказывать ему о плане. Но он, кажется, совсем не слушал меня, даже не открыл глаз.
– Нет, Жор, – сказал он, – наша лесенка спета. Будь что будет…
Я принялся его горячо убеждать. Всего каких-то пятнадцать минут борьбы, и мы на свободе! Разве можно так раскисать? Студент, изучал диалектику и все такое! Надо держать себя в руках. Однако мои слова не дали нужного результата. Роман слушал вяло.
– Чепуха, – сказал он, когда я израсходовал все аргументы и замолчал. – Даже если бы его удалось втащить сюда, я не смогу… Я не смогу убить человека…
– Убивать и не надо. Они нам нужны живыми.
– Нет, нет, я не могу… Сейчас еще есть какой-то шанс, а тогда… они нас просто уничтожат…
– Ну и жди, когда из тебя сделают колбасу! Я пойду один!
Мне не надо было упоминать про колбасу. Роман вскочил.
Даже в темноте было видно, что зрачки его расширены от ужаса.
– Нет! – закричал он. – Нет!
– Нет, так давай действовать!
– Давай! Я согласен! Говори, что делать! Я их всех! Я их…
Роман упал на кровать. С ним сделалась истерика. Я первый раз видел истерику у мужчины. Это совсем другое дело, чем у женщины. У женщин истерика выглядит совсем не страшно, вроде бы не по-настоящему. У нас в школе с одной отличницей, которой поставили двойку, сделалась истерика. Так это было, я бы сказал, даже красиво. Во всяком случае, после того в отличницу влюбились сразу два пацана. У Сундукова же истерика проходила безобразно. Он катался по постели, бил кулаками подушку и выл почему-то басом, хотя голос у него был тонкий. Все мои просьбы прекратить истерику на него не действовали, даже угрозы применить силу. Я уже хотел было по примеру наших тюремщиков окатить его водой, как вдруг крышка люка поднялась. Истерика у Сундукова сразу прекратилась. Он вскочил с кровати и уставился вверх. В люке появилось лицо Николая.
– Эй вы, господа, ужинать подано. Давай кастрюлю.
Я схватил кастрюлю. Сердце мое отчаянно колотилось. Все должно решиться за эти несколько минут. Будет ли Сундуков мне помогать или нет, меня это больше не интересовало. Я надеялся только на себя…
