Константинэ Гамсахурдиа - Похищение Луны
В двух шагах лежала на земле тощая черная собака. Одиннадцать разношерстных щенят возились около нее. На худых боках можно пересчитать все ребра, грязная шкура в проплешинах походила на истоптанный войлок. Щенки жадно, паперебой теребили длинные сосцы, высохшие, как инжир в засуху. Время от времени малыши беспокойно тявкали. Вдруг двое из них — белый, похожий на взбитый крем, и другой иссиня-черный, как чернослив, — отскочили в сторону. По-видимому, взбитый крем стал оспаривать материнскую грудь у чернослива, — так подумал Арзакан.
Пока щенята сосали, они глядели добрыми, добрыми! Беспомощно щурили маслянистые, как икринки, глазки, — хотелось поднять их, прижать к груди и расцеловать. Но, откатившись от высохших сосцов, щенки взъерошились. Взбитый крем оскалился, сморщил перекосившуюся мордочку. Пустив картавую руладу, он лапкой толкнул чернослива в грудь. Тот, злобно завизжав, кинулся на соперника. Кубарем покатился в пыль взбитый крем… Обессиленная мать, еле подняв голову, посмотрела тоскливо на забияк и снова погрузилась в дремоту.
Арзакан усмехнулся. «Всюду борьба!» — подумал он и уныло побрел к воротам, шагая по аллее между саженцами тутовых деревьев.
СОН НАВУХОДОНОСОРА
Лукайя вывел Кац Звамбая из своей конуры, чтобы показать новую усадьбу Шервашидзе — господский каменный дом и вытянувшиеся в ряд службы: кухни, винный погреб, конюшню, насесты для соколов.
— И это ваше? — спросил Кац Звамбая, указывая на домик, крытый соломой, приютившийся на самом краю обширного двора.
— И это наше. Там раньше была псарня князя Хециа.
Обо всем, что только попадалось на глаза, Лукайя говорил «наше»… Этот последний отпрыск суетного легиона юродивых и кликуш, заполнявших некогда дворы грузинских феодалов, состоял с отроческих лет при семье Шервашидзе. Он до сих пор не расстался с понятиями истого челядинца.
Лукайя рассказал, что усадьба принадлежала раньше жандармскому генералу князю Хециа, заклятому врагу революции, и была продана его вдовой Херипсу Шервашидзе. Херипс своим неустанным трудом заслужил доверие и внимание новых властей.
Лукайя перенес в новое обиталище остатки языческого культа, который поддерживался старыми слугами в доме Шервашидзе.
Ежегодно он произносил заклинания «ажира» в честь главы рода Тариэла Шервашидзе.
«Ажирой» же заговаривал некогда Лукайя только что обвенчанных молодых — Тариэла и Джахану.
Когда Херипс привез в Абхазию молодую жену — немку-протестантку, она была поражена: ничто из того, что она видела, читала или слышала в Европе, не напоминало ей даже отдаленно волхвований Лукайя. И тогда Каролина назвала бескорыстного жреца непонятных ей мистерий — язычником…
В великий пост, к моленьям понедельничным — дня Луны, Лукайя выпекал особые хлебцы во здравие членов семьи.
— На моих руках оперились пташки, — говоривал он о Херипсе и Тамар.
Херипс в детстве долго не умел ходить. Лукайя поставил его на ноги своим молением очагу — «Чапу». Испек большой хлебец, обмотал Херипса красной ниткой, связал и поставил у дверей кухни. Тамар же дал в руки маленький ломоть чурека. Она подбежала и сорвала нити, опутывавшие брата.
Если поверить Лукайя, уже через три дня после этого Херипс начал ходить.
Когда Херипсу минуло пятнадцать лет, он заболел.
— Это болезнь «древа и местности», — убеждал Лукайя, и поставил мальчика на молитву «матери сырой земле». Дал Тамар куклу, которую смастерил из тряпья, шесть орехов и пригоршню чечевичных зерен. Херипса три раза обвел вокруг ольхи, — после каждого круга клал под дерево по ореху и по нескольку зерен. Затем отвел его под орешник и там заставил бросить после обхода три ореха и чечевицу. Вырыл яму, бросил туда куклу и крикнул в глубину: «Вместо моей хвори с ней поиграй!»
Каролина вошла в семью Шервашидзе еще при жизни Джаханы. И Херипс и его жена относились к абхазским обычаям с некоторым пренебрежением. Но Лукайя имел твердую опору в лице Джаханы. Протоиерей держался в стороне, заявляя, что «лишняя молитва никогда не повредит», и Лукайя добился своего. Каролина была вынуждена участвовать во всех церемониях, установленных обычаем для невестки. Она едва сдерживала смех, но из уважения к свекрови уступала, да к тому же эти допотопные обряды ее развлекали.
Не сразу показали Каролину Тариэлу. Сперва ее познакомили с самой младшей в доме — с Тамар. Потом, когда Тариэл соизволил сам заметить невестку, ее представили и ему.
Целыми днями высиживала молодая женщина в своей комнате.
Через две недели устроили пир с жертвоприношениями. Невестку ввели в помещение, где собрались гости. Каролине показалось, что земля уходит у нее из-под ног, когда она перешагнула через скрещенные кинжалы.
Очень заинтересовал Каролину обряд «привода к воде». В этот день на селе устроили торжественный обед. За стол сели только замужние женщины. После обеда на Каролину накинули фату, украсили ей голову и грудь цветами и повели к реке. Старейшая из женщин, Джахана, прочла молитву «духам воды», испрашивая у них помощи для невестки — в родах, в разведении шелковичного червя, вообще в хозяйстве. Кончив молитву, свекровь окропила Каролину водой, а остальные женщины стали бросать в воду через ее голову куриные яйца. Каролина стояла покорно, не понимая смысла церемонии. Ей казалось, что все это происходит во сне.
Но с одним никак не могла она примириться — со священным запретом называть мужа по имени, наложенным по абхазским и мегрельским обычаям на жену.
Лукайя ворчал: «Ох уж эти чужеверы! Не втолкуешь им наших законов».
Каролина во всем проявляла любознательность. Все для нее было так необычно, неслыханно, ново!
Но прошли годы. Бесконечные моления, заговоры и причитания юродивого язычника ей надоели. В особенности тяготило ее абхазское гостеприимство. Поэтому Каролина обрадовалась переезду в Зугдиди. Однако навещавшие их абхазцы и тут превратили дом в гостиницу. Пока были живы Тариэл и Лукайя, как можно было обойтись без абхазских гостей!
Вот и сегодня, к самому обеду, нежданно нагрянули абхазцы, приехавшие на скачки.
Тамар, не предупредив хозяйку, привела к обеду и Тараша Эмхвари.
Гости только собрались сесть за стол, как прибыло еще четверо всадников: Мачагва Эшба — рябой, низенький старик с воловьими глазами, в чохе мышиного цвета; Омар Маан — верзила с вытянутой, как у журавля, шеей и крохотной головкой; Таташ Маршаниа — агент по лесосплаву, скрывавший свое прошлое, но походкой и манерой кланяться сразу выдававший в себе бывшего офицера.
Четвертый всадник был Кегва Барганджиа, обжившийся в Абхазии мегрел, не знавший толком ни абхазского, ни русского, ни даже мегрельского языка. Заметнее всего у него были громадные уши торчком, словно чужие, отрезанные у более крупного человека и пришитые к его голове.
Встречал гостей директор местной школы Шардин Алшибая — человек, как он сам любил выражаться, «от проблем», а на самом деле двуличный болтун.
В спальне у Алшибая висели портреты большевистских деятелей, но к врагам революции он прилетал первый с новостями, радостно сообщал им всякие сплетни, исходившие из эмигрантского лагеря.
С семьей Шервашидзе Алшибая был на короткой ноге. Правда, Херипс его недолюбливал. Каролина держалась с ним свысока, но зато бывший протоиерей но мог без него жить. Алшибая рассказывал ему, о чем пишут в газетах, чем угрожают эмигранты, какие мероприятия собираются проводить большевики.
Алшибая прикидывался перед Тариэлом верующим, скрывая, что состоит членом общества безбожников.
В узких, подвижных глазках учителя никогда нельзя было прочесть его подлинные мысли. Имея прекрасное зрение, он носил американские роговые очки, считая, что это придает ему вид просвещенного человека.
Шардин владел несколькими местными языками, и про него говорили, что «язык у него хорошо подвешен». Когда-то он окончил юридический факультет, но в школе почему-то преподавал физику. Говоря откровенно, он не знал как следует ни одного языка. Грузинские и русские слова смягчал на мегрельский лад, выговаривал л как ль, а обыденные слова общелитературной грузинской речи коверкал на имеретинский лад, произнося е вместо а; иногда в его речи проскальзывало и гурийское произношение.
Алшибая выдавал себя за нареченного брата Херипса Шервашидзе. Тайком пытался ухаживать за Каролиной, но та не скрывала своего пренебрежения к нему. Тогда он стал с таинственным видом распускать по городу слухи, будто у него роман с Каролиной, но кто бы ему поверил? Однако сам он был этой сплетней чрезвычайно доволен.
Тамар по старинному обычаю принесла медный таз, кувшин и полотенце. Сперва сполоснул руки Тариэл, потом она подошла к Кац Звамбая. Кац взглянул на Тамар, застенчиво улыбнулся. Мелькнула мысль об Арзакане. Он низко поклонился и, отказавшись первым умыть руки, вежливо предложил сделать это Мачагве Эшба. Тот поблагодарил и также отказался, взглянув на Омара Маана. Омару не хотелось ударить лицом в грязь. Желая, с одной стороны, подчеркнуть свою безупречную вежливость, а с другой — скрыть свои годы, он взглядом указал на Алшибая: мол, приличествует сначала ему поднести воду.
