Вадим Кожевников - Знакомьтесь - Балуев!
Ему говорили:
— Володька, переходи на другую работу. Ослепнешь, дурак!
— А где еще сварщик? Дубов третью неделю с койки не встает. Кто сваривать трубы будет?
И этот девятнадцатилетний паренек заранее готовил себя к слепоте. Учился писать, накладывая на бумажный лист деревянную решетку, ходил по ночам в радиорубку, и радист обучал его своему делу. Босоногов уже умел, не глядя, разбирать и собирать аппаратуру, заполнять бланки, принимать на слух морзянку. Говорил удовлетворенно:
— Выходит, я здесь квалификацию себе повышу. Радист — это же классом выше, чем сварщик.
Воспаленные глаза у Босоногова были всегда заплаканы. И всегда он при этом улыбался и пошучивал:
— Мне все одно, когда последние известия передают. Немцы город взяли — плачу, наши что–нибудь освободили — тоже плачу. Объективизм проявляю, сознаюсь…
И когда океан извергал из себя растерзанный дюкер, и волны катали и били разорванные трубы о камни, и люди застропливали эти трубы и выволакивали тракторами, спасая их от ярости волн, впереди других был щуплый, согбенный Петухов. Он не знал страха и, неторопливо уходя, от набегавшего на него вала, оглядываясь, кричал:
— Давай–давай, хулиганничай, сволочь! — и плевал в воду с ожесточением.
Но вот океан пятился для нового разбега, и Петухов успевал добежать с тросом до трубы и застропить ее и отступал только в то мгновение, когда новый водяной холм уже почти накатывался на него.
Балуев обнаружил, что на глубине в двадцать пять — тридцать метров океанская толща не подвержена колебаниям, и перед штормом строители стали стаскивать плети стальных труб с мелководья и спокойно хранить их на глубине. Бывало, всю отмель и побережье вздыбливало от ударов твердого, спрессованного бурей воздуха, многотонные массы воды перекатывали тяжелые валуны, и галька скрипела и визжала, гонимая вперед и назад штормовыми порывами, а трубы лежали себе в глубине мирно и тихо.
После того как наловчились сохранять плети труб от ярости океана в самом океане, Петухов в брезентовом балахоне выходил в штормовую погоду на берег и разговаривал с океаном:
— Что, слабак против нас оказался? Слабак!
И отмахивался рукой от белых клочьев сохнущей солью пены. Однажды, вернувшись в барак, он сказал:
— Силен человек, силен.
И это было правдой.
Когда Петухова позднее спрашивали: «Ну как у вас там, на Дальнем Востоке, с дюкером получилось?» — он отвечал с равнодушным спокойствием: «А ничего, все аккуратно, согласно графику. — И оживленно добавлял: — Главное, там блаженство рыбу ловить. На пустой крючок и то хватала. Вот где настоящее место для любителя!»
Что касается Балуева, то он в течение месяца, отчитываясь перед соответствующими организациями за каждую поврежденную океаном трубу, успел вместо выпавших от цинги зубов вставить искусственные и настолько в этих хлопотах позабыл о трудностях строительства, что, когда его спросили в главке: «Ну как, Павел Гаврилович, досталось вам там?» — с горячностью согласился: «Совершенно верно, запустил отчетность, думал, не распутаюсь, хватил лиха. Спасибо флотскому командованию, составили для меня метеосводку. Она и выручила как оправдательный документ».
7
С этим же коллективом Балуев выехал в освобожденный Донбасс, и те же люди в водолазном одеянии спустились в затопленные шахты, чтобы откачать океан затхлой, тинистой воды. И здесь эти же люди повторили свой островной подвиг. Отказывали клапаны водолазных шлемов, и, задыхаясь в раздутых скафандрах, обливаясь холодным потом, с налитыми кровью глазами, навесив дополнительные грузы, чтобы продавить собой вязкую глинистую гущу, заполнявшую доверху ствол шахты, эти люди работали уже не только под водой, но и под землей, грозящей обвалами; они испытывали удушье, почти равное тому страданию, которое только на мгновение испытывает повешенный.
Люди приходят и уходят, а их личные дела остаются.
Через несколько лет после войны таинственная, как алхимия, канцелярская наука кадрология была упрощена. Буря войны перемешала всех советских людей, и она же сплотила их. Миллионы познали армейское братство, миллионы, изгнанные нашествием врага с родных мест, познали на пространствах Сибири и в азиатских республиках силу социалистического родства, и ощущение отчизны стало еще более глубоким и полным.
В горниле военных бедствий кристаллизовались души людей, твердости и красоты необычайной.
Миллионы людей запомнили друг друга и во фронтовом братстве, и в братстве трудового подвига в тылу, равного ратному.
Павел Гаврилович Балуев возглавил работу по сооружению подводных переходов на строительстве магистрального газопровода.
Дело было новое, неизведанное. Балуев знал, что газификация страны равна по своему значению электрификации. Азарт нового великого созидания обуревал его. Но вопреки инстинкту хозяйственника нахватать где только возможно побольше техники Павел Гаврилович проявил неслыханную жадность на людей.
Балуев заставил отдел кадров не подбирать и проверять для него работников, а разыскивать адреса тех, с кем он вместе воевал, с кем строил в годы войны и кого запомнил на всю жизнь.
На должность старшего механика участка Балуев взял борт–механика Сиволобова. Этот Сиволобов, когда немцы подбили самолет, пытался погасить огонь, а потом заставил Павла Гавриловича выпрыгнуть вместе с собой на одном парашюте.
Павел Гаврилович испытывал к Сиволобову не только чувство признательности за спасенную жизнь. Ему была понятна и скорбь Сиволобова по поводу подбитой немцами машины, подбитой именно тогда, когда в ней только что сменили одряхлевший мотор на новый. Гибель нового мотора приводила Сиволобова в отчаяние, и в те дни он невыносимо надоел Балуеву своими причитаниями о технических достоинствах нового двигателя и томительной надеждой, что если самолет упал на мягкие грунты, то мотор можно будет найти и восстановить в парке, который у них в авиационной части славится почти заводским оборудованием.
В те дни раздражало Балуева и то, что Сиволобов, оказавшись в тылу врага, на все лады расхваливал немецкие газовые турбины, установленные на их новейших бомбардировщиках. Это казалось Балуеву не только непатриотичным, но и политически подозрительным.
Но после того как Сиволобов ловко подстрелил из крохотного дамского «вальтера» немецкого мотоциклиста и, очень недолго повозившись над полуразбитым мотоциклом, починил его, а потом, благодаря мотоциклу, они значительно облегчили себе путешествие, недоверие Балуева к Сиволобову совсем пропало, хотя тот вновь не преминул напоследок очень одобрительно отозваться о трофейном мотоцикле марки БСА.
А разве можно было забыть сержанта Лягушина, всегда брюзгливого, с заплывшими сизыми хитрыми глазами? Этот Лягушин как–то заявил:
— Я, товарищ командир, такой глупости недоступен, чтобы в траншее, как мышь, плавать, простужаться.
И показал трофейный движок, который он «приспособил» к самодельному деревянному роторному насосу.
Действительно, все отделение Лягушина расположилось в сухой траншее, тогда как окопы других подразделений затопило подпочвенной водой.
Нужно было подорвать вражеский дот — Лягушин посоветовал подползти к доту вплотную, перекатывая перед собою чугунную канализационную трубу диаметром в двести пятьдесят миллиметров.
Под прикрытием трубы подрывники сделали свое дело. Лягушин объявил гордо:
— Если башка у человека работает, то и тело в сохранности. На одном «ура» такие дела не делают.
А старшина ремонтной летучки Пивоваров! Он приезжал на артиллерийские позиции на велосипеде, обвешанный брезентовыми сумками с инструментами, и, какой бы плотный огонь ни вел противник, с невозмутимым лицом занимался починкой, утверждая, что слесарь на фронте — «главный человек, а стрелять любого дурака обучить можно».
О Гитлере Пивоваров отзывался пренебрежительно:
— Он только своей подлостью знаменит. Зачесал челку на лоб — хулиган, фашист!.. А вот инструмент у них «Золинген» марки, моторчики «Сименс — Шуккерт», сталь крупповская — это да, товар качественный.
— Ты тут пораженческую агитацию не разводи!
— Дурачье, — не обижался Пивоваров. — Я же вас возвышаю для бодрости. Вы же челябинской болванкой крупповскую сталь расколачиваете. Значит, и наша неплоха, вот я к чему веду. Выходит, провел я среди вас политработу по совместительству. Потому что политбойцом числюсь. Только тезисы мои на слесарном материале составлены. Что твердо знаю, то уж знаю, о том и говорю.
Пивоваров сказал однажды Балуеву:
— Культурный человек — это не тот, который дерьмо калом зовет, а тот, кто с людьми в атаку бежит и помнит, что он образованный, и своему в нос наган не тычет, не обзывает, а под огнем ведет себя спокойно, с достоинством, интеллигентно… Наш народ на уважительность падкий, любит, чтобы с ним интеллигентно обращались. Война — та же работа, только тяжелее, чем в гражданке, и убивают, конечно, как положено. Чего же нам из–за этого на войне теряться и друг на дружку собачиться? И все мы тут «выкать», по–моему, друг дружке обязаны. Особо почитать друг друга надо. А офицер в первую очередь, как инженер на производстве, должен с солдатом себя держать интеллигентно.
