Федор Абрамов - Безотцовщина
Это они не иначе к Илье собираются.
Володька презрительно скривил губы: дошло. Раньшето не мог догадаться.
Кузьма с тревогой глядел на небо:
– Неужели не пронесет? А как у тебя? – Он дотронулся рукой до Володькиного лба. – Плохо, брат. Жар вроде. Ну ничего, мы сейчас тебя немножко подлечим, а потом посмотрим.
Он сходил в сенцы, вынес оттуда четвертинку. Водки в ней было примерно с половину.
– Это у меня энзэ-на крайний случай. Иной раз так скрючит ногу-хоть караул кричи. Пьешь? – спросил он Володьку.
Володька угрюмо молчал. Придумает же, о чем спрашивать. Но нет, дешево хочешь откупиться.
Сначала маслом да щукой задабривал, а теперь водкой…
Кузьма налил в кружку подогретого чая, всыпал песку – много песку, ложек пять, потом вылил водку-всю вылил, размешал.
– Выпей!
– Не хочу.
– А ты через "не хочу". Средство верное. Это мы на фронте так лечились. Даже девушки пили.
Володька махнул про себя рукой: играть, так уж играть до конца. Поздно теперь отступать.
– А ты парень с опытом, – заметил Кузьма, когда Володька опорожнил кружку.
Володька не успел собраться с ответом, как вдруг тугой порыв ветра налетел из-за кустов, вихрем взметнул сухую щепу вокруг них. С крыши с грохотом полетела тесница.
– Буря идет! – крикнул Володька, давясь от ветра.
Все кругом стонало, ухало. Огромная иссинячерная туча вздыбилась над их головой, заслонив солнце.
Молча, не сговариваясь, они кинулись к столу и начали перетаскивать вещи в сенцы. Раздался оглушительный треск. Володька, ослепленный жгучей вспышкой, покачнулся, но тотчас же большие, крепкие руки подхватили его, втащили в сенцы.
– С тобой ничего? – Кузьма, мокрый, шумно дыша, воскликнул: – Ах, черт побери, какое сено упустили!
А мы-то жали-ни себя, ни лошадей не жалели.
Косой дождь хлестал в сенцы через порог. Опять слетела теспица с крыши.
– Может, пройдет… – сказал нетвердо Володька. – Больно круто началось.
– Да, без всякой артподготовки. Сразу в штыки. Ты не вымок? – Кузьма пощупал Володькину рубаху. – Иди ложись. Пропотей хорошенько.
Володька, вспомнив про свою роль, вздохнул, поплелся в избу.
– Неужели это они домой навострились? Хоть бы за сводкой заехали, – все еще сокрушался Кузьма.
Лежа в избе, Володька видел, как он достал из корзины тетрадку, наде. л очки в железной оправе и, пристроившись к корзине, начал писать.
"Сводку пишет", – решил Володька.
Томительное беспокойство овладело им. Кто же повезет сводку? Ах, нечистая, слишком он перегнул, пожалуй.
А то бы сейчас поехал на Грибово, а оттуда домой. И его воображению живо представилась картина сегодняшнего гулянья в деревне. Песни, пьяные со всех сенокосов люди выедут. А в клубе-то веселье. Да, начнут гулять, не дожидаясь Ильи. Да и кому этот Илья нужен?
Володька сглотнул сухой комок, подкативший к горлу, встал, прислонился к косяку дверей. Голова у него кружилась.
– Что, не лежится? – спросил Кузьма, поднимая очки на лоб. – А ты прав, посветлее стало. – Он снова опустил очки, – А мне придется, пожалуй, махнуть на Грибово. С этим праздником у них сейчас мозги набекрень…
Уедут без сводки. Да и тебе порошки надо.
– Давай я поеду, – вдруг неожиданно для себя бухнул Володька.
– Где тебе! Едва на ногах держишься. Лежи.
– Чего лежать-то? Хватит, вылежался. – Володька схватил со стены узду, выбежал из сенцев и под проливным дождем побежал к лошадям.
Он не помнил, как отвязывал коня, как, настегивая его поводом, бежал рядом с ним по мокоой траве, но когда он, приблизившись к избе, поднял голову и увидел перед собой Кузьму, то вдруг все понял.
Кузьма стоял громадный, несокрушимый, широко расставив ноги. По бледному, перекошенному лицу его ручьями стекала вода.
"Сейчас ударит", – подумал Володька. Но больнее всякого удара хлестнули слова:
– Дрянь! Я с тобой, как с человеком… А ты?.. Убирайся к чертовой матери! И чтобы духу твоего здесь не было!
Шумит дождь. С еловых лап сочится вода, стекает за ворот. Вокруг темно, как осенним вечером. Один раз у самой дороги, тяжко хлопая крыльями, взлетел старый глухарь. Пуха с бешеным лаем погналась за птицей.
Он равнодушным взглядом посмотрел за дорогу и снова закачался под ельником. И снова, как прежде, перед глазами вырос Кузьма-громадный, с бледным перекошенным лицом. Лучше бы уж он ударил его-все не так обидно. А то вот, мол, даже руку о тебя пачкать противно.
Ну почему, почему у него все через пень-колоду? – задавал себе Володька все один и тот же вопрос. Только начнет взбираться в гору-хлоп и в луже. Неужели все оттого, что контрабандой на свет заякился?.. Да, у других отец дак отец-железный. Ежели в живых нет-на войне погиб. А у него? Сколько раз он допытывался у матери! А что за Максим? Такого, говорят, и слыхом не слыхали.
Но отец-черт с ним! – и без отца прожить можно.
А вот как на люди теперь показаться? В правленье головомойка-это уж как пить дать. Девки на смех поднимут, И Колька, вражина, начнет расправлять крылья… Удирать, удирать надо, вдруг решил Во-лодька. А куда удирать? В леспромхоз? На целину податься? В ремесленное? Но везде нужна бумажка. А кто ему даст бумажку?
На Грибове, как и следовало ожидать, никого не было.
Возле избы неприкаянно стояли конные грабли, и о них глухо выстукивали капли дождя.
"Специально выставили, – подумал Володька. – Вот, кол, собирались, да дождь помешал". А в общем, не все ли равно ему теперь?
Он снял в сенцах… с крюка свое ружье с патронташем, забрал свой чайник. Кажется, ничего не забыл. А удилища? Два тонких удилища, белевших под крышей, ему попались на глаза, когда он уже садился на коня. Эти удилища он специально срезал, чтобы увезти домой. Длинные, гибкие-их ни за какие деньги не купишь. Но на черта ему теперь удилища? Ну, оставь Кольке-спасибо скажет…
Володька кинулся в сенцы, выхватил из натопорни чей-то топор – и через минуту от удилищ валялись одни палки.
"А это тебе на память-из-за тебя все началось". Он скинул с плеча дробовик и почти в упор выстрелил в старую кепку Никиты, висевшую на гвозде над входом в сенцы.
Вот теперь все. Прощай, Грибово…
Конь, как только вышел на твердую песчаную дорогу, перешел на рысь. И Пуха-хвост колесом-заработала ногами, как наскипидаренная. Дом почуяла! Ну, а он куда спешит? Нет, он не забыл про сводку. Кузьма уже что-то перед самым отъездом дописал в нее. Размашисто, с остервенением. А потом зашил в бересту дратвой – не прочитаешь.
И вот эта проклятая береста всю дорогу шаркает у него за пазухой.
Что он там настрочил? Эх, если бы не сводка! Потерял – и дело с концом. А сводку… сводку нельзя.
Сводку всегда ждут. Ждут в правлении, ждут в районе. За сводкой нарочного среди ночи на сенокос гоняют.
Но и везти бумагу, в которой тебя как последнюю сволочь расписали… На всю жизнь срамота! "А-а, это Володченко, который с пожни на себя доносы возил".
Поравнявшись с густой развесистой сосной, под которой свободно мог разместиться цыганский табор, Володька резко повернул коня.
Он вытащил из-за пазухи бересту, вспорол ножом швы.
Мокрые, назябшие руки не слушались. Темно. Тогда он вырвал из лапы над головой клок сухой шасты-так называют древесный лишайник на Пинеге, намотал ее на сухой сук и поджег.
СВОДКА
О ХОДЕ СЕНОКОШЕНИЯ НА УЧАСТКЕ ШОПОТКИ
Всего скошено…
Так, это не то… Он лихорадочно перевернул листок.
Ага, вот и выработка по дням… Фролов, Фролов… Что такое? Его фамилия в ведомости. Не может быть!
Хватая ртом воздух, он вытер мокрым рукавом лицо, начал читать сверху.
29 июля
1. Антипин К. В. – 2,3 га.
2. Фролов В. М. – 1,8 га.
30 июля
Опять Фролов рядом с Антипиным, и опять цифры…
А это? Ну, уж это черт знает что!
Антипин – 2,9 га, Фролов – 3,4 га.
Или это в тот день, когда он обскакал Кузьму? Было такое – сам Кузьма говорил…
1 августа
Погас огонь. Володька дул в дотлевающую шасту, дул до слез, чиркал отсыревшие спички – всё напрасно. Тогда, страшно волнуясь (не прочитает самого главного), он сунул в обуглившуюся массу весь коробок. Целая вечность прошла, пока вспыхнуло пламя.
1 августа…
1. Антипин К. В. – болезнь.
Правильно! Болел Кузьма. Вот человек – все начистоту, без утайки.
2. Фролов В. М. – 1,2 га.
Сбоку крупно: "С полудня валял дурака".
Что ж, вздохнул Володька, и это правильно.
За последний день против его фамилии стояли два слова: "Злостная симуляция!"
Внизу подпись: К, Антипин.
Потом приписка:
"Т. председатель. Сено гниет. Срочно гони бригадира с гуляками".
И больше ничего. Ни единого слова!
Володька въехал в деревню вечером. В домах на всю улицу светились огни, из раскрытых окон летели песни, веселые голоса. В теплых новорожденных лужах, нежась под мелким сыпучим дождиком, плескались ребятишки.
