Михаил Булгаков - «Мой бедный, бедный мастер…»
Второй случай вышел пооригинальнее. В кондитерской в Столешниковом переулке купил прилично одетый мужчина двадцать штук пирожных. К кассе. Кассирша в негодовании.
— В чем дело?
— Вы что, гражданин, даете?
— Как «что»? Черв…
Глядь, какой же это червонец! Кассирша злобно возвращает этикетку белого цвета. Написано: «Абрау-Дюрсо, полусухое».
— Что такое?! Ради бога, извиняюсь…
Дает другой, тут уж скандал! Конфетная бумажка «Карамель фабрики Розы Люксембург — „Наш ответ Чемберлену“».
— Прошу не хулиганить!!
Все приказчицы негодуют. Публика смотрит… Господин малиновый, еле выскочил из магазина, но его вернули, заставили заплатить за измятые в коробке пирожные. Он расплатился серебряной мелочью. А выбежавши, швырнул в канавку проклятые две бумажки, причем изумленный прохожий поднял их, развернул, увидел, что это червонцы, присвоил их.
На Мясницкой у почтамта в полдень громко разрыдалась девушка, торгующая с моссельпромовского лотка шоколадом. Оказалось, что какой-то негодяй вручил и так нищей, нуждающейся продавщице червонец, а когда она через некоторое время вынула его из жестяной коробочки, служившей ей кассой, увидела в руках у себя белый листок из отрывного календаря. Потом случаи стали все чаще, и все связаны они были с деньгами. В банке на углу Петровки и Кузнецкого арестовали кассира, потому что, сдавая дневную кассу контролеру, он сдал в пачке, перевязанной и им подписанной, вместо тысячи только семьсот и на триста — резаных по формату лозунгов «Религия — яд, берегите ребят».
В частном галантерейном магазине на Арбате обнаружил хозяин в кассовом ящике вместо четырех червонных бумажек четыре билета в театр на революционную пьесу. Владелец магазина их рвал зубами.
В кассе месткома газеты «Звонок» во Дворце Труда случилось похуже. Там обнаружилась недостача денег в несгораемом шкафу, а вместо недостающих червонцев — пятьдесят штук троцкистских прокламаций самого омерзительного содержания {3}. Секретарь, обнаруживший их, ничего никому не сказал, но уединился в телефонной будке, и через час трое людей в черных куртках увезли прокламации, а с ними двух беспартийных сотрудников «Звонка», неизвестно куда. Случаи превращения денег в черт знает что во второй половине дня стали настолько частыми, что о них тут только расплылся по столице слушок… Из одних трамваев раз двадцать высаживали субъектов, которые развязно протягивали кондукторшам всякий хлам вроде, например, наклейки с коробки сардин «Маяк», как это было на Моховой улице.
На Смоленском рынке на закате солнца в подворотне произошла поножовщина по поводу брюк, купленных за вышедший в тираж лотерейный билет автодора. Человека зарезали с ловкостью и смелостью почти испанской.
Меж тем только один человек во всей Москве в тот же день проник в то место, о котором впоследствии только догадались… Человек этот, конечно, был буфетчик «Варьете». Нужно отметить, что человечек короткого роста и с веками, прикрывающими свиные глазки крышечками, и моржовыми усами был меланхоликом. На лице у него царило не сходящее выражение скорби, и тяжкие вздохи непрерывно вырывались из его груди. Если ему приходилось платить восемь копеек в трамвае, он вздыхал так, что на него оборачивались.
В утро 12 июня, проверяя кассу, он нашел вместо одиннадцати червонцев одиннадцать страниц маленького формата из «Заколдованного места» Гоголя. Мы не беремся описывать ни лицо буфетчика, ни его жесты, ни слова.
Он к полудню закрыл буфет, облачился в желтое летнее пальто, художническую шляпу и, несмотря на жару, в калоши и, вздохами оглашая окрестности, отправился на Садовую. У подъезда «Варьете» он продрался сквозь толпу, причем вздохнул многозначительно.
Через пять минут он уже звонил в третьем этаже. Открыл ему маленький человечишко в черном берете. Беспрепятственно буфетчика пропустили в переднюю. Он снял калошки, аккуратно поставил их у стоечки, пальтишко снял и так вздохнул, что человечишко обернулся, но куда-то исчез.
— Мессир, к вам явился человек.
— Впустите,— послышался низкий голос. Буфетчик вошел и раскланялся, удивление его было так сильно, что на мгновение он забыл про одиннадцать червонцев.
Вторая венецианская комната странно обставлена. Какие-то ковры всюду, много ковров. Но стояла какая-то подставка, а на ней совершенно ясно и определенно золотая на ножке чаша для святых даров.
«На аукционе купил. Ай, что делается!» — успел подумать буфетчик и тут же увидал кота с бирюзовыми глазами, сидящего на другой подставке. Второй кот оказался в странном месте {4} на карнизе гардины. Он оттуда посмотрел внимательно на буфетчика. Сквозь гардины на двух окнах лился в комнату странный свет, как будто в церкви в пламенный день через оранжевое стекло. «Воняет чем-то у них в комнате»,— подумал потрясенный царь бутербродов, но чем воняет, определить не сумел. Не то жжеными перьями, не то какою-то химической мерзостью.
Впрочем, от мысли о вони буфетчика тотчас отвлекло созерцание хозяина квартиры. Хозяин этот раскинулся на каком-то возвышении, одетом в золотую парчу, на коей были вышиты кресты, но только кверху ногами {5}.
«Батюшки, неужели же и это с аукциона продали?»
На хозяине было что-то, что буфетчик принял за халат и что на самом деле оказалось католической сутаной, а на ногах черт знает что. Не то черные подштанники, не то трико. Все это, впрочем, буфетчик рассмотрел плохо. Зато лицо хозяина разглядел. Верхняя губа выбрита до синевы, а борода торчит клином. Глаза буфетчику показались необыкновенно злыми, а рост хозяина, раскинувшегося на этом… ну, бог знает на чем, неимоверным.
«Внушительный мужчина, а рожа кривая»,— отметил буфетчик.
— Да-с? — басом сказал хозяин, прищуриваясь на вошедшего.
— Я,— поморгав, ответил буфетчик,— изволите ли видеть, содержатель-владелец буфета из «Варьете».
— Не подумаю даже! — ответил хозяин.
Буфетчик заморгал, удивившись.
— Я,— продолжал хозяин,— проходил мимо вашего буфета, почтеннейший, и нос вынужден был заткнуть {6} . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
— Бегемот!
На зов из черной пасти камина вылез черный кот на толстых, словно дутых лапах и вопросительно остановился.
«Дрессированный,— подумал буфетчик,— лапы до чего гадкие!»
— Ты у канцлера был? — спросил Воланд.
Буфетчик вытаращил глаза.
Кот молчал.
— Когда же он успеет? — послышался хриплый сифилитический голос из-за двери,— ведь это не ближний свет! Сейчас пошлю.
— Ну а в Наркомпросе?
— В Наркомпрос я Бонифация еще позавчера посылал,— пояснил все тот же голос.
— Ну?
— Потеха!
— Ага, ну ладно. Брысь! (Кот исчез в камине.) Итак, продолжайте, вы славно рассказываете. Так… Якобы деньги?.. Дальше-с…
Но буфетчик не сразу обрел дар дальнейших рассказов. Черненькое что-то стукнуло ему в душу, и он настороженными слезящимися глазками проводил Бегемота в камин.
— А они, стало быть, ко мне в буфет и давай их менять!
— О! Жадные твари! Но, позвольте, вы-то видели, что вам дают?
— То-то, что деньги совершенно как настоящие.
— Так что же вас беспокоит? Если они совершенно как настоящие…
— То-то, что сегодня, глядь, ан вместо червонцев резаная бумага.
— Ах, сволочь-народ в Москве! Но, однако ж, чего вы хотите от меня?
— Вы должны уплатить…
— Уплатить?!
— О таких фокусах администрацию надлежит уведомлять. Помилуйте, на 110 рублей подковали буфет.
— Я не хочу вам платить. Это скучно платить.
— Тогда вынужден я буду в суд заявить,— твердо сказал буфетчик.
— Как в суд! Рассказывают, у вас суд классовый?
— Классовый, уж будьте спокойны.
— Не погубите сироту,— сказал плаксиво Воланд и вдруг стал на колени.
«Полоумный или издевается»,— подумал буфетчик.
— Лучше я вам уплачу, чем в суд идти. Засудят меня, ох засудят, как пить дадут,— сказал Воланд.— Пожалуйте бумагу, я вам обменяю.
Буфетчик полез в карман, вынул сверток, развернул его и ошалел.
— Ну-с,— нетерпеливо сказал хозяин.
— Червонцы!! — шепотом вскричал буфетчик.
Воланд сделался грозен.
— Послушайте, буфетчик! Вы мне голову пришли морочить или пьяны?
— Что же это такое делается? — залепетал буфетчик.
— Делается то, что у вас от жадности в глазах мутится,— пояснил Воланд, вдруг смягчаясь.— Любите деньги, плут, сознайтесь? У вас, наверное, порядочно припрятано, э? Тысчонки сто тридцать четыре, я полагаю, э?
Буфетчик дрогнул, потому что, ляпнув наобум, по-видимому, цифру, Воланд угадал до последней копейки — именно в сумме 134 тысяч выражались сбережения буфетчика.
