Руслан Киреев - До свидания, Светополь!: Повести
— Здравствуйте, товарищ водитель.
Видимо, слишком слаб его голос — не расслышал Егорка. Нет, поворачивается — с высокомерной миной, усики, баки…
— Дядь Паш!
Выскочил из машины, обежал, хотел ближе подсунуться — то ли обнять, то ли руку пожать, но сын с невесткой мешали, и Сомов досадовал на них за это. Высвободившись, шагнул навстречу Егору.
По дороге расспрашивал о парке. И старые водители работали, и диспетчеры были те же, и начальник эксплуатации Зайцев, а вот директоров за это время сменилось двое. Того, кто был сейчас, Сомов не знал. Ещё раз переспросил фамилию, покопался в памяти — Ведищев, Ведищев — нет, не знал.
— Да отставник он, — поморщился Алафьев.
Не понравился Сомову этот тон. Уперевшись ладонью в щиток — на случай внезапного торможения, — сверлил молодого человека критическим взглядом. Грива, а не волосы, лицо маленькое, а галстук… Егор всегда был пижоном, хотя шофер, конечно, первоклассный — этого не отнять.
— Сколько лет ему?
— Ведищеву‑то? Да за пятьдесят.
«Воевал, значит», — отметил про себя Сомов. Спросил:
— Недовольны им?
Алафьев плавно повернул машину.
— Кто доволен, а кто нет.
Сомов с облегчением улыбнулся.
— Так то ж естественно, Егорушка. Все не могут быть довольны. — Егор молчал, кончиком розового языка заигрывал с усиками. — Вот ты разве всегда был доволен мною? Диспетчером Сомовым, а?
Вы, дядя Паша, другое дело. Не сравнивайте себя С ЭТИМ.
Аж глаза заблестели у Сомова. Не удержался, взглянул в зеркало: слышат ли сын с невесткой? Лицо Кости было непроницаемо — думает о чем‑то, заботы, а Галочку не видать. Не слыхали, жаль.
Об Инде хотелось узнать — как она, все ещё механичает, не выскочила ли замуж? — но Алафьев не говорил, а спрашивать самому — язык не поворачивался. При сыне‑то!
Начался затяжной спуск. Щадя двигатель, Егор выключил его, шел по инерции. Хороший шофер, хоть ох и прощелыга, ох бабник. Хороший…
— Что же это ты все на старой тачке?
Алафьев гмыкнул.
— Попробуй получи новую.
— Но ведь получает кто‑то. Сколько, говоришь, машин стало? Двести сорок? А я уходил — двухсот не было. Получают, стало быть.
— Кто получает, а кто нет.
Сомов видел: разговор неприятен Егору, но раз начал, до конца веди.
— И кто же получает?
— Вон, Антощенко получил. В мае пришёл, а в июле — новая машина. А Алафьев восемь лет ишачит.
Сомов подождал, не скажет ли ещё что, спросил:
— А актов‑то не было?
Егор даже дорогу оставил, к Сомову повернулся.
— Дядь Паша! — С укором. — У Алафьева были когда акты?
— Да нет вроде бы, — сказал Сомов, сперва наобум, а потом подумал, поприкинул — нет, не было.
— То‑то и оно! А машину Антощенко получил. Сапатов. Федуленко. Макарычев. Никого не знаете, верно? Новые все.
— Не знаю, — согласился Сомов. — Но вы обсуждали… на собрании, скажем?
— Э, дядя Паша, наивный вы человек. Какое собрание! Все это формальность — собрание. Как Ведищев решит, так и будет.
Беззвучно посмеялся на это Сомов: горяч!
— Собрание, Егорушка, — это коллектив. Сила! Никакому Ведищеву с ним не справиться.
— Да Ведищев плевать хотел на коллектив. Кто больше сунет, того и посадит.
С раздражением, грубо включил скорость, но раздражение и грубость были внешними — как по маслу встал рычажок. Сомов улыбался. При всей своей лихости плавает ещё молодой человек в некоторых вопросах!
— Это доказать надо, что суют.
— А чего доказывать! Взять гаражную ведомость и посмотреть: у кого новые, а кто на старьё ездит. Не за красивые ж глазки даёт.
Точно ребёнком любовался им Сомов. До чего все‑таки наивны они! К зеркалу поднял глаза — на сына. Тот такой же — бесхитростный, пылкий.
— Правильно, — согласился ласково. — Возьмите гаражную ведомость и спросите: на каком основании, товарищ директор, распределяете машины?
Егор снова оторвался от дороги.
— Кто возьмёт? Кто?
Сомов не спешил с ответом, улыбался.
— Вы. Коллектив.
— А, дядя Паша, всегда вы как дите были. Вечно правду искали.
— И находил. Находил же?
— Потому что инвалид войны. С вами нельзя было не считаться.
И опять на сына взглянул в зеркало Сомов, но теперь иначе, приглашая в свидетели.
— Ну‑ка, Костя, давно твой отец инвалидом войны стал?
Сын буркнул что‑то, и больше ни звука. А ведь все знал и мог подтвердить сейчас. Лишь через четыре года после войны открылся процесс в лёгких — для Сомова этот срок стал камнем преткновения. Упрямо не признавала ВТЭК, что туберкулёз его — от давних ранений. Отсылала в Министерство обороны, а министерство требовало справки, которые он давно потерял. Сомов махнул рукой — пусть, коли так, обычная инвалидность, а на Любу цыкнул, чтоб не скулила: не будет тебе военной пенсии! На такую проживём, плюс зарплата. Костя мал ещё был, но помнит, какие из‑за этого шумели в доме баталии.
Сомов устоял. Зазорным считал бить себя в грудь и доказывать, что на фронте заработал чахотку, а не сидя на берегу с удочкой. Другие вон вовсе погибли… Не жаловался, не писал, а когда вызвали в военкомат, удивился даже. Оказывается, лечащий врач, Семён Александрович, сам фронтовик, исподволь повыспросив все, стал ходатайствовать. Правду не спрячешь, если только это действительно правда.
Костя неподвижно, замкнуто смотрел перед собой и взгляда отца не замечал. Заботы или осерчал на что?.. Но когда Сомов, решившись, сказал, что сам поговорит с их новым директором — он фронтовик и я фронтовик, как фронтовик с фронтовиком, — сын проснулся.
— Когда ты поговоришь! — звенел и ломался его высокий голос.
— А почему нет? — удивился Сомов, глядя на сына в зеркало.
— Мы куда едем?
Ах да, вспомнил Сомов. Митя… Неудачно он умер. Не вовремя.
— Брат у меня помер, — объяснил он Алафьеву. — Здоровый мужик был… Хоронить вот еду.
Егор соболезнующе качнул головой, а Сомов улыбнулся — чуть–чуть, одними глазами. Зачем делать горестный вид, когда ведь до лампочки тебе мой брат. Спросил, выдержав паузу:
— Кто завгаром теперь?
— Индустрия, — сказал Алафьев и переключил скорость.
Что‑то толкнулось внутри Сомова и побежало — тепло, приятно. Работает, значит. На повышение пошла… Ему казалось, сын проницательно глядит на него в зеркало, но поднять глаза не решался.
Лес кончился, разбежался по сторонам, замелькали в зелени садов белые домики пригорода.
— Давно? — тихо спросил Сомов. — Завгаром‑то?
— Да полгода уже.
Сомов с хитрой пытливостью глядел на него сбоку. Знает ли? Помнит? Егор невозмутимо вёл машину. Забыл, если и знал, до того ли? Своих небось не всех помнит.
— Женщины ещё не поколотили тебя?
— За что, дядя Паша? — Но понял, засмеялся, довольный.
В городе работы прибавилось: только успевай тормозить да перебрасывать скорость. Сомов внимательно следил. Мысленно переместив себя на водительское место, сам вёл машину. Радовался, когда его воображаемые действия совпадали с реальными действиями Егора, — не утратил, стало быть, ни реакции, ни сноровки старый шофер дядя Паша… Когда в последний раз сидел за рулём? Лет пять назад, в гараже, перегоняя, для удовольствия, машину с мойки на пятачок.
Перед светофором остановились — далеко, за полквартала. Здесь и раньше были пробки. Надо ж, по-старому все! Сомов медленно огляделся. Те же дома, тот же газетный киоск, та же витая ограда горсада. Уж не спит ли он? Тревожно взглядом повёл. Счётчик, тикают часы — быстро–быстро, как только в такси бывает, ярко-жёлтые сандалии на ногах Алафьева — Егор всегда франтом был. Но ведь именно такие подробности и убеждали всякий раз Сомова, что это явь, а не сон. Как убеждали! — а оказывалось, сон.
Что‑то шкарябнуло о стекло с наружной стороны, но Сомов даже не вздрогнул; при всей разболтанности нервов подобные штуки не действовали на него. С интересом повернул голову. Рядом, буфер в буфер, стояло другое такси, стекло с шоферской стороны было опущено, и высунутая оттуда толстая, в рыжих волосах и голубой татуировке рука билась в дверцу Сомова.
— Миша Старовайтов, — сказал Егор, и в то же мгновение Сомов узнал за рулём толстяка Старовайтова. Тот улыбался во весь свой позолоченный рот, пылко говорил что‑то и тыкался рукой к Сомову. От волнения Сомов не мог найти ручку. Алафьев, перегнувшись, опустил стекло.
— Паша, привет, а я думаю, ты или не ты?
— Я… — только и успел вымолвить Сомов. Старовайтов не умолкал: куда, откуда…
— Решил навестить, — с хитрецой сказал Сомов, и машины тронулись.
— Чего носа не кажешь, старый хрыч! Зашёл бы в парк! — Старовайтов вёл машину, но больше смотрел на Сомова, чем на дорогу, — светло, празднично смотрел. Жирное розовое лицо лоснилось и цвело. Сомов укоризненно показал глазами: вперёд гляди, но Старовайтову хоть бы хны, — Индустрии‑то передавать привет? — А сам подмигивает — седой черт, толстяк, обжора! — Она ведь завгаром теперь.
