Георгий Баженов - Хранители очага: Хроника уральской семьи
— Это уж точно, — сказала, улыбаясь, Марья Трофимовна, — подурить с ним они мастера. Все вверх дном перевернут! А вот знаешь, Варя, мне что-то не нравится, Людмила в который уже раз на голову жалуется: болит голова. Может, переутомляется?
— Так, мама, конечно, утомляется. Не знаю, как она все успевает: учится, работает. Я вот всегда завидую ей. Глебу говорю: вот бы с кого пример брал, с сестры.
— Ну, на нем где сядешь, там и слезешь.
— Это уж точно, — вздохнула Варюха.
Вот так они с вечера поговорили, о Глебе как раз тоже вспомнили, а наутро от него телеграмма:
ВЫЛЕТАЙ ЖИТУХА НОРМА ГЛЕБ
Как всегда, ничего толком не поймешь, если уж Глеб за дело взялся, — одной вылетать или с Трофимкой. И что значит «норма»? Для кого, может, и «норма», а для Трофимки, которому еще девяти месяцев нет? Марья Трофимовна твердо советовала: лететь надо одной, а она здесь присмотрит за внуком, ничего, не впервой. Полетит, осмотрится, а там видно будет. Его, сумасброда, слушать, так Трофимку и заморозить можно, долго ли воспаление легких заработать, когда там, на Севере, — вон каждый день по радио передают — под сорок да под сорок пять градусов холода.
…Трофимка остался с Марьей Трофимовной.
14. ПУТЕШЕСТВИЕ
О горшке она вспомнила в последнюю очередь, уже и сумка была упакована, и тут Марья Трофимовна спохватилась: да как же это она без горшка в дорогу собралась? Давай горшок пристраивать — а некуда, нет места; ну Марья Трофимовна, не долго думая, сунула его в сетку, привязала сетку к сумке, и вот так, в одной руке Трофимка, в другой — сумка с сеткой, а в сетке крышка о горшок бренчит, и поехала.
В Свердловске, когда посадку объявили, она что-то растерялась, хотела побыстрей к трапу подбежать — да в самолет, чтоб Трофимку особенно не остужать, но тут вдруг запнулась, устоять-то сама устояла, а сумка из руки вырвалась, горшок из сетки вылетел и покатился в одну сторону, крышка — в противоположную, было от чего растеряться. И еще из-за горшка этого стыдно почему-то было, может, потому, что кто-то, усмехнувшись, сказал сзади:
— Ну, мамаша, растеряла свое драгоценное хозяйство…
И пока этот кто-то, она так и не видела кто, усмехался, другой пассажир бросился ей помочь, поднял крышку, горшок, примотал сетку к сумке и сам понес сумку к самолету. То ли она действительно не похожа была на бабушку, то ли выглядела сегодня так — помолодевшей от забот и мороза (раскрасневшиеся щеки, прядь волос задорно выбилась из-под шали, круглые коленки, как у девчонки, голые, — она была в белых валенках и коротком, не по сезону, пальтишке), но и этот, второй пассажир, тоже вдруг сказал ей:
— Куда это вас, мамаша, несет в такую погоду?! Сын, дочь?
А у нее такое вдруг появилось состояние — и благодарности, и растерянности, что она и правда чуть не сказала: «Сын!» — но тут же спохватилась, махнула рукой, как бы отмахиваясь от наваждения, улыбнулась:
— Какой там! Внук! Трофимка!
— Неужели уже бабушка? — удивился пассажир. — Молоды для бабушки…
— То-то и оно, — сказала она. — Не просто бабушка, а уже дважды бабушка!.. — И засмеялась с гордостью, но в этой гордости слышалась и нотка: а что, мол, поделаешь, дети нас не спрашивают, когда нам бабками быть…
До Тюмени, показалось, летели очень долго; сначала как будто ничего, Трофимка мирно спал, а потом прямо во сне его начало тошнить, он глаза открыл, а изо рта каша манная лезет. В другой раз, может, и смешно было бы, а тут Марья Трофимовна не на шутку испугалась.
— Это вы его зря перед полетом накормили, — по-соболезновал все тот же пассажир.
— Да уж… — только и сказала Марья Трофимовна, подняла Трофимку на руки — в вертикальное положение (может, так ему легче будет), а Трофимка глаза таращит и сам как бы с удивлением смотрит, как из него каша лезет, при этом звуки он издает, как вот бывает, когда кошка костью подавится: кквохх, кквохх, — честное слово, смешно, если б не страшно. И главное — ни слезинки, настолько, видно, сам поражен — и гулом, и обстановкой, и неожиданным своим пробуждением среди стольких людей. Марья Трофимовна перепеленала его и, держа на руках, наклонилась туда, сюда, — куда бы Трофимку получше пристроить, пока она пойдет простирнет пеленку и платок. Пассажир и тут оказался на высоте:
— Да вы давайте, я подержу…
— А не боитесь? — усмехнулась весело Марья Трофимовна.
— Идите, идите, не беспокойтесь… знакома мне эта братия… — Он подхватил Трофимку на руки — хотя и чисто по-мужски, но довольно расторопно, а Трофимка, самое главное, не испугался, не заплакал (плакал он вообще редко, не в отца, — тот, когда вот такой же был, орал всегда благим матом, чаще всего для того, как поняла еще тогда Марья Трофимовна, чтоб не оставляли его без внимания), только смотрел настороженно и серьезно на незнакомца и как будто спрашивал: «Ну, что скажешь? Новенькое, может, что есть? Или тоже будешь, как все: угу-гу да р-р-р… р-р-р…» Мужчина даже усмехнулся невольно, поразившись серьезному Трофимкиному вопрошающему взгляду.
— Это что же из таких вырастет потом? — спросил он у Марьи Трофимовны, когда она вернулась из туалета. — Глаза-то… видали какие? Серьезные…
— Так что вырастет… — усмехнулась Марья Трофимовна. — Профессор… по карманным делам. Или хулиганству.
— Что? — поразился мужчина и весело, от души рассмеялся. — А вы не без чувства юмора.
— Жизнь научит… юмору-то, — сказала Марья Трофимовна, беря Трофимку на руки. — Так, нет? — спросила она у внука и нажала пальцем на нос, как на кнопку. — Так? Нет?
Трофимка улыбнулся, растянул губы, и из горла его вырвалось веселое: буль-буль…
Мужчина, пока летели в Тюмень, настолько привязался к ним, что в Тюмени посчитал даже как бы невозможным просто так оставить их, сходил в кассу, устроил Марье Трофимовне билет до Нефтеюринска через Сургут.
— Ну, тут уже не тот комфорт будет, — сказал, — придется на «кукурузнике» от Сургута лететь.
— Да мне хоть на черте, лишь бы сына им в сохранности довезти, — поблагодарила Марья Трофимовна.
Часа через два летели уже дальше, так что из всей Тюмени, которую пришлось повидать Марье Трофимовне, запомнилось лишь здание аэропорта — словно игрушечное по сравнению со свердловским, — и еще то, что здесь, в порту, было очень много «газиков» — верный признак делового города…
Что в «кукурузнике» сразу почувствовалось, так это страшный холод; за себя, конечно, Марья Трофимовна не беспокоилась, хотя и сама сразу продрогла в дурацки несерьезном своем пальтишке (только что подклад ватный, а так — даже весной не разжарит), а за Трофимку всерьез переживала. То ли от холода, то ли просто нашло на него, но за эту дорогу он раза четыре напрудил под себя — скорей всего, от холода, — так что Марье Трофимовне пришлось нелегко. Перепеленать-то перепеленаешь, а по салону ветер ходит, как у себя дома, тут простудить парнишку — плевое дело, вот чего боялась Марья Трофимовна… А главное, нашлась тут одна мадамочка (из восьми пассажиров), на нервы ей действовало, видите ли, нос воротила: «Фи, боже мой… какой ужасный запах…»
— А вы, гражданочка, когда вам столько же было, — кивнула Марья Трофимовна на внука, — не под себя прудили?
— Я?! Какой вульга-ар… — тянула она на французский, как ей казалось, манер, а у всех пассажиров в голове вертелось одно: «Дура!»
В Сургуте их оказалось в «кукурузнике» три человека — молодожены и Марья Трофимовна (не считая Трофимки); летчики забросили в хвост несколько громоздких ящиков.
— Берегись! Взрывчатка! — пошутил один из них и рассмеялся, на что старушка, единственная пассажирка, подсевшая к ним в Сургуте, покачала головой:
— Экой шустрой! «Взрывчатка»! А то мы не знаем…
Летчик подмигнул ей:
— А ты когда помирать собираешься, бабка Тимоха? Говорят, в Москве тебе уже орден выписывают…
— Орден? Да за что ж такое мне орден-то?
— Ну как… за то, что долго живешь… и не кашляешь…
— Видала вот, как у нас с нами? — повернулась старушка к Марье Трофимовне. — Темный народ, северной… — И летчику: — Ладно, ладно, выруливай свою тарантайку… некогда тут с тобой лясы точить…
Когда взлетели, бабка Тимоха наклонилась к самому уху Марьи Трофимовны (из-за гула моторов слышали друг друга плохо):
— «Взрывчатку», говорит… Знаешь, какая взрывчатка-то?
— Чего? — не расслышала Марья Трофимовна.
— Вот то-то и оно… Спирт это у них… спирт у них там глушат, взрывчаткой зовут…
— А-а…
— Сын-то у меня деньги получил. Еду отбирать их.
— Чего?
— Так а что, говорю! Сам просил… Мать, говорит, забирать не будешь — шабаш, деньги на бочку — гуляй рванина!
— Гуляй?
— На бочку, говорит, деньги. До копейки, значит. Вот летаю туда-сюда — командировочная я, получается. Чтоб на бочку не пускал… Ну а ты, — спросила она Марью Трофимовну, — ты-то к кому летишь? Чего-то не видала тебя…
