Георгий Шилин - Прокаженные
Алексей Алексеевич прервал на минуту свое сообщение и, достав из кармана белый платок, вытер им вспотевшую шею.
Воспользовавшись этим перерывом, Василий Петрович привстал с явным намерением что-то сказать. На этот раз Протасов был замечен Зерновым. Он посмотрел в сторону Василия Петровича и чрезвычайно вежливо сказал:
- Я вижу, вы хотите что-то сказать. Прошу вас выслушать меня до конца, а тогда я буду иметь удовольствие ответить на все интересующие вас вопросы.
- Слушаюсь, — и Василий Петрович, сильно смущенный, сел на свое место.
Продолжая развивать мысль об иммунитете, Зернов сообщил, что если по сравнению со средними веками наблюдается сейчас во всем мире убыль проказы и люди все реже заражаются ею, то наступит время, когда человечество окончательно станет невосприимчивым к проказе.
Но он тут же оговорился, что этот общий, всечеловеческий иммунитет не может продолжаться вечно; когда-нибудь восприимчивость может вернуться, и человечество вновь испытает эпидемические вспышки, подобные тем, что были некогда в Европе, а потом в Америке и других странах. Правда, нельзя утверждать на основании одного случая, что в каком-то, может быть, весьма отдаленном даже времени такие вспышки возможны… Но история проказы в Прибалтийском крае бывшей Российской империи весьма характерна в этом отношении. В 1645 году на острове Эзель был закрыт по причинам полной ненадобности лепрозорий, просуществовавший там ровно четыреста лет. В течение двухсот двадцати двух лет в Прибалтийском крае не было зарегистрировано ни одного случая проказы. В 1867 году проказа в Прибалтийском крае возникла опять и имеет тенденцию, правда незначительную, к известному усилению.
- По-видимому, — заметил Алексей Алексеевич, — выработавшийся в народе иммунитет иссякает, и проказа вновь берет верх над организмом, потерявшим способность сопротивляться ей.
Далее Алексей Алексеевич поделился последними сведениями об устройстве и жизни лепрозориев в Японии, на Филиппинах, на островах Кульене и Молокаи, в Америке и т. д.
Ознакомив собрание с жизнью и бытом иностранных лепрозориев, а также с законодательством для прокаженных в различных странах, Алексей Алексеевич закончил свой доклад, опустился на стул и принялся вытирать платком лицо.
Из всего доклада центральным и волнующим моментом явился, конечно, вопрос об иммунитете, который Сергею Павловичу показался необыкновенно интересным и оригинальным в освещении Алексея Алексеевича. Туркеев до сего времени мало работал над этим вопросом.
Он знал, что среди лепрологов существует много различных взглядов на иммунитет. Одни из них склонны отрицать его, другие утверждают, что он существует, но далеко не всегда и не всюду; третьи держатся того мнения, что утверждать и отрицать иммунитет нельзя: возможно — он существует, но также возможно, что его и нет. И, наконец, четвертые признают его существование бесспорным.
Сергей Павлович не имел определенного мнения по этому вопросу. Все разговоры об иммунитете ему представлялись не иначе, как "мелкой философией на глубоких местах". Он считал, что об иммунитете можно говорить лишь в форме философских рассуждений, но отнюдь не «математически». У кого эластичнее язык, думал он, кто искуснее подтасует соответствующие факты, кто ловчее воспользуется ими, умнее проанализирует их, тот и возьмет верх.
Точного же нет ничего. Тайна. Поэтому он сидел молча, решив не задавать никаких вопросов.
Также молчали Лещенко и Сабуров.
Алексей Алексеевич потрогал запонки на своих манжетах и взглянул на присутствующих. Ему, по-видимому, очень хотелось услышать возражения, с тем чтобы тут же тонко и вежливо опровергнуть их. Он вынул серебряный портсигар, закурил.
- Может быть, у кого-нибудь имеются вопросы? — учтиво спросил он.
И тут снова забеспокоился Василий Петрович, все время сидевший на своей скамеечке и с величайшим вниманием ловивший каждое слово Зернова. Он быстро поднялся и, держа в руке раскрытую записную книжечку, стесняясь и волнуясь, сделал два шажка вперед. Он хотел, вероятно, подойти совсем близко к столику, за которым сидел Зернов, но, вспомнив о том, кто он и кто все остальные, остановился, попятился назад.
- Я вот о чем, простите меня, невежду, — проговорил он, не зная, куда девать руки. — Выходит как будто, что снова возвращается в науку мнение о наследственности проказы.
- Разве я об этом говорил? — удивился Зернов.
- Нет, вы не говорили об этом прямо, — покраснел Василий Петрович, — но из доклада видно, что если существует иммунитет, то существует, значит, и наследственность… Простите, пожалуйста, меня, невежду, — снова как будто растерялся он встретясь с внимательными глазами Алексея Алексеевича.
Тот стряхнул с папироски пепел, и какое-то легкое любопытство пробежало по его лицу.
- Для меня это очень интересно… очень, — порывисто продолжал Василий Петрович, с трудом подбирая слова и пошевеливая карандашиком, который был у него в руке. — Именно для меня интересно… Я тоже, по невежеству своему, думаю, что тут без наследственности не обходится… Именно наследственность…
- Нет, это неверно, — улыбнулся Алексей Алексеевич. — Это устарелый взгляд, отвергнутый наукой еще в восьмидесятых годах, — А не кажется ли вам, — твердо посмотрел Протасов в лицо Зернова — что такое мнение снова может вернуться, как воротилась, скажем, в Прибалтийский край проказа?
- Все может быть, — пожал плечами Алексей Алексеевич и снисходительно улыбнулся, не отрывая глаз от Василия Петровича, почувствовав, что того волнует какая-то глубоко засевшая мысль, возможно и имеющая некоторую ценность. — Все может быть, — повторил он, — но это означало бы, — подчеркнул Алексей Алексеевич, будто речь шла об очевидном абсурде, — что заразность проказы — вымысел, ошибка.
- Именно так, — пробормотал Василий Петрович, и взоры всех обратились в его сторону. — Вы правильно сказали. Я так именно и думаю: тут ошибка…
Он долго вертел в руках карандашик, что-то обдумывая.
- Я долгое время, — продолжал Василий Петрович, — убежден был в ее незаразности, а теперь пришла в мою голову глупая мысль, которая все перевернула, хотя многое и запутала… Это так же получилось, как сказал один великий ученый, — и он улыбнулся опять, почему-то смутившись. — А он сказал: чем больше мы узнаем о проказе, тем меньше знаем ее… Не помню только, кто это сказал…
- Это сказал Вирхов, — заметил Алексей Алексеевич.
- Правильно, — подтвердил как бы с благодарностью Василий Петрович. — Я до сего дня еще сомневался в ее наследственности и молчал. К примеру, скажи такое Сергею Павловичу — засмеет..
- И напрасно, — отозвался Сергей Павлович.
- Тогда извините… — приободрился Протасов. — А мне все казалось, будто люди засмеют…
- Что же окончательно укрепило вашу мысль? — мягко спросил Зернов.
- Убедили меня вы, Алексей Алексеевич.
Зернов ничего не ответил и только чуть-чуть поднял брови. Затем ровным, точно извиняющимся тоном заметил:
- Еще Минх сказал в ответ защитникам наследственности — Полотебнову, Даниэльсену и другим, что теория о наследственности есть научное недоразумение.
- Совершенно верно, — насторожился Василий Петрович, — это я очень хорошо знаю, но с тех пор, как произнес эти слова Минх, прошло много времени, и мы видим теперь из ваших же слов, Алексей Алексеевич, как далеко наука шагнула вперед.
- А вы меня хотите тем не менее убедить, — улыбнулся Зернов своей подкупающей улыбкой, — что она пошла назад…
- Вовсе нет, вовсе нет! — заторопился Протасов, как бы испугавшись, что его могут понять неправильно. — Дело — то ведь вот какое… Вы говорили об иммунитете, о том, как целый народ, даже все человечество способно сохранять иммунитет… А если так, то и палочка Ганзена способна передаваться из рода в род. Ведь иммунитет не пустое же место? Ведь он состоит из каких-то микроорганизмов, иммунитет — значит борьба. Значит, кто-то борется? Этот кто-то и есть иммунитет… Ведь так?
- Это чрезвычайно сложный вопрос, — неохотно, как бы начиная уставать, отозвался Алексей Алексеевич. — Тут науке многое еще не известно. Тайна передачи потомственного иммунитета еще не освещена. Какова механика, то есть детали отношений между палочкой и клеткой, вступающими в неослабное взаимодействие между собой, а также передача иммунитета от отцов к детям, внукам и дальше, мы еще… не знаем, — и он задумался. — Это слишком глубоко и темно. Можно лишь предполагать, но не утверждать. Тут область философии, но не фактической очевидности. Правда, профессор Кедровский докладывал на съезде об одном случае наследственной проказы, но этот случай так редок, что на основании его трудно делать общие выводы.
Зернов выдержал паузу, кашлянул и продолжал:
