Тишина - Юрий Васильевич Бондарев
Он стал носить его только после того, как трое парней ноябрьской ночью по дороге в Лосинку ударом сбоку вышибли его из машины, а затем, оглушенного, поставили перед собой (сзади третий железными пальцами сжимал и отпускал сонную артерию на шее), с заученной ловкостью проверили его карманы.
Он не хотел больше испытывать унижающее бессилие и чувствовать на себе чужие натренированные пальцы.
Константин достал из книжного шкафа том Брема — и «вальтер» прочно лег в свое гнездо. Он поставил Брема во второй ряд книг, за старым собранием сочинений Тургенева. И это почти успокоило его.
«Да что, собственно, случилось? — опять подумал он, пытаясь настроить себя на обычную волну. — Все обошлось и прекрасно обойдется. Все в жизни обходилось. Предопределять судьбу? Зачем и для чего?»
Сев на край стола, он поглядел на фотокарточку Аси и набрал номер поликлиники. Долго не подходили там, наконец бархатистый профессорский баритон дохнул в трубку:
— Да-а! У телефона.
— Анастасию Николаевну. Кто? Представьте себе, муж.
— Узнал по голосу, молодой человек. Сейчас. Если потерпите.
Далекий щелчок — это положили трубку на стол, потом неясный говор в мембране и ее голос:
— Костя?
Неужели так просто можно сказать: «Костя?»
— Я жду тебя, — тихо сказал он, глядя на ее фотокарточку: ветер все прижимал юбку к ее коленям, я жарко, как перед грозой, светило летнее солнце. Сколько тогда ей было лет?
— Ты ужасающий экземпляр, — сказала Ася со смехом, и голос и смех ее имели свое значение, понятное только ему.
— Я жду тебя. Вот… и все, — повторил он, не отрывая взгляда от фотокарточки (о чем она думала тогда, защищаясь книгой от солнца?). Он сказал: «Я жду тебя», вкладывая в эти слова свое значение, которое лишь она могла ощутить и понять по звуку его голоса. — Я жду тебя. И как видишь — немного люблю тебя… Чепуха? Дичь? Сантименты? Позвонил муж, оторвал от работы? И лепечет какую-то чепуху. Идиотство, конечно. Так и скажи этому профессорскому баритону. Я просто соскучился. Я так соскучился, что мне хочется выпить…
— Какой же ты у меня дурачина, Костя! Ужасный! — сказала Ася и опять засмеялась. — Ты просто Баран Иванович, ты понял? Я не буду задерживаться.
— Я жду тебя.
И, уже повеселевший, Константин соскочил со стола, прошел в первую комнату, насвистывая, выудил из глубин буфета начатую бутылку «Старки». Налив рюмку, он выпил, затем сказал: «Есть смысл» — и закусил кусочком колбасы. А после этой рюмки и пахучего кусочка колбасы вдруг почувствовал, что сильно голоден, и почему-то захотелось яичницы с жареной колбасой, — последний раз ел вчера в четыре часа дня.
В кухне пустынно, тепло после готовки квартирных завтраков. Методично капала вода из крана.
Константин с грохотом толкнул сковородку на плиту, начал с таким веселым нажимом резать колбасу, что кухонный столик закачался, зазвенели, стукаясь друг о друга, баночки из-под майонеза. И тотчас услышал бормотание, посапывание в дальнем конце кухни — как будто проснулся кто-то там от грохота сковороды.
Константин взглянул, почесывая нос.
— Это вы, Марк Юльевич? Кажется, вы стоите на карачках? Потеряли что-нибудь? Будильник? Ходики? Бриллиантовую «Омегу»?
Марк Юльевич Берзинь, заведующий часовой мастерской, латыш, новый сосед, по какому-то сложному обмену переехавший с семнадцатилетней дочерью в смежные комнаты Быкова, стоял на четвереньках под своим кухонным столом, повернув лысую голову в сторону Константина; хищно поблескивала лупа в глазу, спущенные подтяжки елозили по полу.
— Вы напрасно острите, вы понятия не имеете, — сказал он. — Я всегда говорил: мыши — это позор советскому быту. Мы живем не где-нибудь в Аргентине. Я, как дурак, расставляю мышеловки по всей кухне. Я разорился на мышеловках. — Марк Юльевич вздохнул. — Вы посмотрите. Наклонитесь, наклонитесь.
Константин заглянул под стол Берзиня.
— Не очень доходит, Марк Юльевич.
— Дойдет, — коротко сказал Берзинь, — когда пообивает пальцы о защелку. С меня хватит этого опыта. Ползая под столом, я окончательно расстроил нервы. — Он деловито нацелился лупой на мышеловку, поставленную возле мусорного ведра. — Вы только взгляните: аккуратно объела сало — и удрала. Как это действие называется?
— Да черт с ними, — засмеялся Константин. — Плюньте на мелочи!
Берзинь вылез из-под стола с возбужденными жестами человека, который должен что-то доказать, движением брови освободился от лупы (она упала ему в ладонь) и закачал лысой головой.
— Это скороспелые выводы! Вы посмотрите — здесь была крупа? Что сейчас?
Он снял с кухонной полки стеклянную банку, поставил на плиту перед Константином. В банке среди шелухи гречневой крупы сидела мышь, носик дергался, обнюхивая стекло, ушки прижаты испуганно, лапки подобраны под себя. Марк Юльевич рассудительно заметил:
— Она сожрала крупу я не смогла вылезти. Вы думаете, это просто мышь? Нет! Разносчик чумы, бешенства и других заболеваний. Я не могу допустить, — в квартире есть женщины и дети. Моя дочь, как ребенок, боится мышей. Я понимаю Тамару. Думаю, что и ваша жена не очень довольна, когда мыши играют в кастрюлях. Надо бороться… Мы — мужчины… Мы это забываем.
— Наверно, — ответил Константин охотно. — Что вы будете делать с этим представителем грызунов? Пристукните ее шваброй. И к черту — мусор!
Берзинь поправил на плечах подтяжки, просунул большие пальцы под них, начал воинственно ими пощелкивать.
— Где швабра? — спросил он. — Вы совершенно правы!
Марк Юльевич нашел взглядом швабру, однако все медленнее щелкал подтяжками, раздумывая.
— Мм… Нет, — проговорил он. — Это жестоко.
Вздохнув, он двумя пальцами взял банку, подошел к окну и не сразу открыл вмерзшую форточку, — крупные хлопья залетели в кухню, тая на голой макушке Марка Юльевича. Он поежился, но все же вытряхнул мышь из банки в снег, после чего воинственно заявил Константину:
— Вот так мы будем делать.
И, храбро выпрямившись своим маленьким круглым телом, подтянув выступавший из просторных брюк живот и похмыкав носом, спросил грозно:
— У вас какие часы? Марка?
— Швейцарские. Еще фронтовые.
— Хм, да… Зайдите как-нибудь. Я уверен — в них килограмм грязи. У меня нет никаких сомнений.
Двадцать минут спустя Константин, опьянев от завтрака, полулежал на диване; тепло разливалось по телу, но спина еще никак не могла согреться, только сейчас внятно чувствовал лопатками знобящий холодок — промерз за ночь.
«Быков… Переехал… Сейчас в его комнате Берзинь с дочерью. Домашний очень. Пригласить бы его сейчас на рюмку „Старки“. Но, кажется, пьет одно
