Евгений Пермяк - Сегодня и вчера
Прощай, дом! Ты больше не принадлежишь Василию Кирееву. У тебя с ним не получилось правильных отношений.
Наконец комнаты были обойдены. И он пришел в последнюю. В спальню. Сел на скамеечку, куда обычно клал перед сном одежду.
Ему нужно было посидеть. Для порядка. Перед дорогой всегда сидят. Остальным не обязательно. Они же остаются.
Теперь предстояло самое трудное, хотя он и все решил, — все предусмотрел и уговорил свое сердце не мешать ему в единственно правильном исходе.
Избавляя дом от жестокой домовой губки, Василий устранил все, что могло возродить эту страшную болезнь. Выбрасывались и здоровые, но чреватые вспышкой губки доски, балки, пластины наката.
Так же и теперь — он уходил от всего, что могло удержать, а потом отбросить его в цепкие объятия той жизни, с которой он порвал. И Ангелина — душа этого дома, построенного для нее, — могла сейчас изменить весь ход его мыслей и намерений.
Она могла зарыдать, лишиться чувств, забиться в истерике, начать рвать на себе одежду или… или что-то еще, что не приходило в голову Василию. В такие минуты жизни бледнеют самые душераздирающие сцены в театре или в кинематографе. Потому что, какие они ни будь, это игра. Сцена. Экран. А тут — жизнь. Тут не актриса, а живая жена. И, ты не зритель — и даже не герой-любовник, страдающий по загодя предусмотренным ролью страданиям, а муж. И ты не знаешь, как развернется действие и какие скажутся слова.
Воля волей, а сердце сердцем. Его любовь хотя и омрачилась упорством Ангелины, но все же он безумно любит ее. Любит, хотя и считает изменой и, может быть, даже предательством ее поведение. Что там ни говори, а она предпочла дом живому, страдающему Василию, Как там ни формулируй, а дом Ангелине ближе и дороже, чем он, ее муж. Разве это не так? Разве не ради дома Ангелина остается в нем? Поступил ли бы так Василий, окажись на ее месте?
Теперь ему оставалось выяснить: «С кем ты повенчана, Ангелина, со мной или с домом?» Разве это все второстепенно в их отношениях? Разве это не проверка любви?
Недавно на их заводе рухнуло счастье одной пары только потому, что она не захотела поехать с ним на далекую новостройку… Какова же цена этой любви, если любимая предпочла любимому свои привычные городские удобства?
Василий вспомнил и Радостина. Радостин получил поворот от ворот только потому, что у него «ни гнезда, ни дупла, ни скворечника». Именно эти слова были сказаны Серафимой Григорьевной четыре года тому назад.
Так что же выходит? Выходит, что «скворечник», который возвел Василий, связывал его и Лину больше, чем все остальное. И если это так, то какова цена всему остальному?
Наступил момент, когда нужно было выяснить все до конца. За этим-то он и пришел в спальню.
Сердце, будь твердым. Мужчина, останься солдатом и в этом поединке.
Ангелина поднялась с кровати, подошла к Василию и сквозь слезы спросила:
— Уходишь?
— Да, Лина.
— От меня уходишь?
— Не от тебя, Лина, а от всех этих тенет. Я уже вышел из них, и ни одна паутинка больше не держит меня здесь.
— А я? — с надрывом спросила Ангелина, опять падая поперек кровати.
— Так ты-то ведь не паутина, а человек. Свободный человек. У тебя разум и ноги.
Василий надеялся, что сейчас, в эту минуту, будет найден какой-то новый выход. Что-то такое, что Аркадий называл компромиссом. Но Ангелина сказала определенно:
— Я не могу расстаться со всем этим. Это радость моей жизни. Это мои счастливые заботы.
— Разве я неволю тебя, Лина? Если дом, козы и боровы — радость твоей жизни, если черная смородина проросла через тебя, значит, между нами возникли серьезные разногласия идейного порядка.
Ангелина опять заплакала. Серафима Григорьевна, стоявшая за дверью, вбежала и закричала истошным голосом:
— Кто поверит этому? Какие могут быть между мужем и женой идейные разногласия? Придумал бы уж, Василий Петрович, что-нибудь посклепистее!
Василий, не желая видеть тещу, не поворачиваясь к ней сказал:
— Придумывать я ничего не собираюсь, как и не собираюсь кому-то и что-то объяснять. Кто хочет, кто может, тот пусть верит мне и понимает меня, а кто не может — доказывать не стану.
— Значит, ты бросаешь ее? — в упор спросила Серафима Григорьевна. Ее лицо перекосилось. Снова часто засверкал остекленевший левый глаз.
— Если жена не следует за мужем, значит, не он, а она оставляет его.
Тут Василий посмотрел на тещу и, увидев на ее лице густой слой пудры и подчерненные ресницы, добавил к сказанному:
— Я никому не хочу мешать устраивать свою жизнь и… пудриться!
Серафима хлопнула дверью. Теперь Василию оставалось только положить ключи. И он положил их на кровать. Положив, сказал:
— За моим носильным приедет Ваня. А лучше отдай это все Прохору Кузьмичу. Ивану тоже нечего делать здесь. Бывай здорова, Лина, не беспокойся, на свою половину этого логова я не претендую. Нотариальная контора пришлет тебе какие следует бумаги. Давай поцелуемся.
И они поцеловались. Поцеловались так, будто тот и другой целовали не живого, а мертвого.
Василий медленно подходил к старенькому «Москвичу». Долго проверял уровень масла в картере, достаточно ли воды в радиаторе. Он даже сходил под навес и взял бутыль с дождевой водой для доливки аккумулятора. С той самой водой, которой наполнил недавний ночной дождь большую суповую миску из нового сервиза.
Видно было по всему — он все еще ждал, что Ангелина выйдет и скажет: «Я согласна, Василий. Отдадим дом завкому…» Но Ангелина не вышла.
Он сел в машину, нажал ногой кнопку стартера. Машина взвизгнула, будто заплакала. Больно кольнуло сердце Василия. Пронзительно заскулила Шутка.
— Ты что?
А она, будто зная все, просилась к нему. Виляла обрубочком своего хвоста, наклоняя голову набок, глядела на него своим единственным глазом.
— Да разве я тебя оставлю здесь? Прыгай, бедняжечка!
Шутка дрыгнула в открытую дверцу машины и села на переднее место справа от Василия, мордой к ветровому стеклу.
Он хотел остановиться у ворот, чтобы открыть их. Но там оказалась Марфа Егоровна Копейкина.
— Не останавливайся и не оглядывайся, — сказала она, открывая ворота. — Уход огляда не любит.
Серенький «Москвич» покатил в город. Шутка смотрела вперед. Кудлатые пряди, какие обычно бывают у жесткошерстных фокстерьеров, закрывали оба ее глаза. Живой, зрячий, и вытекший. Пряди закрывали их так, что каждый, кто не знал об этом изъяне миленькой собачонки, даже не подумал бы назвать ее кривой. А уж щенкам-то, которые скоро появятся у нее, не будет до этого никакого дела…
«У Ангелины не было детей, — подумал Василии, — а если бы они были, наверно все оказалось бы проще».
И он принялся думать о детях — о Пете и Маше, которые не появились на свет, а могли бы появиться… Но, может быть, еще появятся.
Всегда нужно надеяться на лучшее. Надежда на лучшее в природе человека.
XLVI
— А я тебя еще вчера вечером ждала, — как бы между прочим сказала Мария Сергеевна, когда Василий Петрович сел за стол в кругу своей старой семьи.
— Да ведь я, мамочка, будто не оповещал тебя о своем приезде, — ответил Василий, — и будто никому ни о чем не говорил. Откуда же ты могла, понимаешь, предположить такое?
И та ответила, смеясь добрыми серыми глазами, светясь белизной своих волос, выглядывающих из-под шелкового клетчатого платочка, повязанного по-молодому:
— Наверно, лампочка мигать начала. Как пробкам перегореть, всегда ты приезжаешь.
И больше ни она, ни Лида и ни Иван ни одним словом не обмолвились о том, почему приехал он, что произошло там. Это были тактичные и хорошо воспитанные, чуткие люди. Василий заметил, что его кровать была застлана особенно тщательно. Чистые, новые наволочки на подушках, новые шлепанцы на прикроватном коврике и снова появившийся на тумбочке жбан с квасом, который пил Василий и ночью, — все говорило о том, что его ждали, что здесь известно все.
Мария Сергеевна подала к ужину стерляжью уху на ершином бульоне. Тоже наверно, не случайно было приготовлено это блюдо.
Лидочка налила первую тарелку отцу, потом бабушке, потом Ване, потом себе.
— Эх, мамочка! А у меня, у бывшего домовладельца, ни гроша в кармане, а надо бы для такого случая…
Ваня поставил перед отцом узкую бутылку пятизвездочного коньяка и сказал:
— По звездочке на брата…
Василий пересчитал сидящих за столом, спросил:
— А пятая-то в честь кого, Ванек?
— Это уж как ты пожелаешь. Хочешь — в честь Ангелины Николаевны, хочешь — в честь Аркадия Михайловича.
Сказал так сын и откупорил бутылку.
— Как — в кино, — заметил Василий, поглядывая то на сына, то на Марию Сергеевну. — Все со смыслом. Ну, если все со смыслом, то пятая звездочка пускай будет в честь Шутки. Это уж пожизненная спутница, вокруг луны и обратно… А мой Аркадий, видно, сбег из города. Иначе показался бы… Ну, а что касается остального прочего, то за отсутствующих я не пью.
