Минная гавань - Юрий Александрович Баранов
«Нет, невозможно… — промелькнуло в голове, — она же мой идеал, моя царевна…» И чтобы удостовериться в невозможности своего желания, он тихо позвал ее по имени.
— Что? — сказала она так же тихо и коснулась левой рукой его волос. Аркадий с отчаянной решимостью приложил эту узкую, с длинными пальцами руку к своим губам, почувствовал запах ее кожи и… металл обручального кольца. Не двигаясь, они стояли в углу комнаты минуту или две. Роксана, как бы забавляясь, продолжала перебирать свободной рукой курчавые жесткие пряди его волос.
Вспыхнул свет люстры. Аркадий повел Роксану к столу. Они сели рядом, близко придвинув друг к другу стулья.
«Неужели свершилось?..» — все еще сомневался Аркадий, с ошалелой улыбкой глядя на Роксану.
Гриша, небрежно развалившись, сидел с противоположной от Аркадия стороны стола и что-то нехотя отвечал на настойчивый шепот своей подруги. Вдруг Берта вскочила и, едва не плача, выбежала на кухню.
— Зачем ты с ней так?.. — сказала, болезненно поморщившись, Роксана, которая, видимо, понимала, о чем они шептались.
— А-а, — лениво протянул Гриша, махнув рукой, — мол, знаю эти штучки, — и налил в рюмки водку, — давайте, по-нашему: за тех, кто в море, на вахте, на гауптвахте…
— Погоди, — решительно остановил его Аркадий. Он хотел, чтобы в этот вечер всем было хорошо. Поднявшись, пошел за Бертой. Она стояла у плиты и, закрыв лицо руками, беззвучно плакала. Когда Аркадий участливо взял ее за плечи, собираясь успокоить, она решительно обернулась.
«Ты-то мне зачем?!» — говорил взбешенный, откровенный взгляд Берты. И в какое-то мгновение Аркадий понял ее нехитрую уловку: во всем был виноват Гриша, его угасавшее, быть может, чувство к ней, которое она, вызывая его ревность, пыталась вернуть. Аркадий виновато улыбнулся. Берта сквозь слезы насмешливо скривила губы. Вслед за Аркадием в кухню вошел и сам Гриша, глазами попросил оставить их с Бертой вдвоем.
— Какие вы, мужчины, бессердечные, — неприязненно сказала Роксана.
Чтобы оправдаться, Аркадий преданно и молча сжал ее руку. Ему стало приятно, что Роксана искренне переживает за свою некрасивую подругу. По всему было видно, что обе они крепко привязались друг к другу, как это случается между незамужними женщинами, которые не потеряли еще надежды устроить личную жизнь. И дружба эта между красавицей Роксаной и невзрачной Бертой уже не казалась Аркадию странной.
Берта что-то успокоенно пролепетала, и по тому, как все стихло, можно было догадаться, что на кухне целуются.
Роксана презрительно улыбнулась, не глядя на Аркадия. Вздохнув, точно ей стало скучно, она выпростала руку и потрогала пальцами свои мягкие каштановые волосы. Чем-то недовольная, достала из сумочки гребень, встала и пошла в соседнюю комнату, где у Берты была спальня.
Аркадий некоторое время сидел за столом в том хмельном, бесшабашном отупении, при котором все происходящее вокруг не сразу доходит до сознания. Он пытался заставить себя думать более трезво, чтоб как-то понять столь резкую перемену в настроении Роксаны. Когда же туман от выпитого понемногу стал проходить, Аркадий вновь засомневался в возможности своего счастья и еще сильней почувствовал над собой власть Роксаны. Во всей натуре этой женщины была какая-то волнующая, цыганская откровенность — столь же прекрасная, сколь и пугающая. И, что самое странное, откровенность ее угадывалась не в словах, а в каждом движении. Это было нечто вроде обворожительно-дикого языка танцующей Эсмеральды, перед которым оказалась беспомощной вся его, заваровская, поэзия. Аркадий мучительно соображал, как ему поступить; ему хотелось еще хоть немного продлить праздничное ощущение встречи. Быть может, впервые в нем так определенно и требовательно заговорил мужчина.
Аркадий встал и подошел к двери, за которой скрылась Роксана, осторожно заглянул в соседнюю комнату. Роксана стояла к нему спиной перед зеркалом и медленно расчесывала волосы. Неяркий свет настольной лампы оттенял ее высокую стройную фигуру.
«Сейчас или никогда…» — внезапно решил Аркадий. Подойдя, настойчиво повернул ее за плечи. Слегка привстав на цыпочки и ужасаясь нелепости своего положения, поцеловал в край губ.
— Аркадий, — раздраженно прошептала Роксана, пытаясь увернуться от его рук, но он, осмелев, еще сильнее обхватил ее, целуя в щеки, в подбородок. Она засмеялась: — Хочешь, я сама тебя поцелую?
…Аркадий не отпускал ее. Он почувствовал, каким послушным и мягким стало тело Роксаны. Аркадию было неловко стоять, и он поставил ногу так, чтобы упереться в тахту. Они вдруг сели на нее, по-прежнему не прерывая поцелуя.
Роксана умоляюще потрясла головой.
— Мне пора домой, — вздохнула она, высвободив губы и оттолкнув Аркадия, — прошу тебя, не провожай… — А глаза ее говорили обратное…
От Роксаны Аркадий вышел, чуть забрезжил рассвет. Отойдя несколько шагов от порога, увидел в растворенном окне милое, заспанное лицо, ее руку, обнажившуюся из-под широкого рукава халата и махавшую на прощание. Хотелось вернуться. Но утро торопило его, и вскоре хутор остался далеко позади. Аркадий спешил на лодку.
Над болотом навис туман. По сторонам дороги трава лоснилась от росы. Вблизи и вдали верещали птицы.
Аркадий не мог унять счастливой глупой улыбки. Болела голова. Все тело от бессонной ночи размякло и отяжелело. Он был умиротворен и доволен собой. И все-таки, не понятно даже почему, ему было немного стыдно, будто он, вскрыв без разрешения конверт, прочитал чужое письмо. И хотелось заглушить в себе это стеснительное ощущение стыдливости, чтобы целиком отдаться радостным переживаниям.
Подлодку готовили к выходу в море. Хотя дополнительные швартовы еще не были отданы, сход на берег старпом запретил. Все ждали Мезгина, который задерживался в штабе.
Прежде чем спуститься в шахту рубочного люка, Аркадий долгим взглядом посмотрел сперва на сосны, потом на небо, как бы надолго прощаясь со всем этим и желая накрепко сохранить в своей памяти. Его звали будни глубин, скупые на радости и щедрые на тревоги.
Когда Аркадий очутился в первом отсеке, им завладело ощущение знакомых предметов, запахов, звуков. Как всегда, этот отсек напоминал внутренность большой трубы, где по бортам, рядом с запасными торпедами, в два яруса протянулись койки, заправленные жесткими суконными одеялами. Пахло тавотом, сыростью и железом. Голоса людей казались глуховато-утробными, сильными, точно раздавались они из глубины пещеры. На что бы ни обращал Аркадий внимание,
