Иван Вазов - Повести и рассказы
— У дареного осла подков не считают, — с торжествующим видом шепчет Раков жене.
«Подержу эту грязную чушку, пока не найду более опытной. Пускай хоть воду носит. А потом выгоню, — лукаво думает госпожа Ракова. — Неужели этот глупый шоп думает, что я такие деньги дикой телушке платить буду и сама же ей прислуживать?»
Но так и быть: пока на их улице праздник. Нынче шоп с его дочерью — дорогие гости. Почти не начатый гювеч (от радостного волнения даже аппетит пропал), приготовленный деликатными ручками заместительницы председательниц двух столичных женских обществ, переходит в распоряжение гостей. Большой огонь на кухне озаряет праздничным сиянием их пиршество. Господин и госпожа Раковы глядят на них — не наглядятся.
Обеспечив гостей теплой постелью, одеялом и подушкой, хозяева удалились к себе в спальню, вежливо пожелав им спокойной ночи.
При таком кризисе на прислугу вежливое обращение с ней обязательно.
Но, прежде чем улечься, госпожа Ракова спустилась вниз, чтобы дать новой служанке кое-какие указания, и только после этого вернулась в спальню.
Среди ночи Раков с женой вдруг проснулись в сильном волнении; его пробудила внезапная мысль о том, что он не спросил, ни как зовут девушку, ни из какого она села; это было важное упущение. А жена проснулась от того, что ей послышалось, будто на дворе хлопает калитка. Чтобы успокоиться, она взяла свечу и пошла на кухню; огонь еще горел, освещая широко разинутый рот шопа, храпевшего, как циклоп; девочка тоже спала.
Госпожа Ракова вернулась в спальню успокоенная.
Утром было холодно. Раков проснулся, посмотрел: жены в комнате нет. «Пошла распорядиться, чтобы прислуга печь затопила. Слава богу, слава богу», — подумал он и, услыхав вой метели на дворе, плотней закутался в стеганое одеяло.
Вошла жена. Лицо у нее было растерянное, испуганное.
— Ни шопа, ни девчонки нет, — сказала она. — Видимо, ушли совсем рано.
Раков выпрыгнул из постели.
— Скорей в полицию! Задержать! — крикнул он.
И в одних подштанниках бросился вон из комнаты; но тут же вернулся, поняв, что это безрассудно. Несколько секунд оба стояли, опустив руки, неподвижные как статуи.
— Ты опять чем-нибудь обидела их вчера вечером, — сказал, наконец, Стоян. — Не умеешь обращаться с прислугой ласково, по-человечески. Во всяком случае меня ты на этот раз не можешь ни в чем обвинить: я дал втрое больше того, что мог запросить ее отец.
Госпожа Ракова не приняла упрека. Наоборот, во всем был виноват именно муж: почему он не узнал, как зовут прислугу, из какого она села, чтоб ее можно было разыскать, если сбежит, и не вынул ключа из калитки, чтобы она не могла этого сделать? Долго продолжались между супругами взаимные обвинения и попреки без всякого толку.
Но никому из них и в голову не пришло сказать что-нибудь плохое о беглецах…
Так Раковы и остались без прислуги.
* * *Через несколько месяцев, в один из базарных дней, госпожа Ракова увидела среди крестьянок, продававших кур, сбежавшую шопскую девчонку и сердито схватила ее за локоть.
— Что же это ты тогда сбежала, девочка?
Та испугалась, стала вырываться. Но одна из крестьянок, ее тетка, разгадала госпоже Раковой загадку: отец девочки вовсе не собирался отдавать ее в прислуги; он просто задержался в Софии дотемна и, не желая платить за ночлег на постоялом дворе — уж больно был скуп! — воспользовался гостеприимством Раковых вышеописанным путем.
Ох уж эти глупые шопы!
Перевод С. Коляджина
«НОВОЕ ПЕРЕСЕЛЕНИЕ»
Два года тому назад, прогуливаясь по улицам Ючбунара{163} и глазея бесцельно на жалкие лавочки и убогие домишки, осаждаемые ярко-зелеными от ряски болотами, я увидел над дверью одной корчмы черную вывеску с надписью «Новое переселение».
Надпись поразила меня не только своей необычностью — каких только причудливых, прямо-таки фантастических вывесок нет в нашей столице! — от нее почему-то веяло печалью, меланхолией. Таился ли в ней и впрямь какой-то особый смысл, имела ли она связь с жизнью корчмаря или же это была просто-напросто нелепая выдумка, глупая, крикливая реклама? Об этом можно было только гадать. Но название это меня поразило, казалось, за ним скрывается какая-то печальная история. Виктор Гюго как-то обнаружил в темном закоулке одной из башен собора Парижской богоматери начертанное на стене греческое слово Аλάγχπ, и его фантазия воссоздала целый мир средневековья. Мне почему-то показалось, что это «Новое переселение» — нечто вроде άναγχη, рока чьего-то крохотного мирка, что оно связано с невзрачным существованием некоего бедняка — нашего брата македонца или другой жертвы скитальческой жизни. А чтобы отгадать загадку, не было надобности совершать долгое путешествие во мрак покрытых плесенью эпох, нужно было просто войти в корчму и попросить чарку вина.
Так я и сделал.
В корчме меня встретил дородный мужчина лет шестидесяти в довольно ветхой одежде из домотканого сукна, весь седой, с лицом, изрезанным морщинами, но добрым и улыбающимся особливо дружелюбно, — передо мной была типичная добродушная физиономия провинциала, какие населяли наши города и села во времена турецкой неволи. Это и был корчмарь.
В корчме проворно хлопотала женщина лет пятидесяти, полная, с кротким пухлым лицом, одетая в темно-фиолетовое грубошерстное платье, изрядно поношенное, с заплатами на локтях. Это была жена корчмаря.
Оба встретили меня радушно. Корчмарь отворил небольшую дверь и ввел меня в беленую комнатку со столом посередине, которая, видимо, предназначалась для приема почетных гостей. Жена его принесла заказанное мной вино и сразу же вышла.
Я немедля поведал хозяину о том, что побудило меня зайти в его корчму.
Он самодовольно пригладил седые усы и сказал, улыбаясь:
— Вы, сударь, я вижу, человек любопытный. И другие меня спрашивали… А вы как думаете, так зазря она красуется? Мы, сударь, родом из Фракии — и я, и моя жена. Ваша милость, небось здешний?.. Ах, вот как! И вы, значит, из Фракии? Ладно. Никто лучше нас, фракийцев, не знает, какая она была — эта война и кто дороже всех заплатил за освобождение Болгарии… Вы понимаете, что я хочу сказать. Здешним насельникам, шопам, все досталось наготове, они и ох не сказали да к тому же разграбили турецкие дома, растащили весь скарб. А у самих волос с головы не упал!.. Теперь вот еще и столицу им сделали{164}! Поглядишь — сущие дикари, а вот везет же, недаром говорится: «Не родись пригож, а родись удачлив». Ты, сударь, погляди на меня и мою жену. Мы с ней состарились не столько от лет, сколько от собачьей жизни: вот уже четырнадцать годков кочуем с места на место, точно перекати поле, к чужим людям привыкаем, к чужим обычаям приноравливаемся и всякий раз начинаем сызнова… В свое время покинули родное гнездо и теперь скитаемся по свету, куда ветер занесет… Эй, Йовка! Принеси-ка и мне вина!
Корчмарь отпил глоток, утер усы кумачовым платком и продолжал:
— Вы вот, ваша милость, спрашиваете про название, которое я приладил над дверью. Что ж, я вам расскажу, чтоб вы, сударь, знали мою историю, она весьма даже поучительна. Ее бы поместить в книжку, пусть читают люди. Переселения вавилонские!.. Мы родом из Клисуры — и я, и жена. Ты не гляди, что мы теперь голодранцы, корчмари, за пять грошей битый час обхаживаем шопа, — у себя в Клисуре мы были совсем не то, одни из первых людей. Все у нас было — лавка, набитая товаром, розоварня, валяльня, водяная мельница… Наш товар был в ходу аж в Анатолии. Ну да бог с ним… В семьдесят шестом устроили восстание. Небось, слыхал про клисурскую «пушку»? Мы эти пушки сработали из стволов черешни. Ладно. Да только нагрянул Тосун-бей, захватил Клисуру и предал огню. Дом мой со всем добром, весь товар сгорели дотла. Вы, верно, знаете про клисурский погром?
Осели мы в Сопоте… Ваше здоровье!.. Сопот в том году турки не тронули. Открыл я лавчонку, взялся за свое прежнее ремесло — стал портняжить. Царство небесное моему старому выучителю! Мы, клисурцы, все помаленьку портняжим, с этим рукомеслом матери нас на свет божий пускают… Так вот, я начал про Сопот. Корплю я, шью, за грош по тыще раз втыкаю иглу в сукно. С горем пополам наскребаю на кусок хлеба… Не зря говорят: «Даром работай — даром хлеб не ешь». Только недолго довелось нам жить безбедственно. Не прошло и года, как разразилась война, русские перешли через Балканы. Сопотцам тут и приспичило — взбеленились не хуже наших клисурцев. «Поднимемся против турка! Встретим казаков с хоругвями!» Я-то, стреляный воробей, говорю им: «Погодите, сидите-ка лучше тихо-мирно, царство болгарское и без вашей суматохи образуется, послушайтесь хлебнувшего лиха!..» Да где там! Никто и ухом не ведет. «Ура, ура, ура!» А потом вдруг как заладят: «Бежим! Надо уносить ноги!» Сулейманово войско подступило, все поле почернело от башибузуков… Выскочили мы, сударь, с женой из дому в чем были. Поднялись на перевал, оглянулись, а там — боже правый! Весь Сопот полыхает! Горит, что сухая бумага. Вот вам и вторая Клисура…
