Харий Галинь - Повести писателей Латвии
Поскольку место обитания китов — все океаны земного шара, и они кочуют от Гренландии до Патагонии, от Калифорнии до Мадагаскара, то более чем за тридцать миллионов лет существования киты научились превосходно общаться друг с другом. Подобно самолетам в межконтинентальных рейсах или космическим кораблям в просторах Вселенной, они постоянно выходят друг с другом на связь, посылая свои позывные, обмениваясь информацией. Есть основания полагать, что по различным подводным и надводным звуковым каналам киты узнают гораздо больше, чем ученые мужи, — люди по сей день теряются в догадках, каким образом киты используют океан для общения на дальних расстояниях… Все правильно, вчера он дочитал до этого места…
…Описать ее внешность трудно: как всякое чудо, ее ни с чем невозможно сравнить. То, что человек привык считать большим в природе — ну, например, слон, доисторический динозавр, рядом с нею, самым крупным из живых существ за всю историю Земли, — показались бы попросту букашками. Своими прекрасными обтекаемыми формами она напоминала творение рук человеческих — некое подобие тридцатиметровой стальной подводной лодки. Но сходство было условным: как можно бесчувственный стальной корпус сравнивать с гибким, живым, изящным телом? Ее никто не взвешивал, но когда ее мать подняли из воды на олфиш-бейской китобойне и взвесили, в ней оказалось 100 тонн. Дочь была ничуть не меньше. Иногда, разыгравшись, ударами мощного хвоста она поднимала вокруг себя настоящую бурю. В случае необходимости развивала скорость до сорока километров в час. А всплывая на поверхность, с глухим шумом выбрасывала над собой на высоту пятнадцати метров целое облако влажного воздуха. Мать она потеряла вскоре после рождения и первые годы росла под присмотром «няни», той самой, что когда-то помогла принять ее при родах, — у китов это дело обычное. Однажды осенью, на обратном пути из Арктики в тропики, их выследили китобои и почти все стадо перебили. Скорей всего такая участь ожидала и ее, не появись вовремя сторожевой вертолет. Охотникам, конечно же, было известно, что бить голубых китов запрещается, и они прекратили преследование.
Юность она провела почти в полном одиночестве. Все реже на морях и океанах звучали голоса китов. На планктоновых пастбищах иной раз она прибивалась к стаду финвалов, кашалотов, но различия в образе жизни, в повадках заставляли ее выбирать свои пути.
И вот теперь, в продолжение долгих месяцев, днем и ночью, она исторгала характерный клич голубых китов. Однажды близ пустынных мексиканских берегов, когда свирепствовал тайфун, она нырнула глубже, чем обычно, достигнув слоев наилучшей слышимости, и там уловила слабый ответный сигнал. Уже не хватало воздуха, но она не покидала глубину, опасаясь, что, пока всплывет и снова нырнет, ответный зов смолкнет. Но при следующем погружении она еще отчетливей услышала далекий зов. И ее огромное сердце, как ни странно, не убавило вдвое число ударов, что случалось всегда при погружении, продолжая биться часто-часто. И она поняла: хотя ответ донесся чуть ли не с другого края океана, одиночеству пришел конец.
Год спустя в укромной тихой бухте Мексиканского залива у нее родился детеныш. В длину тот был раза в четыре меньше матери, но ужасно тощий, без привычного слоя подкожного жира. Новорожденного нежно опекали мать и две «няньки». Своими плавниками, будто на руках, мать приподнимала малыша над водой, тискала его и подталкивала, обучая дышать и плавать, управлять хвостом, удерживать равновесие. У малыша был превосходный аппетит, и мать кормила его вдосталь. Из материнских сосков струей текло сметанообразное молоко. За день китенок выпивал его с тысячу литров, он рос на глазах, быстро прибавляя в весе. Молока было много, часть проливалась в воду, иной раз китенку казалось, что он плавает в молоке. Вся бухта пропахла китовым молоком, запах его слегка отдавал мускусом.
Детеныш достиг половины размеров матери, и семья смогла вернуться к размеренному ритму жизни с постоянными кочевками и сменой пастбищ. Когда в Северное полушарие приходило лето, они отправлялись в Арктику, где обилие планктона позволяло быстро откладывать подкожный жир. Осенью, с наступлением холодов, возвращались в тропики. Киты по природе беспечны и веселы, любят резвиться, плавать по ветру, вместо паруса подняв хвосты, любят перекатываться на волнах, выпрыгивать из воды — кто выше.
Малыш плавал так же быстро, как взрослые киты, ловко нырял, подавал и принимал сигналы. Обычно он держался вблизи матери. На ночь устраивался так, чтобы чувствовать ласковый материнский бок. Иногда на китенка находила охота поозорничать, и он затевал игры, кувыркался, плескался, попискивал. Мать была терпелива, никогда на него не сердилась. Нежная, заботливая, она кружила вокруг детеныша, благодушно снося его шалости. Если ж тот начинал проказничать сверх меры, китиха опрокидывалась на спину и своими плавниками крепко держала шалуна, покуда тот не утихомирится.
Однажды синим, ясным днем, когда ветер нагнал холодного воздуха и видимость стала отличной, их заметили с небольшого быстроходного, хорошо вооруженного судна. Считалось, в этих водах оно в ограниченных количествах промышляет кашалотов, из мозга которых добывают спермацет, дорогостоящий продукт для парфюмерной промышленности. На самом же деле это было браконьерское судно, занимавшееся в запретном районе ловом ценных пород рыб. При виде голубых китов браконьеры меньше всего были настроены любоваться чудом природы. Для них киты — это горы мяса, груды жира, современная техника и химия без труда способны их превратить в деликатесы. Браконьеры радостно потирали руки, прищелкивали языками. Сомнений быть не могло: перед ними голубые киты, о чем говорили высокие, совершенно отвесные фонтаны. Вот, что называется, подфартило! Зарядить гарпунную пушку!
Китенок не сразу заметил судно. И поведение родителей потому показалось странным. Без видимой причины заволновались, всполошились. Уйдя на глубину, изменили направление. Потом, высунув головы из воды, стали озираться. Знаками велели китенку держаться рядом.
Затем он услышал странный шум. Как будто под водой торопливо постукивало сердце. Он тоже высунул голову и увидел, что к ним стремительно приближается крутогорбый странный кит. Ничего подобного китенок в жизни не видел, от удивления даже позабыл на время двигать плавниками. Почему родители стараются его увести? Так хотелось остаться. Почему у чужака нет хвоста? Почему тот совсем не двигал головой, да и голова какая-то сплющенная? А может, то, что впереди, не голова вовсе, может, голова помещалась где-то в другом месте?
Сгорая от любопытства, китенок косил глаза на чужого. А глаза были величиной с апельсин и блестели от радостного возбуждения.
Чужак без труда нагнал их, потом, сделав небольшой круг, очутился впереди. Мать подала сигнал — срочно нырять. На этот раз опустились глубоко и очень долго оставались под водой — целую вечность. А когда всплыли, получилось так, что китенок оказался ближе всех к чужаку. Что за чудо-юдо такое? Его так и тянуло подплыть к загадочному незнакомцу совсем близко, потереться боком о его пятнисто-бурую кожу. Но мать рванулась наперерез. И отец повел себя странно — стал пускать высокие фонтаны, как нарочно, крутился под носом у красно-бурого чудовища.
Раздался ужасающий грохот. Китенку показалось, будто все происходит во сне: чужак, совсем как грозовое облако, метнул молнию. Китенок видел, как огненный шар угодил в отца, когда тот собирался нырнуть. А вслед затем и отец прогромыхал, подобно грозовому облаку, полыхнул пламенем.
Китенок жалобно пискнул. Теперь и он почувствовал что-то недоброе. Хотелось, не мешкая, уйти в глубину. И почему-то было страшно посмотреть туда, где отец. Закрыв глаза, малыш прижался к материнскому боку, норовя укрыться под ее плавником. По воде растекалось что-то теплое. Сначала он подумал, это молоко. Но запах был другой. Открыл глаза, увидел: не в молоке он плавал — в крови. Отец метался, дергался, будто не на жизнь, а на смерть сцепился с опутавшим его гигантским осьминогом. А из него хлестала кровища. В какой-то момент отец выскочил из воды, и китенок увидел в отцовском боку разверстую рану. Отец рвался что было мочи, а невидимый осьминог не пускал, тянул к себе.
Китенку не терпелось поскорей уплыть от этого гиблого места, ощутить себя в безопасности, только отец никак не мог освободиться, а мать все не покидала его, временами подхватывала своими плавниками, приподнимала из воды, как она когда-то приподнимала китенка, чтобы тот мог надышаться. И все это проделывала нежно, не щадя себя, не жалея сил, а потом опять увлекала отца под воду.
Китенок пока еще не догадывался, что судьба отца решена. Гарпун на прочном нейлоновом лине подтягивал его все ближе к борту, покуда кит, — с надутым с помощью компрессора пятнистым брюхом вверх, — не замер у самого судна. Один его глаз неподвижно уставился вдаль. Глаз тоже заплыл кровью, и, казалось, кит плачет кровавыми слезами.
