Борис Бондаренко - Пирамида

— И не было? — упавшим голосом спросил Ольф.

— Нет. Из Ленинграда был кто-то — высокий, бородатый, — три дня пожил и уехал. А из Москвы… нет, точно не было.

И никто не знал человека из Москвы.

Наконец Ольф догадался спросить:

— А до моря далеко отсюда?

Оказалось, что до моря восемь километров, и Ольф с облегчением вздохнул — конечно, Дмитрий и не может быть здесь, ведь из его письма ясно, что живет он рядом с морем. Значит, где-то поблизости, на побережье, должна быть какая-то деревня. Но тут же сказали ему, что до ближайшего селения на побережье добрых тридцать километров, и Ольф снова приуныл — ему казалось невероятным, что Дмитрий может поселиться где-то прямо на берегу, один. А потом кто-то предположил: может, он в заброшенках? Ольфу объяснили, что лет шесть назад рядом, на побережье, был рыбацкий поселок, его сселили, и с тех пор там никто не живет. И кто-то тут же вспомнил, что как будто видели там с неделю назад человека, и вроде бы он раза два приходил сюда, покупал консервы и хлеб.

— Какой он из себя? — спросил Ольф.

Стали вспоминать: роста как будто среднего, с бородой, волосы вроде ни темные, ни светлые… И больше ничего не могли. Сказать. Серьезный, добавил кто-то. «Наверно, он», — подумал Ольф и решил идти туда. Ему подробно объяснили, как дойти: километра полтора по железке, свернуть налево, перевалить через две сопки — и прямо к заброшенкам.

Тропинка к заброшенкам шла узкая, затравевшая, временами и вовсе терялась, — видно, не часто пользовались ею. Тайга здесь была низкая, худосочная — ядовитые морские туманы не давали ей развернуться, — зато трава росла мощная, буйная, и временами Ольф с головой скрывался в ней. Все крепче, настойчивее чувствовалось дыхание океана, вскоре оно начисто перебило таежные запахи, и Ольф понял, что скоро будет у цели. И когда вышел на гребень второй сопки — ярчайшим светом резанула глаза океанская синь, висело над ней большое, тяжелое солнце, где-то далеко впереди сплавляя воедино границу воды и огромного, никогда не виданного на материке неба.

Внизу увидел он серые, порушенные временем и безлюдьем скелеты домов. Иные совсем уже завалились, почти уничтожились, мертво белели среди высокой травы, другие еще пытались бороться, косо щерились в нежилое пространство темными провалами бывших дверей и окон, и лишь несколько срубов стояли прямо, и у одного из них Ольф увидел протянутую к столбу веревку и что-то темное на ней. Значит, действительно кто-то жил здесь. И Ольф заспешил вниз, оскальзываясь на влажной траве, стараясь не думать о том, что этот «кто-то» мог быть и не Дмитрий. И когда Ольф подошел ближе и в том, что висело на веревке, узнал куртку Дмитрия, он остановился, сбросил рюкзак и на минуту присел на валежину, вытащил сигарету и закурил. Надо было подумать о том, как они встретятся. Слишком хорошо помнил Ольф, каким был Дмитрий, когда уезжал, помнил его долгое молчание и понимал, что для этого должны быть веские причины. Думал он недолго — ничего не шло в голову, хотелось скорее увидеть Дмитрия, и он встал, вскинул рюкзак на одно плечо и торопливо зашагал к дому.

Дмитрия не было. Ольф вошел в сумеречное, пахнущее сыростью нутро избы, увидел широкий, грубо сколоченный топчан, матовый прямоугольник затянутого синтетической пленкой окна и облегченно сбросил рюкзак, окончательно уверившись в том, что это именно жилище Дмитрия: лежали на топчане журналы, и книги, увезенные им из Долинска, рядом темнел знакомый свитер, стоял у стены его чемодан. «Ну и слава богу», — суеверно подумал Ольф, оглядываясь, и вышел из избы.

Ждать пришлось часа полтора. Ольф увидел, как Дмитрий бредет по полосе прибоя в рыбацких сапогах — высокие голенища их с торчащими в стороны ушками были подвернуты, — с ружьем и действительно с бородой. Он смотрел себе под ноги и не видел Ольфа. А когда поднял голову и увидел — Ольф шагнул ему навстречу и заторопился быстрой, неровной походкой, напрямик, через траву. А Дмитрий стоял и смотрел на него, словно не узнавая. И, пугаясь этого странного неузнавания, безрадостной неподвижности Дмитрия, Ольф крикнул:

— Димыч, это я!

— Вижу, что ты, — спокойно улыбнулся Дмитрий, снимая зачем-то ружье, и, сжав левой рукой стволы, правой обнял Ольфа. — Какими судьбами?

— Обыкновенными, — сказал Ольф, часто моргая и все еще не отстраняясь от Дмитрия. — Аэрофлотовскими.

— Ну, идем в мою берлогу.

— Вот решил наконец проветриться, — бодро, торопливо заговорил Ольф, вышагивая рядом с Дмитрием. — Ну, как ты?

— Хорошо, — безразлично ответил Дмитрий, глядя себе под ноги.

— Выглядишь ты отлично, — сказал Ольф.

И это было почти правдой. Дмитрий за два месяца заметно поздоровел, и хотя шел медленно, но походка была спокойная, уверенная. Одно не нравилось Ольфу — взгляд Дмитрия. Не так бы должен смотреть человек, у которого все хорошо…

Ольф ждал, когда Дмитрий начнет расспрашивать его, но так и не дождался. Дмитрию как будто совсем неинтересно было, как они жили в это время. Он повесил ружье и небрежно осведомился:

— Голодный?

— Есть маленько.

— Журналы привез?

— Да.

— Давай сюда.

Ольф молча отдал ему журналы и вытащил коньяк. Дмитрий, не обращая на него внимания, стал просматривать статью Гейзенберга. Минут через десять он швырнул журнал в общую кучу, бегло просмотрел работы Дирака, помолчал, думая о чем-то, и невесело взглянул-на Ольфа:

— Ну что, будем есть?

— И пить тоже.

— И пить тоже, — машинально повторил Дмитрий, поглаживая бороду.

— А борода тебе идет, — сказал Ольф. — Дмитрий невидящим взглядом посмотрел на него, вытащил из-под топчана трехлитровую банку с икрой, бревноподобную копченую кетину, и Ольф с завистью крякнул:

— Широко живешь, пустынник…

Расстелили на траве плащ. Ольф, жмурясь от яркого солнца, рассматривал море, сопки, черные прибрежные скалы и с усмешкой сказал:

— Тебе можно позавидовать самой черной завистью, Экое местечко отхватил… Присоветовал кто?

— Было дело.

Ольф кивнул на солнце:

— И давно здесь такая благодать?

— Почти все время, как приехал.

Ольф помолчал и словно нехотя сказал:

— А у нас дожди. И вообще на редкость гнусное лето выдалось… Ну что, выпьем?

— Наливай.

Ольф разлил коньяк в помятые жестяные кружки, усмехнулся:

— Коньяк из кружек… Забавно. Ну, со встречей, дружище.

Дмитрий после первого глотка поперхнулся и закашлялся.

Ольф похлопал его по спине и пошутил:

— Совсем из формы вышел, старик… Тренировки не было, что ли?

Дмитрий промолчал. Ольф, пробуя поочередно то икру, то кету, жмурился от удовольствия:

— До чего ж хорошо…

Потом он закурил, растянулся на траве. Помолчал, посмотрел на Дмитрия и с напряжением в голосе сказал:

— Ты бы хоть поинтересовался, как наши дела…

— А как ваши дела? — равнодушным голосом спросил Дмитрий, и Ольф обозлился:

— А никак… Все хорошо, прекрасная маркиза. Статья вышла, имела бесспорный успех, состоялось заседание Ученого совета, на коем вам, почтеннейший, единогласно, единоручно и единодушно было присвоено звание доктора физико-математических наук… Что же вам еще надобно?

— А Жанне?

— Жанна почти так же прекрасна, как и всегда. — Ольф с особым значением произнес это «почти», но Дмитрий этого как будто не заметил.

— Я не о том. Кандидатскую ей утвердили?

— Разумеется.

— А чего ты злишься?

— Я? — Ольф изобразил крайнюю степень удивления. — Да помилуйте, сударь, с чего бы мне злиться?

Ольфу самому было тошно от своего тона, но другого не находилось. Он с недоумением думал: неужели Дмитрий и в самом деле не рад его приезду?

— Покажи статью, — попросил Дмитрий.

Ольф молча поднялся, пошел в «берлогу», вытащил из рюкзака журнал.

Наблюдая за тем, как Дмитрий разглядывает страницы журнала, спросил:

— Чем ты недоволен?

— Почему фамилии не по алфавиту?

— Жанна наотрез отказалась ходить в лидерах. Я, разумеется, тоже вперед не рвался. Ну, а Валерка в любом случае был бы последним.

— А ему докторскую дали?

— С ним история такая приключилась… Твой меморандум на Ученом совете рассматривали, конечно. Что именно там было — в точности не знаю, со слов Дубровина передаю. В общем, мнения разделились, но похоже, что большинство все-таки склонялось к тому, чтобы дать Валерке доктора. Однако возникли какие-то вопросы, и решено было подождать… до твоего возвращения. А Валерка каким-то образом узнал об этом и сразу же прикатил. Видел бы ты, как-кой он был… Юпитер Громовержец, да и только. На всю ивановскую орал, что в твоих благодеяниях он не нуждается и сам как-нибудь добьется всего. Сочинил какую-то нелепую бумагу Ученому совету с требованием не рассматривать его кандидатуру. Видно, здорово ты его чем-то ушиб…