Владимир Митыпов - Инспектор Золотой тайги
– Богатенький замочек! Такой не сразу своротишь.
– Свернешь, чего там,— Митька сплюнул сквозь зубы.— Мне что не глянется: ну, из ружья там или ножом — это одно, а вот топором…
– Э, лишь бы тихо, а инженеру какая разница, чем его — топором, пулей или веревкой…
Свет померк перед глазами Дарьи Перфильевны.
Рабанжи тем временем сошел вниз, продел конец лома в дужку замка, навалился, побагровел. Скрипнул металл по металлу, захрустело дерево, крякнуло, и замок упал к ногам.
– Жеребец! — одобрил Баргузин, заботливо отер рукавом лезвие топора и начал спускаться по ступенькам.
Как только их головы нырнули одна за другой в черный проем двери, Дарья Перфильевна, ни секунды не теряя, завернула подол пышного сарафана и из кобур, казавшихся игрушечными на ее мощных бедрах, достала два пистолета (для верности она брала в дорогу именно два — давала–таки знать себя природная бабья робость) и на цыпочках побежала к подвалу.
Она успела вовремя. В глубине подвала Митька, держа топор под мышкой, уже возился с тугим запором клетушки. Рабанжи стоял рядом, ссутулив длинную спину, обтянутую сатином в белый горошек, и нетерпеливо пошевеливал хищно выпирающими лопатками.
Заслышав шаги, Митька повернул голову и нежданно–негаданно увидел в светлом прямоугольнике двери женскую фигуру.
– Кто это?..— и онемел, узнав Мухловничиху и разом заметив в руках у нее то, что уже довелось ему однажды узреть средь бешеной скачки под перевалом Медвежий Нос.
– А–аа!..— завопил Баргузин, прыгнул навстречу и в падении, изловчась, неуловимо быстро метнул топор.
Упредив его движение, Дарья Перфильевна с неожиданной при ее сложении легкостью откачнулась в сторону и тут же выпалила с обеих рук, метя в белое и словно безглазое Митькино лицо. Смотреть, что из этого вышло, Дарье Перфильевне было некогда — к ней метнулся Рабанжи, уже было схватил, но она почти в упор выстрелила раз, другой, третий, а он все не падал, все стоял, покачиваясь, закатив глаза под лоб, и все тянул к ней страшные, по–паучьи шевелящиеся пальцы искусного душителя. Мухловникова завизжала и, не помня себя, всадила в него обе обоймы до конца, лишь тогда он надломился и упал навзничь поперек Митькиного тела.
Дарья Перфильевна содрогнулась и, позабыв вдруг, зачем она оказалась здесь, шатающейся походкой пошла прочь. Раздавшийся вслед тягучий скрип заставил ее вздрогнуть еще раз и обернуться. В дверях клетушки стоял Зверев,— видно, Митька успел–таки отодвинуть засов. И тут Дарья Перфильевна опомнилась. Стремглав кинулась она к нему, схватила за руку и молча потащила к выходу. У порога остановилась, подняла исстрадавшиеся глаза.
– Видишь… видишь…— горячечно зашептала она.— Убить тебя хотели… Вон они лежат… Бежим скорей… Лом возьми, оторвем доски в заборе… Теперь уж не отпущу от себя… Господи!..— Она торопливо перекрестила его и подтолкнула к ступенькам.— Живей!
Зверев чуть постоял в нерешительности, потом медленно покачал головой:
– Спасибо, милая женщина, но только убегать мне не к лицу.
Он не торопясь поднялся по осклизлым ступеням и минуту спустя прихрамывающий, с запекшейся на лице кровью, перепачканный в грязи, но преисполненный гневного достоинства предстал перед Жухлицким. Все — и казаки, и Кудрин со своими милиционерами, и Ганскау — сидели уже в седлах, готовые тронуться в путь. Только Аркадий Борисович стоял подле коня, ожидая замешкавшуюся Сашеньку. При виде инженера и неведомо откуда взявшейся Мухловниковой он прямо–таки остолбенел. Злобное изумление вспыхнуло и в глазах Ганскау. Ватная глухота подземелья гасила звуки, поэтому капитан не слышал выстрелов и пребывал в полнейшей уверенности, что с инженером покончено.
– Вы подлец!— громко и раздельно заговорил Зверев, угрожающе надвигаясь на Аркадия Борисовича.— Мне казалось, что вы сильный хищник, не лишенный, впрочем, разбойной волчьей этики. Но, оказывается, в вас нет ничего, кроме трусливой подлости мелкого шулера!
– Позвольте, позвольте…— опешил Жухлицкий.— Как вы смеете…
– Я полагал, что вы с комиссаром милиции собираетесь соблюсти некую законность, однако вы предпочли подослать в подвал двух бандитов, чтобы втихомолку зарубить меня топором.
– Я ничего об этом не знаю! — выкрикнул Аркадий Борисович, хорошо разыгрывая бешенство.— Где Рабанжи? Где Митька?
– Это я их послал! — Ганскау спрыгнул с коня и решительно направился к Звереву.
В этот момент кто–то легонько тронул Жухлицкого за рукав. Он обернулся — рядом стояла Мухловникова.
– Нет больше их, Рабанжи и Митьки…— и она с заметным усилием подняла руки, бессильно висевшие вдоль тела. Аркадий Борисович невольно отшатнулся, увидев в них пистолеты.
Зверев смерил взглядом вызывающе замершего перед ним Ганскау и холодно отчеканил:
– Ну, а к вашей совести и чести апеллировать нет надобности, поскольку ни того, ни другого у вас, кажется, нет.
– Кр–расная сволочь! — рявкнул капитан, хватаясь за кобуру.
Зверев, словно этого только и ждавший, молниеносно ударил его снизу вверх в подбородок. В короткий удар он вложил всю скопившуюся злость за бандитское ночное нападение, утренний допрос и последующее унизительное пребывание в холодном сыром подвале. Ганскау отлетел и мешком шлепнулся под копыта коня, который испуганно всхрапнул и взвился на дыбы.
– Я понимаю ваше желание,— Зверев, презрительно откинув голову, посмотрел на Жухлицкого.— Но убить меня сейчас вы не посмеете — здесь слишком много людей. А за сим — прощайте, господа!
И он, по–прежнему прихрамывая, уверенной походкой направился к воротам.
Ганскау пришел в себя, когда Зверев уже скрылся за калиткой. Капитан приподнялся, тряхнул головой и, мгновенно вспомнив все, вскочил в бешенстве. Выхватил у ближайшего казака винтовку и ринулся за Зверевым. Жухлицкий попытался остановить его.
– Господин Ганскау! Николай Николаевич, будьте благоразумны! — несмотря на всю свою немалую силу, Аркадий Борисович еле удерживал разъяренного капитана.
– Честь р–русского офицера!— рычал Ганскау, барахтаясь в медвежьих объятиях Жухлицкого. — Кр–ровью, только кр–ровью!.. Пустите же, дьявол вас подери! Прочь!
Вырываясь, он локтем ударил Жухлицкого под ложечку, отчего тот задохнулся и разжал руки. Капитан устремился к калитке.
Дарья Перфильевна, вскрикнув, бросилась было следом, но Жухлицкий, порядком уже обозленный, бесцеремонно сгреб ее.
– Орочонский бог, хоть вы–то не сходите с ума! — прошипел он и, грубо отобрав оружие, толкнул Мухловникову к милиционерам.— Держите, не то еще пулю схлопочет!
– Господи, убьет!— Дарья Перфильевна отталкивала подскочивших мужиков.— Я ж люблю его!.. Пустите меня!..
– И любите себе на здоровьечко,— уговаривал Кудрин, со всей почтительностью помогая удерживать отчаянно вырывавшуюся промышленницу.— Не извольте тревожиться: капитан — человек военный, убить его не просто…
– Тьфу на твоего капитана! — рыдала она.— Пустите! Сашенька, помоги же!..
Инженер в это время спускался по переулку. Внизу, в заброшенном доме, окруженном остатками хозяйственных построек, таился в засаде Кожов со своим маленьким отрядом. Ничего об этом не знавший Зверев был очень удивлен, когда из–за развалюх внезапно выбежал Очир и с радостным криком поспешил навстречу.
Увидев в живых человека, за которого отвечал перед председателем Верхнеудинского Совета, Очир забыл об осторожности, да и вид спокойно приближающегося инженера тоже как будто говорил о том, что опасности нет. Он был по–настоящему счастлив в этот миг, поэтому не заметил, как из ворот дома Жухлицкого выскочил человек и вскинул винтовку.
Капитан, превосходный стрелок, в сердцах немного поспешил, завысил прицел — пуля, вжикнув над плечом Зверева, угодила Очиру в голову. Алексей, еще не осознавая случившегося, сделал шаг и одновременно с этим инстинктивно обернулся на выстрел, что дало возможность Ганскау, который мгновенно все понял, передернуть затвор и выстрелить вторично. Алексей попятился, поднял плечи, словно хотел сделать глубокий вдох, и упал рядом с Очиром.
Ганскау метнулся назад. Еще мгновение — и он уже в проеме калитки. Но тут прозвучал еще один выстрел: стрелял Дандей, мстя за инженера, этого хорошего русского человека, которого он еще сегодня утром звал к себе в гости. У охотника не было времени ни прицелиться толком, ни взбросить винтовку к плечу,— он едва успел выхватить ее из рук остолбеневшего Васьки, и все же выстрел его оказался, как всегда, точен. Ганскау, уже вбежавший во двор, вдруг как–то странно перекосился, замер, потом сделал несколько неверных шагов и рухнул к ногам Жухлицкого. Аркадий Борисович испуганно отшатнулся, затем, взяв себя в руки, склонился над капитаном и с одного взгляда понял, что тот мертв.
