Вилис Лацис - Безкрылые птицы
— Аристократы, интеллигенция! Кино и кабак для них слишком просты! Что же вы там хорошего видели? Как целуются или как женятся?
В другой раз они оба пошли в городской сад, осмотрели живописные пруды, полюбовались красиво подстриженными кустарниками и цветочными клумбами. Там было так мирно и тихо. Люди гуляли или сидели, наслаждаясь отдыхом. Когда об этой прогулке друзей узнали на «Эрике», в кубрике целыми днями не смолкали насмешки.
Зоммер купил у бродячего торговца серию порнографических открыток и теперь показывал их всем, восхищаясь и уверяя, что он сделал очень выгодную покупку. Остальные с ним соглашались…
Гинтер еще в Риге приобрел томик самых пикантных новелл из «Декамерона» Боккаччо, под названием «Шалости Эроса». Эти новеллы читались вслух. Всем они уже были давно известны, тем не менее на досуге всегда кто-нибудь, чаще всего Зоммер и Андерсон, листал книжку, отыскивая наиболее «интересные» страницы.
— Вот такую книжку стоит купить, — говорил Андерсон. — Если бы знать, где можно достать что-нибудь в этом роде, я бы не пожалел пятидесяти франков.
***Однажды утром портовые рабочие не вышли на работу. По набережной расхаживали группами люди, издали наблюдая за судами. Больше чем обычно было полицейских.
В порту вспыхнула забастовка.
Рабочие требовали повышения заработной платы. Им платили двадцать пять франков в день — рабочие просили тридцать. Предприниматели отказались прибавить хотя бы франк. На всех судах прекратили работу. Два дня в порту царила полная тишина, и не был погружен ни один пакет груза.
Убедившись, что рабочие приготовились к длительной борьбе, предприниматели прибегли к старинному оружию всех капиталистов земного шара — вербовке штрейкбрехеров.
На третий день капитан созвал утром всех людей к себе в салон.
— Видите ли, господа (он так и сказал: господа), сейчас в порту забастовка. Согласно условиям договора, который вы все подписали, вы обязаны теперь сами взяться за погрузку. Итак, предлагаю приступить к работе. Я думаю, что внизу, у машин, все в порядке. Так ведь, чиф?
Чиф ни за что не осмелился бы произнести «нет».
— Значит, кочегарам и трюмным там нечего делать. Какие работы у нас начаты на палубе, штурман?
— Вчера приступили к окраске квартера и наружной обшивки.
— Эта работа может подождать. Прекратите ее. Матросы пусть спускаются в трюм и принимают груз.
Капитан окинул взглядом собравшихся. Люди нерешительно переминались и перешептывались между собой.
— Что думает по этому поводу Блав? — дипломатично осведомился капитан.
— Не знаю, что тут и думать, — уклончиво ответил Блав. — Посмотрим, что другие скажут.
— Грязное дело, — бормотал Андерсон. — Отнимать у людей кусок хлеба…
Теперь осмелели и другие:
— Мы нанимались на судовую работу — рулевыми и кочегарами, а не грузчиками.
— У лебедки бы еще можно постоять… — заметил кто-то из матросов.
Волдис протиснулся вперед.
— Делайте, как хотите, а я штрейкбрехером не буду. Не для того приехал я во Францию, чтобы отнимать у французского рабочего кусок хлеба.
— Но я имею право вас заставить! — крикнул капитан, побагровев. — Вы подписали договор.
— Увольте меня, выплатите сколько полагается и оставьте в покое. За семьдесят латов в месяц я не стану негодяем. А вы! — Волдис повернулся к остальным. — Что бы вы сказали, если бы мы, моряки, бастовали, а посторонние люди заняли наши места, оставили нас без работы и вынудили проиграть борьбу? Как бы вы тогда себя почувствовали, что бы подумали? То же самое почувствуют и подумают французские портовые рабочие, если мы спустимся в трюм и начнем работать вместо них. Я отказываюсь от этого.
— Я тоже не пойду! — крикнул Зван.
— Ну, вам-то некогда! — иронически заметил капитан. — Времени на выпивку не останется…
— Кажется, я тоже не пойду… — нерешительно пробормотал Андерсон.
— Обождите! — прервал капитан. — Если пойдете на погрузку, вам будут платить двадцать пять франков в день. Это сверх постоянного заработка, лишний доход. Деньги будут выплачивать каждый вечер. Подумайте — двадцать пять франков в день! Приличные чаевые! Заработная плата сохранится, у вас к расчету накопится много денег.
Этот довод кое-кого смутил.
— Идите и посоветуйтесь между собой, а в восемь будьте готовы к работе. Сознайтесь, не все ли равно — красить пароход или катать кругляки? Да к тому же еще сверх всего двадцать пять франков…
— Иудины сребреники… — прошептал кто-то в толпе. Но напрасно капитан пытался разглядеть говорившего: товарищи загородили его.
В кубриках устроили короткое совещание, после которого все кочегары спустились в машинное отделение к топкам, а матросы — в трюм. Отпетые пьяницы и забулдыги, кочегары с возмущением отказались стать предателями, а честные, благонравные, послушные парни — матросы — не устояли перед соблазном получить двадцать пять франков в день. Возможно, это случилось потому, что кочегаров закалили труд и жизнь, тогда как матросы были по большей части молодые ребята из деревень и рыбацких поселков. Многие из них учились в мореходной школе и старались сохранить хорошие отношения с начальством, другие попали на корабль по рекомендациям, как родственники и знакомые капитана или штурманов. Иной кулацкий сынок шел в штрейкбрехеры по убеждению.
Предатели приступили к работе. Штурманы стояли у лебедки, механики у стропов. На берегу для подачи грузов к лебедке были наняты разные бродяги, белогвардейцы-эмигранты и прочий спившийся и опустившийся сброд.
По набережной порта прогуливался полицейский патруль, а в отдалении небольшими группами стояли бастующие рабочие, наблюдая за каждым штрейкбрехером.
Форман, высохший француз в белых брюках, бегал по палубе, распоряжался, командовал и поучал всех, осмеливаясь даже изредка покрикивать.
Внизу некому было распоряжаться кочегарами, и они слонялись по палубе и высмеивали своих жадных на деньги начальников. Чиф Рундзинь, весь в поту, перегнулся через борт, протягивая крюк и давая распоряжения второму штурману, стоявшему на лебедке.
Работа не ладилась, так как большинство были невеждами в этом деле и ни у кого не было нужного орудия — багра. Матросы голыми руками перекатывали толстые кругляки и, когда следовало их подтащить, до крови обламывали ногти, а кругляки не двигались. Сделанная ими работа не стоила и двадцати пяти франков. Контора стивидора терпела явный убыток.
Радист тоже не соблазнился франками.
— Пусть они подавятся своими деньгами! — сказал он в присутствии капитана. — Не буду я из-за каких-то жалких грошей перегрызать людям горло!
Вечером матросы хвастались полученными деньгами.
— Ну что, сморчки! — говорили они кочегарам. — Полюбуйтесь на парией, которые заработали хорошие деньги.
— Смотрите, как бы вы еще чего-нибудь не заработали! — отвечали кочегары.
Их предположение оправдалось в тот же вечер: два матроса вернулись из города беспощадно избитыми.
После этого матросы не решались сходить на берег. А когда кочегары вечером уходили в город, Андерсон приоткрывал дверь в матросский кубрик:
— Ну, если только мы из-за вас пострадаем, — берегитесь, вы, предатели!
Зван повел всех в «Кардиффский бар», где был джаз и куда приходили женщины.
Все кабачки были полны портовыми рабочими, которые не пили, а лишь следили за входящими посетителями. Они оказались удивительно хорошо информированными и никогда не ошибались в выборе объекта нападения.
Кочегары могли ходить всюду совершенно свободно, зато матросы «Эрики» обрекли себя на заключение…
Нет в мире такого порта, где бы не было своих бичкомеров — этих скитающихся без работы моряков, разного рода неудачников и просто бродяг, которым по душе безделье.
Первые дни на «Эрике» не было видно этих типов. Разве только иногда во время обеда кто-нибудь из них дежурил у дверей камбуза в ожидании подачки. Но теперь, когда забастовка затянулась и прекратились всякие мелкие случайные работы, многие, кто жил этим случайным заработком, остались без куска хлеба.
Первым на «Эрике» показался молодой швед. Это был совсем жалкий человек. Кутаясь от холода в тонкий пиджак, он однажды во время обеда пробрался в коридор и смиренно ждал, когда моряки понесут выбрасывать остатки еды. Зван позвал его в кубрик:
— Садись за стол и ешь, у нас этого добра достаточно.
Швед не заставил себя просить. Он обладал завидным аппетитом: ни один кусок мяса не казался ему слишком жирным или слишком большим. Поев, он предложил вымыть посуду и убрать кубрик, на что трюмные охотно согласились.
Вечером швед явился опять. Теперь он уже сам приоткрыл дверь и застенчиво спросил:
