Владимир Попов - Закипела сталь
— А я что, по-твоему, капитализм строю?
— Нет. Но такие, как ты, коммунизма не построят.
В руке у директора хрустнул карандаш.
— Это еще что за новости? — спросил он, разглядывая парторга чужими, холодными глазами.
— Не построят, — подтвердил Гаевой.
— Жаль, что у нас разговор один на один, — стиснув зубы, процедил Ротов. — А то бы я…
— Ты сам отказался от разговора на людях. На партком ведь не пришел? Я от своих слов не отрекусь. Можешь написать в ЦК: «Гаевой заявил, что я не активный строитель коммунизма, что такие, как я, его не построят». И я подпишусь.
— Объясни, — настойчиво потребовал директор.
— Изволь. Во-первых, строить коммунизм можно, только поднимая инициативу масс. А ты эти неисчерпаемые силы держишь под спудом. Советы ты иногда слушаешь, но нельзя же ждать, пока найдутся смельчаки, которые рискнут подступиться к тебе с советами. Знаешь ли ты, что в городскую газету на тебя была послана карикатура? Стоишь, нагнув голову, как бык, а люди от тебя — в разные стороны. Секретарь горкома запретил поместить ее, и зря. Надо научиться самому спрашивать советы.
Гаевой готов был услышать возражения, но директор не нашел, что ответить.
Смягчившись, парторг продолжал:
— Ты научился подхватывать инициативу… но только ту, что полезна нашему заводу. А этого сейчас мало. Надо уметь и через заводской забор посмотреть.
Гаевого так и тянуло привести в пример Свиридова, но он знал, что напоминание о нем вызовет горячий спор, а ему хотелось выложить Ротову все, что накипело на душе.
— Во-вторых, — Гаевой решил не давать директору передышки, — строительство коммунизма невозможно без воспитания людей. И не только сознание, но и характеры обязаны воспитывать мы. А как ты воспитываешь?
— Чем же ты тогда будешь заниматься? — выкрикнул в запальчивости Ротов.
— У меня дела хватает, и ты мне помогать должен.
— Я не помогаю?!
— С руководителя пример берут, на него равняются. А на тебя разве можно равняться! Ты самокритичен? Или к критике прислушиваешься? Или…
— Оставь пока критику в покое. Не то время. Война. Дисциплина нужна железная, — упорствовал вздыбившийся Ротов.
— Вот оно что-о… — протянул Гаевой. — Критика и самокритика, по-твоему, дисциплину расшатывают и поэтому на время войны отменяются… Спасибо, хоть подсказал. Я не знал…
— Лечит врач больного, а не знает, чем болен, — решил отшутиться директор, поняв, что перехватил. — Ты меня переоцениваешь, Григорий Андреевич, — Ротов незаметно для себя перешел от нападения к обороне, — если думаешь, что я все могу: и заводом руководить, и людей воспитывать, и о своем характере думать. Я решал крупные вопросы — прокатку брони на блюминге, освоение броневой стали в основных печах, проблему марганцевой руды…
— Помощь танковому заводу… — вставил Гаевой. — А вообще пора тебе перестать, прикрываясь решением значительных проблем, отмахиваться от сотен мелких.
Директор нахмурился. Подмывало наговорить грубостей, но он сдержал себя и только спросил:
— Так что ты от меня хочешь?
— Чтобы ты понял одно: уверенность в своем всезнании ведет к ошибкам; грубость, резкость — к отрыву от коллектива.
— Нервы не выдерживают, — попытался оправдаться Ротов.
— Не верю я в нервы тех, кто кричит на подчиненных. Вот крикни на наркома — тогда поверю. Почему ты о нервах забываешь, когда со старшими по чину говоришь?
Ответа Гаевой не ожидал, но сделал паузу как бы для того, чтобы Ротов сам понял: ответить ему нечего.
У Ротова лопнуло терпение.
— Долго ты еще будешь проповедь читать! Что тебе от меня нужно?
— Прежде всего исправь ошибку со Свиридовым. Премируй его отдельным приказом. Сделай это сам, пока другие не заставили. И пойми, не мне это нужно, а тебе.
— Так ты из-за него одного затеял всю эту кутерьму?
— Затеял не я. Возмутилась бригада. И правильно возмутилась. Пусть один, но это же человек, такой, как ты, как я, пожалуй, и лучше. Ты считаешь, что за большие твои заслуги люди должны прощать несправедливость. А теперь убедишься, что иногда из-за одного человека руководитель может поплатиться больше, чем за иное крупное хозяйственное упущение. Партком единогласно решил вывести тебя из своего состава.
— Горком все равно отменит, — уверенно сказал Ротов, стараясь дать почувствовать Гаевому, что ни одно слово не задело его.
Директор посмотрел на парторга с нескрываемой злобой.
— Ты мне рассказал все, что думаешь обо мне, — сдерживаясь и растягивая слова, произнес он. — Расскажи лучше, что о себе думаешь.
— Я бы тебя послушал.
— Изволь. Как ты считаешь: кого легче освободить от работы как несработавшегося — меня или тебя?
— Я думаю, меня, — ответил Гаевой, принимая вызов. — Директоров таких заводов немного, а партийных работников хватит.
— И я полагаю, что тебя. Вот и делай отсюда выводы, — сказал Ротов таким издевательским топом, который показался самому противным.
— Вывод я сделал давно. И я предпочту быть освобожденным как несработавшийся, чем за то, что перестал быть секретарем партийной организации, а стал секретарем при директоре.
Если бы Гаевой крикнул, Ротов продолжал бы еще этот словесный бой, но Гаевой был спокоен и смотрел на него с таким снисходительным любопытством, как смотрят взрослые на своенравного ребенка, и этого взгляда Ротов не выдержал. Поднялся и торопливо покинул кабинет.
Гаевой долго смотрел на захлопнувшуюся дверь.
Не прошло и часа после этого разговора, как Гаевому позвонил секретарь горкома и в самых категорических выражениях заявил, что горком не согласен с решением парткома и предлагает пока не выносить его на утверждение партийного собрания.
Это не было неожиданностью для Гаевого. Ротов привык во всех случаях несогласия с партийной организацией завода апеллировать в городской комитет и находить там поддержку.
— Такие меры принимают лишь тогда, когда снимают директора, — сказал секретарь горкома.
— В данном случае его хотели спасти от этого, — горячо возразил Гаевой. — Поймите, партийная организация не воюет с директором, а борется за него. Вы считаете, что партийная дисциплина обязательна для всех членов партии?
— Да, считаю, но ваше решение подрывает авторитет директора завода.
— Мы достаточно боролись за его авторитет. И что важнее: авторитет одного коммуниста или авторитет всей организации? — вскипел Гаевой.
— Дорого и то и другое.
— Сейчас так не получается. Руководитель должен заслужить авторитет. Искусственно создавать его не следует. Если вы отмените решение парткома, Ротова это только испортит. А кроме того, парторганизации будет затруднен контроль над деятельностью предприятия.
— Это вам так кажется, товарищ Гаевой. Исправление ошибки не снижает авторитет организации.
— Ошибки здесь нет. Решение парткома совершенно правильно, по-партийному принципиально.
— Но вы перегнули, — сказал секретарь горкома. — Это случай небывалый. Директора завода, члена обкома…
— А я смотрю иначе, — возразил Гаевой. — Прежде всего не директор, а член партии, нарушающий партийную дисциплину.
— Об этом вы доложите на бюро, — сухо отрезал секретарь горкома, — а пока решение парткома на собрание выносить не рекомендую.
«Кто же прав? — рассуждал Гаевой, нервно шагая по кабинету. — Какую иную меру воздействия можно было применить в данном случае? Член партии совершил неэтичный поступок и уклоняется от явки на партком».
Парторг и раньше понимал, что решением парткома вышестоящие организации не будут довольны. Хорошая работа завода создавала для директора обстановку безнаказанности. Его авторитет рос, с ним считались, на мелкие недостатки, оплошности, просчеты, грубость не обращали внимания. План выполнялся — и все прощалось.
Так же относились к Ротову и в наркомате. Помогали всем, чем могли, все требования этого огромного предприятия удовлетворяли. Сюда направляли лучшие кадры, лучшее оборудование. Конфликты, возникавшие между директором и отдельными работниками завода, большей частью решались в пользу директора. Ротова поправлял лишь нарком, только с наркомом он считался.
Недостатки директора больше всего были видны здесь, внизу, в коллективе, и коллектив в первую очередь должен был их искоренять, искоренять как можно скорее, потому что изъяны человека подобны мелким трещинкам в слитке стали: трещинки надо тщательно вырубать, иначе при обжатии слитка они неминуемо превратятся в большие, в неустранимый дефект. Гаевой напряженно размышлял: «Если бы человека с другим характером вывели из парткома, а потом оставили, для него была бы достаточной такая встряска, чтобы задуматься над своим поведением. Но Ротов не таков. Отмену решения парткома он сочтет своей победой, отгородится от всех еще больше, и работать с ним станет совсем невозможно».
