Михаил Жестев - Татьяна Тарханова
Уля не вмешивалась в этот неожиданный конфликт. Вот уж не предполагала она, что Таньку потянет в деревню, и тем более не ожидала, что этому так решительно воспротивится старик Тарханов. Но когда уже поздно вечером подруги остались вдвоем, Уля, не скрывая своего явного недоверия, откровенно спросила:
— Послушай, Танька, ты это всерьез насчет деревни или так, от томления души?
— Тебя, конечно, больше устраивает томление души?.. Тогда так просто посоветовать: «Сиди в Глинске и не рыпайся».
— А ты что думаешь делать в деревне?
— То же, что и ты: работать.
— Постой, Танька. Матвей поехал, чтобы быть председателем колхоза. Его послала партия. Я поехала вместе с Матвеем и буду агротехником. А ты почему едешь?
— Просто так... Потому что не могу не поехать. И даже не знаю, что буду делать. Неужели ничего не найдется?
— Значит, серьезно?
— Я могу задать тебе такой же вопрос: ты никогда не думала о земле, ты даже не была юннаткой, а сейчас в колхозе хочешь стать агрономом, бороться за плодородие земли. Серьезно ли это? Все серьезно, что по влечению сердца. И совсем не обязательны какие-то большие замыслы. Просто по-человечески — хочу в деревню. Ну, больше мне там нравится. Имею я на это право? Или такое разрешается только с путевкой комсомола? Да еще когда самой не очень хочется?
— Не будем, Танька, ругаться. Я знаю, как трудно в деревне.
— Ты постарела, как дед Игнат.
— Дуреха, ты думаешь, я не заинтересована видеть твою морду в Пухляках? Но тогда бери расчет и поступай вместе со мной в агрошколу.
— Наконец-то я узнаю Ульяну Ефремову.
Утром Татьяна пошла на работу, как обычно, к восьми часам. И как всегда, проверив свой участок, сама встала к формовочному столу. Но за полчаса до обеденного гудка она сбросила с себя спецовку и направилась в партком к Сухорукову.
— Ну, товарищ мастер, какая у нас беда? — спросил Сухоруков, сразу понявший по одному хмурому виду Татьяны, что у нее не все ладно.
— Алексей Иванович, когда я кончила школу, то хотела поступить на биологический факультет.
— Слыхал, помешала болезнь бабушки. Снова учиться решила?
— В агрошколе. Уля тоже там будет.
— Дед с земли ушел, а внучка на землю возвращается?
Она ответила сердито:
— Почему вы спрашиваете меня так, словно я делаю не то какую-то глупость, не то что-то необъяснимое?
Сухоруков улыбнулся:
— И дед согласен?
— Я взрослая, — уклончиво ответила Татьяна.
— Поговорю с директором... А все-таки, дед согласен?
— Я взрослая, — повторила Татьяна и вышла из комнаты.
ГЛАВА СОРОКОВАЯ
Татьяну на учебу в агрошколу не отпустили, хотя сам Сухоруков пытался ей в этом помочь. Шло освоение большого сложного заказа для доменных печей, и оставить формовочную без мастера, который больше, чем любой другой формовщик, знал новые изделия, грозило если не срывом задания, то во всяком случае серьезными убытками от брака, обычно обнаруживаемого уже после сушки и особенно после обжига.
Уля, как могла, утешала подругу, даже пыталась передать ей знания, которые она получала в агрошколе. Но из этого ничего не вышло. Мало самой понять, надо уметь объяснить. Да и вечером Татьяна приходила с работы такой усталой, что ни о каких серьезных занятиях не могло быть и речи. Единственно, что обнадеживало Тарханову, было обещание директора комбината отпустить ее из формовочной через полгода, когда Ефремова будет возвращаться в Пухляки. Что касается деда, то он больше не возвращался к разговору о ее желании уехать в деревню, и только одного она не могла понять — смирился ли он с неизбежностью ее отъезда или не верит в него, тем более что так неудачно все вышло с ее попыткой поступить в агрошколу.
Агрошкола помещалась в центре Глинска, в небольшом старом двухэтажном доме. Собственно говоря, она могла находиться в любом другом помещении города, где можно было сделать несколько аудиторий, оборудовать два-три кабинета и химическую лабораторию. Полевых участков, овощных плантаций и животноводческих ферм пока не было. Их проектировали в будущем. Обогащение практики наукой начинали с отрыва науки от практики. Ну да чего в те годы не бывало. Все это не имело особого значения для агрохимиков. Образцы почвы они могли брать где угодно, лаборатория была к их услугам, оставалось преподать им обычные основы агрохимии, научить обращаться с препаратами — и специалист готов. Но Ульяна жаждала стать за полгода и овощеводом и льноводом, да еще прихватить садоводство — и отсутствие опытного хозяйства вызывало у нее возмущение всей программой школы.
— Кто составлял эту программу? Вместо того чтобы заниматься агрономией и агротехникой, напихали невесть что. И общественные предметы, и историю, и экономику, даже русский язык. Кому это нужно? Неграмотному? Так его нужно посылать не в агрошколу, а в ликбез.
Но однажды Уля пришла преисполненная восхищения от своих школьных занятий. Обняв Татьяну и не без лукавства заглядывая ей в глаза, она восторженно сказала:
— Ах, Танька, какая сегодня была изумительная лекция. «Почвы и их обогащение». Ты даже представить себе не можешь. С каким вниманием я слушала ее...
— Глина, суглинки, супеси... Есть от чего прийти в восторг, — в тон ей проговорила Татьяна, почувствовав, что Ульяна неспроста затеяла этот разговор. — Ну, а дальше?
— Дальше надо спросить, кто проводил занятие. Нет, постой, я расскажу, как все было. Ну, класс как класс. И парты — взятые откуда-то из начальной школы. Во всяком случае, чтобы оказаться за партой, надо втиснуть себя туда и сидеть, вытянув ноги. И писать, откинувшись к спинке. Так вот: сидим и ждем. Полагается при появлении лектора встать. Некоторые встают и приподнимают парты. Иначе нельзя. И вообще должна тебе сказать, что наша агрошкола по своей великовозрастности похожа на бурсу Помяловского. Только нравом потише. И вдруг появляется вместе со звонком лектор. Угадай, кто? Сергей! Да, Сергей Хапров. Я чуть не крикнула: Сережа, привет! Но удержалась. Но почему он в агрошколе и преподает почвоведение? Ушел с комбината, вернулся в свою институтскую лабораторию? Ах, как жалко, что тебя не было. Он все такой же интересный.
— Улька, ты стала болтлива...
— Могу не рассказывать, — отвернулась Ефремова. — Если тебе не интересно, о чем мы с ним говорили, — пожалуйста. Я могу замолчать... — Но так как Татьяна не нашла в себе силы подтвердить это, Ульяна забыла, что ее назвали болтливой, и продолжала: — Так слушай. Вошел он и оглядел класс. И сразу увидел меня. Я это заметила по его глазам. Они взглянули сначала недоуменно, потом в них блеснула едва уловимая улыбка того самого Сергея, помнишь, когда нас познакомили в школе. Она была озорной, заговорщицкой...
— Ах, как жаль, что мне не удалось поступить в агрошколу.
— Не представляйся, Танька, что Сергей тебе безразличен. Он был откровенней, когда после лекций встретил меня и проводил до твоего дома. Во всяком случае, я точно могу сказать тебе, что ему хочется тебя увидеть и поговорить...
— Хватит о Сергее, — перебила Татьяна. — Давай лучше пойдем пройдемся по улице и поговорим о чем-нибудь другом. — И тут же поймала себя на мысли, что она идет на улицу в тайной надежде: а вдруг Сергей никуда не ушел, стоит у подъезда и ждет ее.
Они вышли из дому и направились к набережной. Вечерняя улица была тиха, и Татьяна прислушалась. Кто-то идет навстречу — не Сергей ли? А кто догоняет их — не он ли? И думала: вот ей хочется увидеть Сергея, а что она знает о нем? Они не виделись давно-давно. Не живет ли он уже в том большом доме, куда она отказалась идти? Как глупо все произошло... Ведь было бы иначе, если бы не ее самолюбие. Ведь тогда, когда он пришел к ней, она выгнала его из дому. Сама чуть замуж не выскочила, а Сергею нельзя было выехать со знакомыми за город. И получилось: она хочет встретить его, ищет по темным улицам, а он, наверное, дома и совсем не думает о ней.
— Улька, ну что же ты молчишь? Ну расскажи о чем-нибудь.
— О Пухляках?
— Все равно...
— Боюсь, тебе будет неинтересно, но все эти дни в Глинске мне не дает покоя одна мысль... Знаешь, Танька, что мы увидели, когда приехали в Пухляки? Живут люди своими усадьбами, своей коровой, а если и колхозом, то не тем, что заработали в колхозе, а тем, что удалось от него урвать. Покос, дрова выпросят, на это энергии хватает, лошадь, конечно, вспахать свой огород... Кое-кто шел даже на прямое воровство. Я сначала удивилась: на веревках сушатся юбки, а у них карманы чуть не до подола. Потом узнала: с молотьбы в этих карманах проносили зерно. Сейчас воровства нет. Но колхозники мало заинтересованы в колхозе. На своей усадьбе весь день, а в колхозе часа два, да и то для формы. Конечно, усадьбой жирно не прокормишься, но и в колхозе стараться резону нет. Работай не работай — какой толк? Так пока рассуждают люди. Но ведь завтра жизнь в колхозах изменится. Обязательно, уверяю тебя. Придет богатство. И не иначе, как на трудодни. Вместо копеек — рубли, вместо граммов — килограммы. Тогда и мал и стар будут проситься на работу. И думать будут иначе. Сначала надо в колхозе заработать, а свое подождет, не убежит. А где ждать не смогут, встанут чуть свет. В колхозе хочется заработать? А как же! Свое хозяйство не бросишь? Не бросишь... И тут перед нами встанет очень важный вопрос. Да и сейчас его надо решать. А знаешь, какой?
