Николай Асанов - Электрический остров

— Я так же думала, — усмехнулась Вера, — но Орич утверждает, что оригинальная мысль — это крат­чайшее расстояние между двумя цитатами. Своей дис­сертацией он меня как будто уже убедил в этом. Если из ста страниц его диссертации вычеркнуть все, что он взял у Вильямса, Мичурина, Лысенко, Маркса, Эн­гельса, Лебедева и других, то останется едва ли пять страниц текста, и то их понять будет нельзя, потому что это одни сказуемые без существительных. Суще­ствительные и все существенное — в цитатах…

— Как же ты можешь? Как? — Марина почти задохнулась от гнева, но Вера спокойно подняла глаза.

— Могу. А ты не волнуйся, как бы опять не разра­зился припадок, — заботливо заметила она.— Хочешь, пройдем к Оричу, у него, кажется, есть вино…

— Завтра мы идем в обком, — с усилием сказала Марина. — Я думала, что ты пойдешь с нами…

— Как? Далматов согласился принять вас? — Вера вскочила со стула, подхватила на лету соскользнув­шие страницы рукописи, — Надо сказать Оричу! Бу­дет шторм! Крысы должны бежать немедленно! — она пошла в столовую торопливыми шагами, словно и в самом деле почувствовала приближение беды.

— Куда ты?

Велигина остановилась на пороге:

— Понимаешь, Орич получил разрешение Улыбышева на отъезд заранее. Оно у него в кармане. И мы должны уехать немедленно!

— И это все, что ты можешь?

Вера замахала рукописью, словно отгоняя от себя всякие соблазны.

— Молчи, молчи! Я с Оричем, с Оричем! А ему нельзя оставаться здесь! Может быть, он еще успеет сдать диссертацию и защитить ее, пока вы тут разве­дете бурю в стакане воды… — Голос ее сорвался. Она метнулась и исчезла за дверью.

Марина осталась одна. На минуту ей показалось, что пол под ногами качается, как палуба корабля.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

1

Далматов сидел суровый, прямой, похожий на ка­менную глыбу. Круглая бритая голова его блестела, и в моменты высшего волнения он усиленно потирал ее ладонями, словно старался окончательно отполировать. Совещание продолжалось уже больше часа, а он ни разу не откинулся на спинку кресла, и каза­лось, что каменным он стал от возмущения.

Орленов и его друзья предполагали, что секретарь обкома примет их наедине, когда удобнее признать свою неправоту, и немало удивились, увидав в каби­нете двух других секретарей, заведующего отделом науки и культуры и корреспондента центральной газеты.

Разговор Далматов начал с того, что, перезнако­мив присутствующих, заявил:

— Товарищи утверждают, что я совершил круп­ную оплошность, поддержав Улыбышева. На мой взгляд, у них действительно есть серьезные основания утверждать это. Поэтому я прошу вас всех принять уча­стие в разборе заявления Орленова. Я так долго смот­рел на это дело глазами Улыбышева, что мне просто трудно будет стать на объективную точку зрения. Вы мне должны помочь в этом. Прошу, товарищ Орленов.

Как видно, Далматову нелегко дались такие слова. Потом за все время разговора он ни разу не переме­нил позы, только чуть-чуть поворачивал голову к оче­редному выступающему. Глаза его были хмуры, но в них не было ни гнева, ни нетерпения.

«А хватило бы у меня пороха, чтобы вот так при­знать какую-нибудь свою ошибку, пусть бы малень­кую?»— подумал Андрей и переглянулся с Мариной и Горностаевым.

Горностаев кивнул ему:

«Начинай, не тяни!»

Марина опустила глаза — в последнее время друзья все придирчивее относились друг к другу. А Пустошка старался выглядеть как можно незаметнее. Он уж наверняка ничем не мог бы помочь сейчас Андрею…

Орленов кратко изложил ход событий. Когда он упомянул о вмешательстве Федора Силыча, тот вздрогнул и вскочил на ноги. Далматов внимательно взглянул на инженера и вдруг спросил:

— Вы подсчитывали затраты завода на производ­ство тракторов?

— Так точно! — словно отрубил Пустошка и та­кими же рублеными фразами перечислил количество материалов, суммы, затраты рабочей силы.

Далматов сжал зубы, скулы выступили, и Пу­стошка, явно заробев, сел в кресло, стараясь опять исчезнуть. Далматов заметил это его старание и улыб­нулся. Он улыбнулся странно, одними глазами. Они на мгновение посветлели, затем снова нахмурились и по­чти исчезли под широкими бровями. Федор Силыч окончательно растворился в кресле.

— А что за история у вас произошла, несчастный случай или попытка самоубийства? — сухо спросил за­ведующий отделом науки, когда Орленов замолчал.

— Покушение на убийство! Теперь об этом уже можно сказать, — звонко ответила Марина.

Странное дело, она одна чувствовала себя здесь совершенно свободно. Если что и смущало ее, то взгляды Орленова, когда тот, приводя какой-нибудь факт, как бы искал у нее подтверждения. Воистину, женщины и дети не признают ни субординации, ни возраста. Любопытство у них развито сильнее всех других чувств. Однако Андрей мог только подумать это, высказать подобную мысль он бы не решился. Что-то произошло в его отношениях с Чередниченко: покой был нарушен, признаться же, что он стал поба­иваться ее, он не мог.

— Объясните! — приказал Далматов.

Марина быстро рассказала о том, что произошло в лаборатории.

Андрей вдруг увидел себя со стороны. Вот он под­ходит к двери лаборатории, открывает ее, делает шаг и падает. Падая, он ударяет окостеневшей рукой по рубильнику и случайно выключает ток. Это и спасло его от смерти… Но… не вернуло Нину.

— Что скажете вы? — спросил Далматов, обра­щаясь к Горностаеву.

— Я сказал все тем, что пришел сюда вместе с ними, — Горностаев кивнул в сторону Андрея. — Каюсь, надо было прийти раньше, они мне говори­ли,— еще кивок в сторону Пустошки, — но я само­устранился. В этом моя вина. А теперь надо действовать. Я говорю не о случае с Орленовым. По-моему, тут было упущение в технике безопасности. Я говорю, что надо остановить действия Улыбышева. И спасибо Орленову, что он показал, на каком таком острове мы живем! Отгородились от мира за стенами своих лабораторий да за рекой, а моста в жизнь народа не перебросили. Конечно, большая вина лежит на нашей партийной организации и на мне, как на руководи­теле ее…

— О том, кто виноват, пока не будем говорить,— остановил его Далматов.

— Но и молчать нельзя!— резко возразил Горноста­ев. — Какая же это работа, если секретарь ходит на по­воду у директора, ничего не замечает и вместо кри­тики только дифирамбы ему поет? Теперь-то я вижу, чего нам не хватало, так где же у меня глаза были раньше? — Он покраснел от возбуждения и готов был наговорить на себя еще больше, но Далматов вдруг рассмеялся, и лицо его мгновенно утратило ту хмурость и суровость, которые словно сдерживали всех.

— Говорят, смешно после драки кулаками раз­махивать. Но ведь драка еще не кончена, и вы, Константин Дмитриевич, можете вволю помахать ими. Я думаю, надо определить дальнейшие наши действия.

— Я бы предложил всем четверым ехать в инсти­тут, пусть они там додерутся, — сказал второй се­кретарь.

— Меня Возницын не отпустит, — оживший Пу­стошка вскочил на ноги. — Мы с ним после этого внеочередного заказа… — и испуганно замолчал, вспомнив, что Далматов сам отстаивал этот заказ.

— Отпустит! — сказал Далматов. — А сам сядет вашим цехом руководить! С него тоже спрос будет. Что он, не мог сказать мне, что заказ неправильный? Ну вот, пусть и расплачивается теперь за подхали­маж! — и засмеялся неожиданно звонко, молодо. — Вы, Андрей Игнатьевич, еще и не знаете, какой лак­мусовой бумажкой стал этот трактор. Вот и директор на нем горит; оказывается, он руководить по-новому не способен! Ничего, из вашего дела мы извлечем пользу! — Он поднял трубку телефона и вызвал Подшивалова.

Подшивалов не возражал против отъезда жалоб­щиков. Он и сам с удовольствием поехал бы туда, чтобы посмотреть, как будет выглядеть король, когда окажется, что он гол. Иван Спиридонович мог простить все, кроме того, когда науку превращали в служанку, чтобы она кормила, обувала и одевала хозяина, или в лесенку, по которой можно взобраться на пьедестал. Но Далматов коротко сказал, что ему незачем туда тащиться, филиал должен работать.

Когда посетители вышли из кабинета, Далматов еще долго сидел неподвижно, чуть наклонясь вперед и выбросив руки на стол. Это были минуты тяжелого раздумья. Он думал уже не только об Улыбышеве и Возницыне, он думал и о себе, о своих ошибках, о поспешности своих суждений. Да, ему надо было поду­мать о многом. Потом он позвонил председателю облисполкома:

— Придется нам с тобой написать протест в коми­тет по премиям…

— Ты все-таки послушал этого рогоносца? — сер­дито спросил председатель.

— Больше того, согласился с ним. И должен тебе сказать, что и жену-то у него увели только для того, чтобы сбить его с ног. Он был слишком опасен для нашего протеже. Так что давай казниться вместе.