Виктор Баныкин - Лешкина любовь
Бабушка глянула в передний угол на темнеющие лики суровых угодников и перекрестилась — истово, набожно.
— Дай, милостивая богородица, ладного женишка рабе твоей Анне!
— Ба Фиса… мне еще учиться да учиться, а вы — «женишка». — Бедную Анюту даже в жар бросило. Достав из рукава платья махонький кружевной платочек, она принялась усердно охлаждать им полыхающие щеки.
«Так тебе и надо! — косясь с усмешкой на смущенную девушку, подумал Женька. — Не будешь в клуб шататься, Серегу моего завлекать. Я ведь догадываюсь: ты и ремонт нашей крыши затеяла из-за Сереги… чтобы к нему поближе быть».
Потом бабушка с Анютой подробно обсуждали, чем они будут угощать работников после «помоги».
— Заколю двух курочек и лапшу сварю, — говорила старая, подбоченясь. — Без горячего хлёбова никак нельзя. На второе — сухарник на молочке. Могу и квасу ведра два заварить… он у меня ужасть какой ядреный получается, ежели песочку сахарного подсыпать да мяты положить. — И, разведя руками, сокрушенно вздохнула: — Сама понимаю: сугревательного мужчинам надо бы, да где прорву денег взять? Больно оно обжигает руки, сугревательное-то зелье!
— Обойдутся и без «сугревательного», — решительно успокоила Анюта бабушку. — А разохотятся — сами купят. Об этом и не расстраивайтесь.
Заскучавший Женька уже подумывал, под каким предлогом ему улизнуть на улицу, когда, не переступая порога, в избу заглянули — вначале Минька, а за ним и Гринька — Хопровы. И в один голос пропели:
— Здра-асте!
— Здравствуйте, здравствуйте, добрые молодцы, — приветствовала бабушка Фиса ребят. — Не желаете ли с нами чайку откушать?
Братья переглянулись и снова пропели:
— Спа-аси-ибочки! Мы пи-или!
Гринька, осмелев, добавил:
— Нам Женьку бы на часок.
— Ба, я не хочу больше чаю, — сказал Женька, поспешно вылезая из-за стола.
— Смотри, недолго шалберничай, — предупредила внука бабушка. — Мало было дня, так уж и вечером соскучились друг по дружке.
Женька до двери шел вразвалку, точно бы нехотя, но едва оказался в сенях, как ринулся со всех ног на крыльцо, вслед за братьями Хопровыми, поспешно летевшими к калитке.
В тихом переулке Минька и Гринька остановились, перевели дух и, опережая друг друга, возбужденно зашептали:
— Мы Саньку Жадина с носом…
— С носом оставили!
— Как — с носом? — ничего не понял Женька.
Гринька, толкнув Миньку в бок, сказал:
— Ты не перебивай меня. Дай я все по порядку…
Минька тоже толканул брата в бок и протестующе воскликнул:
— Почему ты, а не я? Я же уследил, куда Санька прячет…
— Ты, ты! — закричал Гринька. — Мы оба следили!
— Пойдем, Жень, вон к той амбарушке, мы тебе чего-то покажем! — сказал Гринька, беря Женьку за руку.
У старой бросовой амбарушки они все трое уселись на покосившееся крыльцо. Братья вытащили из-под низенького порожка какой-то сверток. И, спеша и мешая друг другу, развернули перед Женькой кусок старой клеенки.
Чего тут только не было! И ржавые гильзы, и пластмассовый пугач, и выгоревшие офицерские погоны, и спичечный коробок с дохлым жуком-носорогом, и Женькины значки в придачу с «лунным камнем», и много, много других вещей, не имеющих цены в глазах мальчишек.
— Где же вы нашли Санькин клад? — спросил, пораженный увиденным Женька.
Переглянувшись, братья ликующе сказали:
— Угадай!
— В этой амбарушке?
— Нет!
— У них, у Жадиных, под баней?
— Ничуть даже!
— Ну, ну… тогда у ветряка?
— Слабо угадать! — усмехнулся Минька.
— И не пытайся! Все равно не угадаешь! — поддакнул брату Гринька.
Сбитый с толку, Женька расколупал до крови нос (он у него так чесался!).
— На огороде, вот где! — стремясь опередить брата и не мучить Женьку, выпалил Гринька. — Наши огороды…
— Рядом наши огороды, — не отставая от Гриньки, заспешил Минька. — Вот мы и уследили. Он, Санька, свой клад под камнем прятал.
— Который у них в конце участка, где капуста посажена, — прибавил Гринька. — Там, в углу, валун такой…
— Здо-оровенная глыба, Санька под нее подкоп сделал, — уточнил Минька.
— И туда прятал свой клад, — закончил Гринька. — Бери, Женьк, свое добро. Зажигательного стекла только нет. Видно, Санька успел промотать его. — Помолчав, он обратился к брату: — Чего, Минька, мы будем делать с жадинским кладом?
— Поделим? — вопросительно поглядел на Гриньку Минька. — Женьке тоже чего-нибудь подбросим.
Женька в сердцах плюнул.
— Мне Санькиного ничего не надо! Да и вам тоже… К чему вам чужое??
Подумав, он еще сказал, протирая рукавом рубашки свои потускневшие значки:
— Заверните-ка все его барахлишко в эту тряпку и…
— Привяжем кирпич и бросим в Усу? — подсказал Гринька.
— Зачем? — пожал плечами Женька. — Санька подумает, что не только он жулик, но и другие не лучше его. А я бы… я бы положил сверток на крыльцо Жадиным… когда стемнеет.
— Только мы с запиской положим, — сказал Минька. — Напишем: «Никогда больше не воруй! А то»…
— «А то мы в другой раз себе заберем твой клад», — добавил Гринька. — Здорово, Жень?
Помедлив, Женька с запинкой проговорил:
— Рубануть… так уж решительно рубануть: «Санька, никогда больше не воруй!» И точку поставить.
— Можно и так, — не сразу согласились братья Хопровы.
Вертя в руках свой «лунный камень», Женька похвалился, уже совсем забыв про Санькин клад:
— А мне на той неделе Колька Барсук за камешек, знаете, чего сулился отдать? Бинокль. Вот чего!
— Вре-ешь! — не поверил Гринька.
— Честное-пречестное пионерское! Но я свой лунный камень не только на бинокль, но и за Васьки Трынкина акваланг с ластами не променял бы!
Минька недоверчиво покосился на Женьку.
— Не загибай! За милую душу променял бы за бинокль Барсуку, хотя он и с изъянцем: двух стекол не хватает. Да и… и никакой он не лунный, твой этот камень! А самый обыкновенный земной!
— Я давно знал, что не лунный! — поддакнул тотчас Гринька с превеликим удовольствием, и шрам на его виске запунцовел еще ярче. — Ты, Женька, мастак завираться. В прошлом году придумал, будто на Усе катер с космонавтами видел. Будто они рыбалили у Ермакова ерика. Никто не видел, а ты видел. А теперь с новой выдумкой носишься: нашел-де на Молодецком кургане лунный камень! Будто он с луны на Молодецкий упал!
— А разве я виноват, что другие проморгали космонавтов? — ничуть не краснея, спросил с вызовом Женька. — Я только не посмел к ним подойти, а видел всех до одного. Как вот вас.
Гринька подмигнул брату.
— Слышь, Миньк, и хват же этот Женька! Умеет выкручиваться!
— И ничуть я не выкручиваюсь, — упрямо тряхнул головой Женька. Поглядев вдаль, на тянувшийся за огородами синеющий в сумерках косогор, проговорил мечтательно: — Вырасту когда, может, на луне побываю. Уж я и про вас не забуду… цельный мешок лунных камней привезу. Правда привезу! Мне мушкетеры сказали: лет эдак через пятнадцать на луну запросто можно будет попасть. Купил билет, и…
— Какие еще мушкетеры? — переспросил Минька.
— Самые знаменитые на весь мир: д’Артаньян, Атос и Портос.
— Они что, с неба свалились? — уже с насмешкой спросил Гринька.
— Ага, прямо с неба. Их вертолет опустил как раз на тот вон косогор. А я там Зойку пас. Мушкетеры сняли шляпы с длинными перьями, галантно раскланялись, как и подобает благородным людям. Конечно, они были при шпагах и…
Минька с Гринькой чуть не задохнулись от неудержимого хохота.
Снова нисколько не смущаясь, Женька встал, поддернул техасы и на прощание, махая рукой, посоветовал братьям Хопровым:
— Сбегайте завтра на косогор после захода солнца. Мушкетеры снова обещались прилететь. Им у нас тут здорово понравилось!
Направляясь домой, он весело пел:
Что нам луна, что нам луна?Мы Марса схватим за рога!..
У калитки Женька столкнулся с выходившей со двора Анютой.
— Спокойной ночи, Женя, — сказала печально Анюта. — А на Саньку… ты уж не шибко серчай. Ему тоже достается. И от отца, и от брата. Да и за маму он переживает. Отец ее поедом ест и за то, что я ушла из дома, и за то, что в милицию пожаловалась… Ведь жулика прораба на днях судить будут. Да и отцу влетит.
Вздохнув, Анюта вдруг схватила Женьку за плечи, прижала к себе и чмокнула его в самую макушку.
— Спокойной ночи! — еще раз сказала девушка, выпуская из рук ошеломленного Женьку, и побежала через дорогу на противоположную сторону улицы.
XII
Солнышко то и дело пропадало за набегавшими на него лебединой белизны облачками, словно бы играло с ними в прятки. С Жигулевского моря на Ермаковку нет-нет да и набегал егозливо ветер — сыровато-пресный, так приятно освежающий разгоряченных работой парней.
