Борис Изюмский - Алые погоны
Неделей позже Геннадий подошел к Гербову.
— Дайте мне поручение… общественное, — попросил он. «Комсомольское» не выговорилось. «Какой же я сейчас комсомолец?!»
Гербов посмотрел недовольно. Хотел отрубить, что, мол, обойдемся и без помощи таких, как ты, но вспомнил разговор с Сергеем Павловичем и, глядя на Пашкова серьезными, испытующими глазами, оказал:
— Хорошо… Посоветуюсь на бюро.
Задание дали очень ответственное и подчеркнули, что не кто-нибудь — бюро поручает: подготовить вечер памяти Суворова. Для этого в помощь офицерам выделили группу комсомольцев.
Геннадий взялся за дело горячо. Часто советуясь с Веденкиным, он сам готовил доклад «Суворовская наука побеждать». Хотелось сделать его интересно, не повторяя общеизвестных истин.
Геннадий долго рылся в книжных шкафах училища, все воскресенье просидел в городской библиотеке. Материала было много, но следовало отобрать главное, продумать детали и сделать выводы. Поглощенный своими мыслями, Пашков в перемены сосредоточенно шагал от стены к стене, потом, вдруг вспомнив что-то, бежал в класс.
— Как с выставкой дело идет? — спрашивал он у своего помощника Снопкова, склонившегося в углу над ящиком с глиной и проволокой: Павлик оборудовал макет «Район обороны роты».
— За мной дело не станет, — выпрямился Павлик, — а вот Савка затягивает. Понимаешь, макет винтовки сделал, но еще не электрифицировал.
Геннадий, разыскав Братушкина, настойчиво говорил ему:
— Неделя осталась, ты это учел? Неделя!
Но все обошлось как нельзя лучше, и в назначенный вечер Павлик Снопков, важно расхаживая между экспонатами, объяснял гостям:
— Сталинская стратегия опирается на передовую технику века. Вот, пожалуйста, рисунки по радиолокации. Нововведение наших изобретателей. А это полоса препятствий. Или вот — пульт управления.
Он нажимал какие-то кнопки, поворачивал рычаги — и загорались лампочки, двигались механизмы.
В «Кабинете Суворова» Андрей показывал гостям рисунки, иллюстрирующие боевую деятельность полководца, макет «Штурм Измаила», карты походов русских чудо-богатырей.
В разгар вечера в актовом зале появился седовласый статный полковник с орденом Суворова на груди. К гостю подошел Зорин, благодарно пожал ему руку:
— Вот хорошо, Петр Данилович, — пришли! А я опасался, не помешало бы что.
В пришедшем полковнике ребята тотчас узнали героя гражданской войны. Его лоб пересекал глубокий шрам, с которого Артем Каменюка не сводил восторженных глаз. Ему представилась ожесточенная рубка. Как бы хотел Артем иметь такой же боевой шрам!
Полковник, позванивая шпорами, поднялся на сцену и, прищурив глаза, сказал, обращаясь к залу:
— Меня, дорогие наши наследники, ваш начальник политотдела попросил рассказать несколько эпизодов из боев Великой Отечественной войны.
Голос у него был очень сильный, и полковник сдерживал его, приглушал, но каждое слово было слышно в самых дальних рядах.
Увлекшись, он сошел со сцены и, продолжая говорить, остановился перед первым рядом.
Артему казалось, что полковник обращается к нему одному. Он сидел, затаив дыхание, боясь пошевельнуться.
После того как полковник закончил свой рассказ и ответил на вопросы, он сел рядом с Каменюкой. К гостю сразу потянулись те, кто сидел поближе. Хотелось разглядеть и орден Суворова, и мужественное лицо полковника.
На сцену вышел Пашков.
— Сейчас, — объявил он, — мы поставим небольшую инсценировку, написанную вице-сержантом Ковалевым и суворовцем Сурковым: «Разговор Александра Васильевича Суворова с внуками».
Плавно раздвинулся зеленый бархатный занавес. Ведущий, обращаясь к залу, спросил:
Кто взял Измаил неприступный,Искусством кто мир удивил?Дотоле такой недоступныйПроход Сен-Готард покорил?Развеял кто вражии своры?Кто рядом с солдатом шел в бой?
Из задних рядов зала поднялся боец — в каске, с автоматом на груди. По рядам прошел шепот: «Братушкин… Братушкин…»
Боец с гордостью сказал:
То прадед наш храбрый Суворов,Солдат, полководец, герой.
Илюша Кошелев, сидящий у окна в четвертом ряду, вдруг встал и, повернувшись к залу лицом, произнес звонким голосом:
Суворов всегда рядом с нами.И, слышится мне, говорит:«Потомки, победы за вами,Вам — будущее хранить!»
В общем, вечер удался на славу, и ребята расходились довольные.
2После окончания инсценировки Володя пошел проводить Галинку домой.
Когда они вышли из училища, девушка просто взяла Володю под руку. Именно эта естественность, без тени многозначительности и кокетства, и нравилась ему в Галинке больше всего.
— Пашков мне сегодня показался не таким, как всегда, не любовался собой. Ты заметил? — спросила девушка.
Ковалев не рассказывал ей истории Геннадия: в конце концов это было их внутреннее дело, и не следовало выносить его за стены училища.
— Да, он неплохой парень! — убежденно сказал Ковалев. — Вчера я колол дрова, он сам предложил помочь, а увидел, что наш капитан приближается, в сторону отошел. Только капитан скрылся, он опять отнял у меня топор. Значит, не для похвалы начальства мне помогал, а от души.
Они постояли у ворот дома Богачевых. Володе трудно было выпустить из своей руки маленькую теплую руку Галинки, он мог бы так стоять бесконечно долго.
— Спокойной ночи, — наконец оказала Галинка, зная, что Ковалеву пора уходить, и пожала его руку.
— Спокойной ночи!
Ковалев возвратился в училище, когда в спальне все уже разбирали постели.
Гербов, дружелюбно глядя на Пашкова, хвалил:
— Хорошо поручение выполнил!
3Появление генерала Пашкова в училище вызвало у ребят большой интерес.
Широкоплечий, высокий, с пронизывающим взглядом, он шел по двору легкой походкой, свободно неся свое большое тело. Пожалуй, только нежная кожа лица, совсем не соответствующая общему впечатлению мужественности да тени под глазами напоминали о том, что это отец Геннадия.
Когда генерал снял шинель и стал подниматься по лестнице в кабинет начальника училища, ребята мгновенно отметили на кителе приезжего четыре ряда боевых наград. Некоторые награды они не могли даже определить.
— Польский? — с сомнением прошептал Авилкин.
— Нет, болгарский, — веско сказал Кошелев.
Самое сильное впечатление на Сеньку, — он теперь бредил артиллерией, особенно дальнобойной, — произвела фуражка генерала. Настанет время, и он, Самсонов, будет носить такую.
Когда же генерал снял фуражку и открылся гладко выбритый, загорелый череп, Сенька твердо-натвердо решил: «Стану артиллеристом — тоже буду голову брить! Да что ждать, побрею ее теперь — только бы согласился парикмахер дядя Вася».
Генерал прилетел в училище неожиданно для самого себя. Вспомнил о письмах сына и Боканова, перечитал их и, привыкнув действовать решительно, за десять минут собрался, а еще через двадцать сидел в самолете, поручив свои дела заместителю. В пути генерал Пашков сердито думал о Боканове, о воспитателях: «Безобразие! Не могут сами справиться. Беспомощность!»
Генерала Полуэктова он не застал и прошел в кабинет начальника политотдела. После долгого разговора с Зориным (никто не знал, о чем они говорили) отец Геннадия вышел из кабинета расстроенным. Такое лицо бывает у человека, внезапно понявшего, что он заблуждался в том, в чем до сих пор считал себя непогрешимо правым.
Он зашел в учительскую. Офицеры быстро встали навытяжку. Генерал жестом попросил сесть, просто сказал:
— Родитель… Степан Тимофеевич Пашков! — и пожал каждому руку.
Боканов представился как воспитатель Геннадия. Пашков попросил Сергея Павловича уделить ему полчаса. Они уединились в пустующей музыкальной комнате. Отец спросил с тревогой:
— Неужели непоправимо?
Боканов подробно рассказал обо всем, что произошло у Геннадия за последние месяцы. В приезде отца, собственно, уже не было необходимости.
— Геннадий сам сделал должные выводы и, по-моему, идет сейчас в коллектив, а не от него.
Генерал с облегчением провел ладонью по блестящему черепу, точно таким жестом, как это делал Геннадий, приглаживая свои волосы, и полез в карман кителя. Доверительно протягивая письмо сына, он сказал Боканову:
— Два месяца назад прислал, просил: «Переведи в другое училище».
— И что вы ему, Степан Тимофеевич, ответили? — спросил Боканов, прочитав письмо.
— Да ответил вроде бы как следует, — словно советуясь, посмотрел Пашков на воспитателя. — Написал ему:
«Сам решай личные дела. Прежде всего с коллективом считайся. Хорошо, что тебя вовремя одернули. Наша партия образумливала людей и постарше тебя, людей заслуженных, когда они начинали зазнаваться».
