Андрей Упит - Северный ветер
Вильде встает.
— Тут у нас есть еще объявление князя Туманова. Кто укажет, где скрываются лесные братья или только один Мартынь Юргисович Робежниек, получит пятьсот рублей.
— Вона! — восклицает веселый старичок, теперь уже совсем громко. — Тут тебе убыток и прибыль разом. Пять сотен… — Он прищелкивает языком.
— Господин Рудзит, — распоряжается Вильде, — возьмите повесьте на стену.
Рудзит достает бутылку гуммиарабика и приклеивает лист на стене. Все, толкаясь, устремляются вперед, каждому хочется своими глазами увидеть.
— И вправду: пятьсот рублей. А знаете, совсем неплохо… Уж коли ты решился на такое, то по крайней мере знаешь, что не даром.
— Теперь охотники найдутся.
— А ежели кто при облаве его схватит, тоже будут платить? Или там не сказано?
— Попробуй поймай.
Люди читают и смеются. Яну Робежниеку как-то не по себе, он беспокойно ерзает в своем углу. Да и Зетыня чувствует себя неловко, достает платочек и долго сморкается.
Барон смотрит на часы. Половина второго… Он встает и поспешно прощается.
На дворе поднялась вьюга, света белого не видно. Яростно бушуют последние зимние метели. Конь весь белый от снега. На седле целый слой.
Барон, пыхтя, сметает снег и торопливо садится в седло. Ветер бьет прямо в рот, в нос, порой совсем захватывает дыхание. Всадник поглубже втягивает голову в воротник полушубка и закрывает глаза. Конь сам знает дорогу.
В десяти шагах ничего не видать. Лишь кое-где еще проступают следы полозьев. Конь иногда берет в сторону, проваливается в канаву и тут же получает от всадника каблуками в бок. В такую мерзкую погоду барон вообще чувствует себя скверно. А у него еще зубы разболелись, никак их от ветра не спрячешь.
Кладбище… Что за дурацкая причуда, тащиться туда в такую метель. Нет, нет… он не поедет. Твердо решает не ехать. Она, скорее всего, тоже не придет. А может быть, и не собиралась прийти, только дурачилась. И чего ради он, будто деревенский парень, будет гнаться за этой девчонкой. Что сказала бы мама, узнай она про это… Нет, не поедет. Скорей бы только попасть домой.
И все же, невзирая на зубную боль и на скверную погоду, девушка в белой блузке, со светлыми, перехваченными лентой волосами нейдет из головы. Как она извивалась, словно медянка, когда он стеганул ее нагайкой по спине. Шея наклоняется, будто стебель с тяжелым цветком на конце. Грудь вздымается под прозрачной тканью… Эх! Ударяет лошадь каблуками в бока, и она от неожиданности подпрыгивает.
Не поедет, ни за что, решает он. Но, поравнявшись с местом, откуда виднеется холмик баронского кладбища, вдруг перемахивает через канаву и едет туда. Правда, все время не покидает мысль, что не следовало бы…
Перед глазами мелькает и исчезает в снежном вихре ряд кладбищенских берез и лип. И не скажешь: далеко ли еще или близко. Может, он уже проехал и теперь блуждает по обширным полям и лугам. Жуть пробирает от этого бескрайнего, бушующего снежного простора. Будто сам дьявол затащил его сюда.
Конь останавливается. И когда барон с трудом открывает слипшиеся глаза, кладбищенские деревья, шелестя ветвями, раскачиваются над его головой. Страшно как. Но все же он слезает, привязывает коня к столбику и легко перепрыгивает через ограду.
Деревья утопают как бы в одном сплошном сугробе, из которого торчит наружу крест часовенки. Дверь с подветренной стороны не занесена. Барон садится тут же на камень и переводит дыхание.
В затишье кажется совсем тепло и хорошо. Только как-то неприятно быть одному среди снежной пустыни, по соседству с покойниками. Но барон храбрится и не поддается страху. Ведь в его жилах кровь рыцарей… И не такое видывали его предки. Недаром на их фамильном гербе изображен волк с двумя скрещенными мечами…
А вдруг не придет… Ну, тогда уж несдобровать ей. Дурачить его! С драгунами так могла, а его за нос водить… Крепко сжимает кулаки. И перед глазами округлые плечи под легкой тканью. Вся ее тонкая фигурка с нежными очертаниями. И по какой-то странной случайности перед ним возникает другой образ — скелетообразная фигура его сестры Гортензии. Словно сухой ствол репейника рядом с облепленным пышным соцветием стеблем мальвы…
От холода сморкается по-мужицки — двумя пальцами, не снимая перчаток.
За часовней как будто послышались шаги. Барону сразу становится теплее. Пришла все-таки. Как же иначе, разве она смеет не прийти. Он — барон, а она — простая крестьянская девка. Каждая на ее месте чувствовала бы себя счастливой, удостоившись такой чести. Только бы от нее не пахло хлевом! Придется дать ей платье Гортензии и флакона два духов…
Поворачивает голову и застывает: перед ним — Мартынь Робежниек…
Огромная острая ледяная сосулька мгновенно пронизывает все его тело от пят до головы и острием вонзается в затылок. Рот раскрыт, но он не в силах произнести ни звука. На лице застыла глупая улыбка.
Затем правая рука его начинает потихоньку подвигаться к карману. Но этот проклятый все видит. И тут же огромный черный револьвер появляется перед самым носом барона. Он закрывает глаза и бессильно опускает руки.
— Не извольте беспокоиться, господин барон, — говорит Робежниек дружелюбно. — Не станем же мы устраивать поединок. И место здесь неподходящее — чересчур пахнет падалью.
Мартынь наклоняется, вытаскивает у барона из кармана маленький «смит-вессон» и, держа его на ладони, разглядывает.
— Красивая игрушка. Ею вы пугаете крестьянских девиц, не так ли?
И садится по другую сторону камня. Барон инстинктивно озирается. Мартынь смеется.
— Напрасно оглядываетесь, господин барон. Они лежат в запаянных свинцовых гробах. Я даже сомневаюсь, пришли ли бы они вам на помощь, если б даже могли. Им стало бы стыдно за такого выродка, такого живого мертвеца, как вы, достопочтенный фон барон. Ну, скажите же что-нибудь. Не будьте таким гордецом, господин барон.
У барона вырывается стон.
— А? — улыбается Мартынь. — Вы, очевидно, предвидите что-то недоброе, господин барон? Впрочем, тут не требуется особой проницательности. Вам уже ясно, чем окончится наша приятная встреча? Однако позволю себе заметить, что я намерен отнестись к вам с величайшим вниманием и уважением, как этого требует ваше высокое звание. Видите двери часовни? Они не заперты, только слегка примерзли. Стоит как следует толкнуть их ногой, и они откроются. Там, в глубине, стоит пустой гроб — вы, конечно, знаете… Стоит захлопнуть крышку — и кузнецу полдня придется повозиться, чтобы открыть. Можете быть абсолютно уверены, ваш покой никто не нарушит.
Глаза у барона вылезают из орбит. Он с трудом дышит, широко раскрыв рот. Что-то щемит в горле.
— Хотите покричать, господин барон? О, пожалуйста! Я не хочу лишать вас такой радости. Можете не сомневаться. Кроме этих могил и кладбищенской ограды, вашего голоса никто не услышит. Не считая, конечно, вашего коня… Ну, что же вы не кричите? Или у вас не принято? Вы ведь лучше знаете весь ритуал. Разве крестьяне тоже кричат только от нагайки? А привязанные к столбу, они молчат, как молчите сейчас вы, господин барон?
Робежниек глядит на испуганное посиневшее лицо с противно отвисшей, дрожащей губой. Мгновение он кривится от гнева, а рука еще крепче сжимает револьвер. Ирония в его голосе исчезает. Неизмеримая ярость овладевает им.
— Дрожишь теперь, пес. Довольно ты крови вылакал. Ну, скажи-ка мне перед смертью, сколько жизней на твоей черной совести?
Несколько раз губы барона беззвучно смыкаются, прежде чем он начинает говорить. Но голос его звучит, как чужой.
— Вы ошибаетесь… Напрасно про меня думаете… Я ничего не мог поделать. Я обязан был присутствовать. Фон Гаммер…
— Знаю, как ты должен был. Лучше бы молчал. Есть у тебя еще какое-нибудь желание? Я обещаю его выполнить. На меня можешь положиться. Лесные братья своих обещаний не нарушают.
Барон весь продрог. Зубы его стучат.
— Отпустите меня. Я заплачу…
— А!.. Откупиться вздумал! По-рыцарски до конца, иначе и быть не может. Как ты думаешь: каким богачом надо быть, чтобы расплатиться за все жизни, которые ты нам должен? Если мы посчитаем крестьянскую кровь, по рублю за каплю, не дорого будет? И сколько же тогда наберется? Пардон, но если уж совершать сделку, то как следует, основательно. Выложим все старые счеты на стол.
Барон видит, что над ним издеваются, но продолжает разговор. Ничего другого он сейчас и придумать не может. Словно утопающий, хватается за соломинку.
— Мы богаты. У моего отца много денег…
— Все бы хорошо. Но беда, видишь ли, в том, что мы должны рассчитаться не только с тобой, но и с твоим отцом. А потом, куда мы денем тех, которые лежат уже в склепе? Да еще их отцов и дедов. Есть ли среди них хоть один, который не купался бы в поте и крови крестьян? Покажи такого одного-единственного, и я отпущу тебя на все четыре стороны. Еще помогу взобраться на коня.
