Антонина Коптяева - Том 6. На Урале-реке : роман. По следам Ермака : очерк

Рабочие старались держаться теснее, чтобы не дать затоптать лошадьми тех, кого сбивали с ног. Так казаки и вытолкали всех слитной толпой со двора Караван-Сарая, а там, выстроив по четыре в ряд, погнали по Николаевской улице, едва освещенной фонарями. По бокам — конвойные казаки с шашками наголо, офицеры с револьверами, чуть поодаль — верховые, а позади, на автомобиле, пулемет.

Холодный ветер бросал мерзлой крупой в разгоряченные лица, лаяли за высокими заборами охрипшие от злости собаки, и голоса конвойных звучали дико, хрипло. С Николаевской повернули на Неплюевскую и повели всех к дому хозяйственного управления Оренбургского казачьего войска, с большим залом на втором этаже.

«Девчат наших не видно. Значит, убежали… Неужели и Лизу били эти мерзавцы? — думал Александр, в темноте и суматохе потерявший сестру из виду. — Вот опять им с мамой тяжелые переживания!..»

— Я все жалею, что мы упустили с собрания Барановского и Семенова-Булкина, — сказал он Цвиллингу, шедшему в соседнем ряду. — Продержались бы денек, тогда сила была бы на нашей стороне.

— Ма-алчать!.. — Казак, покачивавшийся в седле с краю колонны, угрожающе взмахнул нагайкой. — Горячих захотелось?..

…А Лиза Коростелева и Соня Бажанова бежали в это время домой мимо наглухо закрытых ставнями окон в домишках предместья. Шавки и барбосы бесновались у подворотен, заслышав дробный стук каблучков.

— Сашу-то опять в тюрьму… — говорила запыхавшаяся Лиза. — Мучить ведь будут… Хорошо, Георгий успел уехать в Сибирь от губпродкома, а то с его больным сердцем… и мама… какой удар для нее!

— Не один Александр Алексеевич… — сказала Соня, чтобы успокоить подругу. И сама ужаснулась: — Все погибло!..

— Дело революции не погибнет! — с горячностью возразила Лиза. — Есть Петроград! Ленин! И мы!..

Соня подхватила ее под руку.

— Я понимаю…

Мать, Наталья Кондратьевна, заслыша стук в дверь, открыла сразу: видно, ждала, томясь беспокойством. По звуку шагов, по прерывистому дыханию девчат поняла: опять стряслась беда. Но спросить на могла: удушье сжало горло. Только смотрела широко раскрытыми глазами, полными горестной тревоги.

«Догадалась!..» — мелькнуло у Лизы, и она сказала с деланной беспечностью:

— Всех наших заграбастали! Так и повели целой толпой.

— Били?

— Нет, что ты! — Лиза поймала взгляд матери, устремленный на порванную жакетку Софьи, прикрыла рукой горящий след нагайки на своей шее, будто поправляла косу. — Это мы в саду… Об кусты, когда убегали от казаков…

— А Саша?

— Сашу увели… — И, сразу представив себе смертельную опасность, угрожавшую брату и его товарищам, Лиза обняла мать и заплакала.

Короткая передышка кончилась, и снова надо отчаянно бороться за лучшее. Мать была первым товарищем детей в этой жестокой борьбе. Никогда ни одного упрека не бросила она им за беспокойную долю, за трудную старость, и Лиза, вытерев слезы, нежно потерлась щекой о ее плечо, обтянутое бумазейной кофтой, прислушалась, как сильно билось ее растревоженное сердце.

Пока оно бьется рядом, любое горе можно перенести.

Соня, прислонясь к косяку двери, молча смотрела на Коростелевых, которые были для нее ближе всякой родни.

В квартире тихо, только тикали на кухне часы-ходики. Пахло свежеиспеченным хлебом, щами и картошкой, томленной в печи.

Может, обойдется по-доброму?

Грохот лошадиных подков и бешеный стук в дверь вспугнули женщин. Бросившись к окнам, они увидели: дом окружили конные казаки. Наталья Кондратьевна, отстранив девчат, открыла дверь сама, и сразу ввалились бородачи в папахах, грубо затопали по тесным комнаткам, перевертывая все вверх дном: искали Георгия. Пока шел этот погром, мать успела собрать для Лизы узелок с едой: мягкий калач, бутылку молока, шаньги с картошкой.

— Узнай, как там Саша? Да пишите, пишите мне хоть изредка!

Соню казаки не взяли…

Утром начальник милиции — меньшевик Гомпашидзе, — увидев Лизу среди арестованных, удивленно поднял чернущие брови: он принял ее перед этим на службу в канцелярию уголовного отдела.

— Вы зачем здесь?

— Ночью забрали.

— Идите домой. Мы своих не преследуем.

— Я хочу узнать, что с братом. Александр Алексеевич Коростелев мой брат.

— Ай-яй-яй!.. Такая миленькая девушка — и такой брат! Не думал, не предполагал!

— Куда его поместили? Надолго ли? Я должна о нем хлопотать.

— Пусть сам сатана о нем хлопочет. Вам с ним общаться нельзя: он политический преступник. Надо порвать с ним. Иначе мы доверять вам не будем.

— Я не могу оставить брата в беде.

Гомпашидзе нетерпеливо поморщился, с досадой стукнул по барьеру кулаком, туго обтянутым перчаткой:

— Неразумная девушка! С должности увольняю. Хочешь помочь ему, иди к полковнику Дутову, вот с ними вместе. — Он кивнул сизовыбритым подбородком на женщин, теснившихся за барьером. — Одного поля ягодки.

Небольшую открытую машину, которую женщины выпросили в губпродкоме, подбрасывало на застывших ухабах дороги. Непривычная к такому способу передвижения Лиза держалась обеими руками за облупленный борт, отворачиваясь от резкого ветра, думала о братьях и матери, о разговоре с Дутовым.

Он принял просительниц неожиданно быстро, коротко поговорил, прямо ответил на вопросы об арестованных:

— Ваши в Сакмарской.

Разрешил передачу и выпроводил, холодно кивнув на выход крупной большелобой головой. Запомнились его серые выпуклые глаза, короткая шея и крепко поджатые губы.

— Настоящий бугай! — сказала сердито одна из женщин, выйдя за дверь.

— Молчи-ка! Спасибо, разрешил свидание, — испуганно оглядываясь, одернула ее другая, постарше.

А Лизе показалось, что быстрый доступ к атаману, и сухая деловитость его, и разрешение это — все от уверенности в успехе, от желания показать свою силу.

«Пожалуй, нам правда нелегко будет справиться с ним! И почему он отправил наших в Сакмарскую? Неужели хочет, чтобы казаки растерзали их самосудом? Там же все богатеи, да еще старой веры держатся. А других большевиков в такие же станицы по Уралу?..»

Потрепанный «форд» шел по безлюдной осенней степи, пересчитывал бревна на тряском мосту через Сакмару у села Татарская Каргала, катился по лесистой сакмарской пойме. И вот показались добротные дома на широких улицах, белые стаи гусей во дворах, цепные собаки за частоколами и плетнями. Зажиточно, неприступно жили казаки Сакмарской станицы.

Неприветливо глянули на приезжих бородатые старики, сидевшие на лавках вдоль стен в станичном правлении.

— Чево вам? — Узнав, злобно оскалились, завозились, точно лохматые псы: — Большевички!.. Носит вас!.. Комиссарши советски! Прижали вам хвосты, а туда же, на автонабиле раскатывают. Спихнуть бы с моста в Сакмару с вонючей этой коляской…

Однако бумагу Дутова станичники приняли с уважением, долго рассматривали, задевая бородами, — почти все были неграмотные. Прочитал ее вслух писарь. Старики пошушукались, вызвали двух молодых казаков и наказали проводить женщин в кутузку к арестованным.

— Нужно добиться, чтобы нас перевели в городскую тюрьму, — говорил Лизе обрадованный Александр, согревая ее озябшие руки в своих ладонях. — Дутовцы (и меньшевики, конечно!) рассчитывают на то, что нас тут убьют. И могла быть сразу самочинная расправа. У-у, как нас приняли! Сбежалась вся станица, бабы и те с дрючками, а одна православная старуха икону притащила!.. Лезет вперед, вопит: «Глядите, у них хвосты и рога! Антихристово племя!» Спасибо, рассмешила народ. Сначала-то все шарахнулись. Вот дикость, вот темнота! А живут богато, настоящие помещики.

— Ну какие они помещики! — Лизу поразили кудлатые старики в станичном правлении, то, как беспомощно они вертели в заскорузлых руках приказ Дутова. — Просто оседлые скотоводы.

— Ишь ты, экономистка! Ну, давайте попьем чайку со всей компанией. Отдохнете, согреетесь.

Сложенный из дикого камня амбар, где сидели большевики, стоял во дворе возле высокого, как в остроге, частокола. В маленькое оконце виднелись большой пятистенный под железом дом и копны сена, наметанные на крышах скотных базов.

Выйдя раньше других, Лиза увидела у коновязи пару лошадей, запряженных в рессорный тарантас, и красавицу казачку в нарядной шубе и белом пуховом платке, стоявшую в повозке. Собака, бесновавшаяся на цепи у амбара, исчезла, но где-то близко за плетнями слышалось ее грозное рычание. Что-то знакомое померещилось Лизе в лице степнячки. Всмотрелась и, ахнув, торопливо пошла к ней.

— Наследова? Фрося?

Фрося вздрогнула, спрыгнула с повозки, порывисто шагнула навстречу, залившись алым румянцем.

— Лизавета Алексеевна!

— Ну зачем так?.. Зови меня просто по фамилии. Это ты совсем другая стала, а я все та же.