Триумф. Поездка в степь - Юрий Маркович Щеглов
Нет, я не испугаюсь. Отец не был трусом, и я не дрогну. Пусть я совершу глупость. Все равно они мне феню похудают. Я выдернул кулак из кармана и с маху — не думая о последствиях, метнул его в мокрые, расползшиеся губы. Ударил в общем не серьезно, скорее для престижа. Ну что они, в самом деле, — я им глину приехал добывать, а они отметелить меня собрались. За что, спрашивается?
Сдачи получил молниеносно. И как получил! Точно под дых и синхронно — в ухо. Хрустнуло и потекло. Но что и где хрустнуло, что и где потекло, не сообразить. Они не шутили. Елена рванулась вбок. Треснули ветки. А я кинулся вперед, и вначале мне повезло. Я ударил Копыцю в грудь, а потом взял его «на Одессу», снизу вверх — в подбородок теменем. Но это был мой единственный успех. Коренастый, с мокрыми губами, хлобыстнул в ответ — нет, не меня, а скорее по мне, зло выхыкивая из легких воздух, вложив в движение, ей-богу, не меньше полцентнера — с оттяжкой. Кто-то третий — с тыла — подбил мои ноги, и я, не удержавшись, рухнул навзничь, успев отметить, что кравцовская земля весьма твердая. Сейчас они покажут, где раки зимуют. Варначье проклятое, ненавижу, ненавижу их!.. И они показывали мне не меньше минуты. Но надо признать — по-джентльменски, молотили исключительно кулаками. Я не сопротивлялся. Лицо прикрывал и живот.
Очнулся от яркого электрического фонарика. Поднялся.
— Ой, вам нужна первая помощь? — спросила нараспев толстушка в белом шуршащем платье, ощупывая мой лоб. — Чую, Ленка кричит: помогите… А я вас еще в кино увидела. Ну, Шурик с Антоневичем и помчались. Сейчас Антоневич подойдет. Вот мерзавцы! Дорогой Шурик, — воскликнула иронически толстушка, — куда смотрит твой хваленый Макогон?
Шурик — мужчина довольно солидный, в пиджаке и галстуке — мрачно молчал.
Елена и толстушка подперли меня, как телеграфный столб, — с обеих сторон.
— Крови вроде нет. Только рубашку порвали.
— Ну да — нет, — сказала Елена, — у меня вся ладонь липкая.
— Чья ж кровь? — удивилась толстушка.
— Это Копыци. Я Копыцю взял «на одессу», — с глуповатой гордостью объяснил я.
— Мы вас проводим, — предложила толстушка.
— Их лучше Антоневич проводит. Ему завтра к Кролевцу в «Зори социализма», — возразил Шурик.
— А ты, Шурик, не распоряжайся. На твоем месте полезно сейчас не высовываться.
Солидный Шурик внял ее совету и закрылся минут на пять.
— Спасибо, не надо провожать, — отказался я. — Они больше не полезут.
— Вы их еще не знаете, — всплеснула руками толстушка, — это хулиганье. А вот и Антоневич…
— Спасибо вам, Антоневич, — поблагодарил я сгустившуюся тьму, которая вытолкнула высокого, чубатого парня в офицерском кителе. — Мы пойдем потихоньку.
Я совсем оправился.
— Антоневич, проводи, — скомандовала толстушка. — Дорогой Шурик, куда все же Макогон смотрит? Кравцово крупный культурный центр, а по улице пройти немыслимо.
— В график падения преступности, — нехотя промямлил Шурик. — Макогон любит его анализировать. Ты запиши номер телефона, звякни ему и обрати внимание на недоработки.
Его попытка сохранить свое достоинство выглядела жалко.
— И звякну! И грюкну! А если из терпения выведет — и шмякну. И вообще, если ты желаешь, чтобы я продолжала лечить, доставайте мне рентген.
У них были более серьезные счеты, чем у кравцовских ребят со мной.
— Ох-хо-хо! — засмеялся Шурик. — Ты по распределению, ты никуда не денешься.
— Я замуж выйду, за летчика из Бердянска.
Ее удар, не то что мой, — свалил Шурика сразу. В названии города звучала какая-то правда… Бердянск рядом. Шпицберген или Чита Шурика не взволновали бы.
В начале проселка наши пути с толстушкой разошлись. Антоневичу выпал жестокий жребий конвоировать меня и Елену дальше — до Степановки.
— Наплюйте. Это мелюзга, — сказал он, прерывая затянувшуюся паузу. — Их школой бить, вечерней.
Состояние моего организма заставило меня несколько усомниться в действенности предложенного Антоневичем пути. Вряд ли меня отдубасили неграмотные. Семилетка-то у них у всех. Не меньше.
— С сентября возьмемся, — пообещал Антоневич.
В луче луны он почистил испачканную полу офицерского кителя.
— Я вас раньше что-то не встречала. Кто вы, Антоневич? — спросила Елена.
— Преподаватель истории, из Кравцова.
— Не Антоневич ли Надежды сын?
— Антоневич, Антоневич.
На околице он остановился. Мягко потряс мою руку:
— Гостите спокойно. Розумиете, культура штукенция дуже сложная. А кругом — поле без конца и без краю. — Он улыбнулся, свесив чуб. — Вас тоже, дивчина, я не встречал раньше.
— Технолог я, с кирпичного. Краснокутская Елена.
— Дуже приемно. До побачення, ребята. Кулаком их не расколешь — выключно школой, — пробормотал он себе под нос и зашагал в туманный, перламутровый от луны сумрак.
Я точно знал, что там, куда он пошел, ничего нет. Ни проселка, ни тропы. Там была лишь степь, которая простиралась на многие километры — до вспыхивающего зарницами горизонта. Там была лишь степь, пустое пространство, гуляй-поле, где ты можешь столкнуться с кем угодно, где все зависит только от тебя, где никто тебя не услышит, никто тебе не поможет. Звезды, причудливо рассыпанные по небу, будут сонно и безмятежно наблюдать за тобой, ветер ни на секунду не утихнет, — и что бы с тобой ни произошло, степь будет молчать, равнодушная к добру и злу, но сильная и прекрасная своей огромностью, глубоко хранящая тайну своего собственного предназначения.
Ты только шагни туда, в степь, только пройди по ней, только почувствуй, как она медленно и бескрайне распахивается и открывается перед тобой, и ты пропал навеки, ты погиб безвозвратно, ты перестанешь отныне ее бояться и будешь бродить по ней вдоль и поперек всю свою остальную жизнь, — как только представится случай, — днем и ночью, в жару и в холод, вслушиваясь и всматриваясь в нее, в ее пустое пространство, которое теперь наполнится для тебя, — когда исчезнет страх, — и чарующими звуками, и сказочными предметами, и фантастическими миражами. Ты заболеешь степью, как заболел и я, она не отпустит тебя, как не отпустила и меня, и, наверно, так будет до конца и моего, и твоего срока.
Я хотел было поцеловать Елену, но что-то удержало меня, и вместо того я спросил:
— Кто это Антоневич Надежда?
— Известная на целую область учительница. В революцию по степи ходила босая, с котомкой. Сирот собирала, беженцев, словом, всю беспризорную шоблу. Однажды
